с вокзала?
Что-то забытое шевельнулось в его душе
- Знаю. Но скажу только у себя дома. Да не бойся ты меня. Малохольный
какой-то
квартиру на Большой Пушкарской, но выглядела квартира довольно странно
было по кровати
- Студия,- сказала она коротко
грубостью и бесстыдством. Совокупляющиеся пары, свальный грех, ласкающие
друг друга женщины, целующиеся мужчины. По сравнению с этой продукцией то,
что делал некогда гроссмейстер Ордена эротоманов, выглядело невинной
забавой
напротив скульптора. Ее красивые, чуть раскосые глаза смотрели насмешливо и
вызывающе, и некогда уверенный в себе, покоривший стольких женщин ваятель
почувствовал себя растерянным и смущенным. Он боялся этой женщины
подростковым страхом. Она угадывала его состояние, и робость скульптора
забавляла и возбуждала ее
подошедшую бы для вина, чем для водки
- Выпьешь - скажу
сразу же. Оглашенного накрыло горячей волной, и все поплыло у него перед
глазами
Девица порылась в ящике и протянула ему фотографию: его стыдливая натурщица
стояла рядом с высоким бровастым стариком, чем-то похожим на сановника
екатерининских времен
- Хозяин в загсе подрабатывал, пока здесь дело не открыл
безвольного гостя к кровати, служившей сценой для съемок
Домой Колдаев вернулся поздней ночью. За несколько часов погода
переменилась. Нанесло тучи, холодный и сильный северный ветер продувал
прямые переулки, как аэродинамическую трубу. Скульптора мутило, била дрожь и
мучило то же странное состояние душевного отравления, что испытал он,
вернувшись от Бориса Филипповича в самый первый раз. Ему было страшно
вспомнить о том, как он перечеркнул одним махом все, к чему шел целый год, и
еще страшнее подумать, как он расскажет или, напротив, утаит случившееся от
наставника и что ждет его теперь дальше: изгнание, проклятие, вечный позор
или гибель?
По дороге он купил на Кировском бутылку водки и у себя в келье открыл ее и
жадно стал пить. Его уже не сшибало теперь, напротив, он как будто не
пьянел, а трезвел. Из глубины затравленного сознания к нему стал
возвращаться рассудок. Последние несколько месяцев жизни показались мутным
сном, и чем больше он пил, тем нелепее и бессвязнее этот сон становился
приспособил под крещальню, доносятся необычные звуки. Любопытство и хмель
подхлестнули художника. Он спустился в подвал и приоткрыл окошко, через
которое раньше фотографировал знаменитых женщин
освещенные пламенем лица были видны необыкновенно отчетливо. Эти лица
Колдаева испугали: обычно ко всему равнодушные и отрешенные, они выглядели
восторженно и как будто сияли, но в их восторге и молитвенном экстазе ему
почудилось что-то неприятное
ином свете, почти так же, как в самый первый вечер, когда пришел на
Васильевский остров, только теперь происходившее показалось ему не дурной
самодеятельностью, но веками отработанным профессионализмом. Тот дурман, в
котором скульптор находился последние месяцы, рассеялся, и Колдаев испытал
невыносимое омерзение. Кругом он чувствовал один только смрад, еще больший,
чем в порнографической студии. Смрадными были лица людей в белых балахонах,
смрадом была пропитана вся мастерская, его тело, руки, душа - только
маленький участок сознания оказался нетронутым и чудом уцелел
принялись его мыть и долго дочиста терли бесчувственное тело. Во всем, что
они делали, в их лицах и движениях, в слаженности и отрепетированности их
действий было что-то зловещее. Они словно собирались совершить черную мессу,
ритуальное убийство или жертвоприношение
печке. Братия исступленно пела, лица сделались хмельными - нож передавали из
рук в руки, он обошел круг и вернулся к Учителю. Фигуры в балахонах
наклонились над лежащим человеком и заслонили его от Колдаева. Что они
делали, он не видел, но, когда через несколько мгновений они выпрямились,
увидел на белых одеждах кровь. Она фонтаном била из паха несчастного
кружиться по сауне, выкрикивая бессмысленные слова, глаза у них выпучились -
они прыгали, кричали, гомонили и пели высокими голосами
и стал пить водку, точно в ней одной было заключено спасение. В дверь
постучали. Колдаев не откликнулся, но заворочался на диване, как бы
потревоженный во время глубокого сна
лога
треск раздался по всему дому. На улице шел первый снег - мокрые и крупные
хлопья ложились на крыши и мостовые, залепляли фонари и глаза редких
прохожих. В соседних комнатах зажегся свет и зазвучали голоса. Скульптор
перекинулся через подоконник и, цепляясь за водосточную трубу, стал
спускаться. К нему подбежал Борис Филиппович и со всего маху ритуальным
ножом ударил по пальцам. Колдаев заорал и полетел вниз
Было невыносимо больно, но он собрал все силы и, не оглядываясь, побежал по
метельному городу. Фигуры в белых балахонах его преследовали, но сильный
снег спас беглеца. Апостолы потеряли его в проходных дворах. Но Колдаев
продолжал бежать. Жуткий звериный страх гнал его по городу, где всего
несколько часов назад он ностальгически гулял и удивлялся случившимся
переменам. Но теперь он не видел ничего. Он бежал и бежал, спрятав под
куртку кровоточащие пальцы. Одному Богу ведомо, откуда было у него столько
сил, чтобы миновать всю Петроградскую сторону, пересечь Неву и Невский
проспект. Наконец, в глухом дворе в дальней части Грибоедовского канала он
упал в сугроб и забылся
Глава III. За други своя
Ранним утром, убирая свежевыпавший снег, Илья Петрович наткнулся на пьяного
руками
он вернулся, гость сидел у окна и тоскливо смотрел в никуда
Илье Петровичу слишком хорошо было самому известно то роковое состояние,
когда все вокруг не в милость. Он постучался к своей работодательнице и
спросил у нее бутылку водки. Раздобревшая Катерина нахмурилась, но
поллитровку достала. Дрожащими руками директорский гость попытался сорвать
крышку, пальцы его не слушались
и осекся - пальцы у пьяницы распухли и побагровели
полузабытое движение рук напомнило ему о долгих таежных ночах. У него заныло
сердце, и подумалось, что те годы, даже самые угарные из них, были все же
лучшими в его жизни. Мужичок меж тем быстро выпил, перевел дух и усмехнулся:
- Со всеми ты такой?
- Со всеми,- пробормотал лирически Илья Петрович, которому враз вспомнились
Алешка Цыганов, звезды, огибаловские ракеты, шорох в эфире, австралийские
радиолюбители, снег, белые ночи, добрые старухи из "Сорок второго", очереди,
талоны,- и первый раз за все это время Илью Петровича потянуло в тайгу. Он
хотел плеснуть и себе, но удержался
мысленно к нему возвращался: как он, где, под каким забором валяется пьяный
и не замерз ли вовсе?
Зима настала суровая, морозная, каких давно уже в Питере не было. Отвыкшие
от холода горожане с покрытыми изморозью волосами, усами, бородами, шарфами
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Глуховский Дмитрий
Соломатина Татьяна
Куликов Роман
Никитин Юрий