для нас с тобой оно ведь до последней клеточки живое. На днях вот достал
мотовило, случайно задержалось у деда Коршака - почти находка века,
любопытнейший будет экспонат... У Коршака есть и жернова ручные но пока не
отдает, старый скупердяй. На что они ему? А?.. Ну, давай приступим к
осмотру...
ярмо от чумацкого воза, и невиданный агрегат громоздился у окна - целый
ткацкий станок, настроенный для работы... На столах под стеклом растения
всякие - ковыль белочубый, и дурман, и чабрец, и даже стебель обычной
горькой полыни... Целые гербарии кураевского растительного мира. Вся его
флора. А по стенам увеличенные фотографии, наверное, собранные с каких-то
удостоверений, размытые, затуманенные то ли от неумелого увеличения, то ли
от давности лет. Сколько дала Отчизне Кураевка достойных людей,
прославивших ее и трудом и подвигом на фронтах!.. Одних только моряков на
полстены! Да какие моряки! Ягнич Федот на торпедном катере героем погиб во
время атаки... Чсрнобаенко-средний дослужился до контр-адмирала, недавно
умер во Владивостоке.
защищал, Кавказ держал, а позднее отличился в Керченском десанте; Белоконь
стал героем за Севастополь; Петро Шафран по ленд-лизу ходил и сейчас
где-то ходит с сейнерами в Атлантику... Узрел Ягнич на стенде и свою
особу, едва узнал себя в этом нарубке в праздничной белой матроске:
увеличили его с давнишней фотографии, сохранившейся у сестры,- плечистый
молодцеватый морячок, в веселых глазах - отвага, бескозырка с лентами
красуется на юношеской лобастой голове...
подпись стоит под этим "экспонатом".
комсомольцев, нашел себя Ягнич и глазастого, худющего тогда Чередниченко
(в каких-то штиблетах лежал впереди всех на траве). А рядом с ним Иванилов
Женька, который во время войны командовал танковым батальоном и погиб
где-то под Кенигсбергом... Не без усилий Ягнич отыскал на этой групповой и
Панаса Емельяновича, в ту пору молодого кураевского учителя; он
примостился сбоку, уже и тогда был чем-то словно бы малость напуганный...
Действительно стоящий экспонат. Это же прощальная карточка их ячейки,
когда хлопцы, перед тем как разойтись по своим жизненным дорогам, однажды
на Октябрьские сфотографировались вместе - в первый и в последний раз...
Многих, многих уже нет. Единицы остались. И среди этих единиц вас двое,
грустновато застывших сейчас перед стендами.
още к одному стенду.
летной форме... Саня Хуторная!
деды? Все они тогда были влюблены в нее до беспамятства, однако подобрать
ключ к ее сердцу никому нс удалось. Петь - певала с ними, к морю на лунную
дорожку смотреть ходила, а чтобы выделить кого-нибудь из них, чтобы
OKOIIIKO в свою светелку открыть для кого-то...
загадочно, думали, не утонула ли, даже розыски объявила встревоженная
Кураевка. Объявилась их Саня через некоторое время не так и далеко, на
Северном Кавказе, в авиационном училище. Сначала вроде бы устроилась там
официанткой, компоты подавала курсантам, а потом вскружила голову одному
из командиров и вскоре вышла за него замуж. Не столько, говорят, из любви,
сколько из желания во что бы то ни стало выучиться на летчицу - муж твердо
пообещал ей помочь. И добилась-таки своего, упрямая девчонка! Выучилась,
блестяще овладела летным искусством, принимала в составе женского экипажа
участие в дальних перелетах, которые начинались под крымским солнцем, а
завершались где-то в тундре,- был тогда установлен какой-то очень
значительный рекорд.
Кураевку, посадила машину на окраине села, на чабанских угодьях, привела к
родителям в хату своего седого мужа, тоже боевого авиатора, который был к
тому времени в довольно высоком чине. Ах, Саня, Саня, неугомонная душа! С
первого дня войны рвалась ты навстречу опасностям, совершала отчаянные
боевые вылеты мужа потеряла, а тебя все что-то щадило, хотя не раз
возвращалась на аэродром в изрешеченной кабине. Снова и снова поднималась
в небо, уходила на задания - больше, кажется, там и жила, в небе, в
полетах, дневных и ночных.
Саня Хуторная в воздушной схватке с врагом где-то над Таманью. Орлица в
боях, сердцем не защищенная, незадолго до гибели опалилась короткой и
жгучей, как молния, фронтовой любовью. Была в последнем полете с
летчиком-юношей, которого встретила между боями где-то на полевых
аэродромах. Встретила и тут же влюбилась. С ним ушла и в полет - разбились
в один день, в один миг, и, как уверяет легенда, упали на землю в объятиях
друг друга. Официальная версия утверждала, что, охваченные пламенем, они
не имели никакого шанса спастись, кое-кто же из кураевских до сих пор
уверен: могла это Санька и нарочно подстроить, либо ослепленная чувством к
возлюбленному, либо из ревности к какой-нибудь другой, из боязни потерять
эту свою впервые обретенную, впервые открытую в пылающем небо любовь...
двое состарившихся людей, стояли, каждый СВОР думая о вечно юной девушке с
соколиными крыльями.
"Хорошо умереть молодым..." Верно, пожалуй... Хотя, говорят, что и годы
несут преимущество - просветляют дух, дарят человеку мудрость...
Ягнич и начал расспрашивать Нанаса Емельяновича про сына: где он? Что он?
Как дальше планирует свою жизнь?
посоветовал Ягиич сурово,- Если не себя, то пусть честь девушки
побережет... У них же там с Инкой чувства. Пускай не вздумает обидеть ее,
не то будет иметь дело со мной.
что я могу? Сам бы добровольно в могилу лег, лишь бы только он стал другим.
экспонатов. Некогда такой шустрый да непоседливый, а сейчас куда вся эта
живость подевалась? Сморщился, высох, одна горстка, щепотка от человека
осталась.
приезжих, а может, и здешних:
насупленная, сидит с аэрофлотской сумкой через плечо. Она на одной скамье,
хлопцы напротив, на другой, все в небрежных нозах, какие-то посеревшие от
скуки. Видимо, приняли Ягнича ча конторского сторожа, потому что, как
только он стал приближаться, заговорили:
возражения тоном допытывались, где председатель, когда он будет, а если в
поле, то где искать, в каких именно полях? Ягнич выслушал и молча, без
единого слова, проследовал мимо них, дав таким образом понять, что не тот
они избрали тон п разговоре с долгожителем. "Глухой,- донеслось ему вслед
равнодушное и беззлобное,- а еще, может, и немой?"
Чередпиченкова заслуга); пысажспные вдоль берега вербы, серебристостью
напоминая оливы, ниспадают ветвями к самой воде. Вода мутна, в масляных
пятнах, замусоренная подсолнечной лузгой. Плавает тут одинокий лебедь,
ручной, сытый, похожий на гусака.
мальчики булками кормят его с рук.
причиненной, видимо, без злого умысла, вот так - походя, от нечего делать.
Этот пренебрежительный тон, какая-то хамская манера разговаривать... Даже
не потрудились встать перед старшим, да, видно, и не считали для себя это
нужным; понятия не имеют, что нет в этом для них ничего зазорного,
нисколько бы это не унизило их, скорее вызвало бы к ним только уважение.
Кто их воспитывает? Похоже, Кураевка ничем их не привлекает; источник
раздумий для других, па них она способна навеять лишь скуку и скуку. А для
Ягнича она заполнена до отказа, населена и перенаселена живыми образами
тех, кого знал сызмальства, кто существует для Ягнича и поныне во всей
своей человеческой неповторимости. Павшие на полях битв, истаявшие в
Кураевке от ран да от хвороб, пропавшие без вести и для многих уже
забытые, проходят они перед Ягничем живыми шумными толпами, не тронутые
временем, но подвластные годам, разгуливают по садам, смеются и печалятся
в кураевских дворах и на улицах, бранятся и милуются, волшебною силой
памяти подают свои голоса, и он их отчетливо слышит, и различает, и сам па
них откликается из этих своих нынешних лет одиночества. Полна, полна для
него Кураевка людом видимым и невидимым - от древних пастухов в домотканых
армяках до нынешнего плечистого комбайнера и его красавицы дочери!