Еще раз прошел дождь. Был вечер. Город сверкал, точно,
высеченный из угля кардифа. Люди заглядывали в окно с
Самотеки, прижимая носы.
- ...да, зависть. Тут должна разыграться драма, одна из тех
грандиозных драм на театре истории, которые долго вызывают
плач, восторги, сожаления и гнев человечества. Вы, сами того
не понимая, являетесь носителем исторической миссии. Вы, так
сказать, сгусток. Вы сгусток зависти погибающей эпохи.
Погибающая эпоха завидует тому, что идет ей на смену.
- Что же мне делать? - спросил Кавалеров.
- Милый мой, тут надо примириться или... устроить скандал.
Или надо уйти с треском. Хлопните, как говорится, дверью. Вот
самое главное: уйдите с треском, Чтоб шрам остался на морде
истории,- блесните, черт вас подери! Ведь все равно вас не
пустят туда. Не сдавайтесь без боя... Я хочу вам рассказать
один случай из моего детства...
...Был устроен бал. Дети разыгрывали пьесу, исполняли балет
на специально устроенной в большой гостиной сцене. И
девочка... представляете ли себе? - такая типичная девочка,
двенадцати лет, тонконожка в коротком платьице, вся розовая,
атласная, расфуфыренная,- ну, знаете, в целом, со своими
оборочками, бантами, похожая на цветок, известный под именем
"львиной пасти"; красотка, высокомерная, балованная,,
потряхивающая локонами,- вот такая девочка хороводила на том
балу. Она была королевой. Она делала все, что хотела, все
восхищалась ею, все шло от нее, все стягивались к ней. Она
лучше всех танцевала, пела, прыгала, придумывала игры. Лучшие
подарки попали к ней, лучшие конфеты, цветы, апельсины,
похвалы... Мне было тринадцать лет, я был гимназистом. Она
затерла меня. А между тем я тоже привык к восторгам, я тоже
был избалован поклонением. У себя в классе и я главенствовал,
был рекордсменом. Я не вытерпел. Я поймал девчонку в коридоре
и поколотил ее, оборвал ленты, пустил локоны по ветру,
расцарапал прелестную ее физиономию. Я схватил ее за затылок и
несколько раз стукнул ее лбом о колонну. В тот момент я любил
эту девчонку больше жизни, поклонялся ей - и ненавидел всеми
силами. Разодрав красоткины кудри, я думал, что опозорю ее,
развею ее розовость, ее блеск, и думал, что исправлю допущенную
всеми ошибку. Но ничего не вышло. Позор упал на меня. Я был
изгнан. Однако, мой милый, обо мне помнили весь вечер; однако
бал я испортил им; однако обо мне говорили везде, где
появлялась красотка... Так впервые познал я зависть. Ужасна
изжога зависти. Как тяжело завидовать! Зависть сдавливает
горло спазмой, выдавливает глаза из орбит. Когда терзал я ее
там, в коридоре, жертву пойманную, слезы катились из моих глаз,
я захлебывался,- и все-.таки я рвал восхитительную ее одежду,
содрогаясь от прикосновения к атласу,- оно вызывало почти
оскомину на зубах и губах. Вы знаете, что такое атлас, ворс
атласа,- вы знаете, как прикосновение к нему пронизывает
позвоночник, всю нервную систему, какие вызывает гримасы! Так
все силы восстали на меня в защиту скверной девчонки.
Оскомина, яд, таившийся в кустах и корзинах, вытек из того, что
казалось таким очаровательно невинным в гостиной,- из ее
платья, из розового, такого сладкого для глаз атласа. Не
помню, издавал ли я какие-либо возгласы, совершая свою
расправу. Должно быть, я шептал: "Вот тебе месть! Не
затирай! Не забирай того, что может принадлежать мне..."
...Вы внимательно прослушали меня? Я хочу провести некоторую
аналогию. Я имею в виду борьбу эпох. Конечно, на первый
взгляд сравнение покажется легкомысленным. Но вы понимаете
меня? Я говорю о зависти.
Оркестранты закончили номер.
- Ну, слава богу,- сказал Иван.- Они умолкли,
Смотрите: виолончель. Она блестела гораздо менее до того,
как за нее взялись. Долго терзали ее. Теперь она блестит, как
мокрая,- прямо-таки освеженная виолончель. Надо записывать мои
суждения, Кавалеров. Я не говорю - я высекаю свои слова на
мраморе. Не правда ли?..
...Мой милый, мы были рекордсменами, мы тоже избалованы
поклонением, мы тоже привыкли главенствовать там... у себя...
Где у себя?.. Там, в тускнеющей эпохе. О, как прекрасен
поднимающийся мир! О, как разблистается праздник, куда нас не
пустят! Все идет от нее, от новой эпохи, все стягивается к
ней, лучшие дары и восторги получит она. Я люблю его, этот
мир, надвигающийся на меня, больше жизни, поклоняюсь ему и
всеми силами ненавижу его! Я захлебываюсь, слезы катятся из
моих глаз градом, но я хочу запустить пальцы в его одежду,
разодрать, Не затирай! Не забирай того, что может принадлежать
мне...
...Мы должны отомстить. И вы и я - нас многие тысячи, - мы
должны отомстить. Кавалеров, не всегда враги оказываются
ветряными мельницами. Иногда то, что так хотелось бы принять
за ветряную мельницу,- есть враг, завоеватель, несущий гибель и
смерть. Ваш враг, Кавалеров,- настоящий враг. Отомстите ему.
Верьте мне, мы уйдем с треском. Мы собьем спеси молодому миру.
Мы тоже не лыком шиты. Мы тоже были баловнями истории.
...Заставьте о себе говорить, Кавалеров. Ясно: все идет к
гибели, все предначертано, выхода нет,- вам погибать,
толстоносый! Каждая минута будет умножать унижения, с каждым
днем будет расцветать, как лелеемый юноша, враг. Погибать:
это ясно. Так обставьте ж свою гибель, украсьте ее
фейерверком, порвите одежду тому, кто затирает вас,
попрощайтесь так, чтоб ваше "до свиданья" раскатилась по векам.
Кавалеров подумал: "Он читает мои мысли".
- Вас обидели? Вас выгнали?
- Меня страшно обидели,- горячо сказал Кавалеров,- меня долго
унижали.
- Кто обидел вас? Один из избранников эпохи?
"Ваш брат",- хотел крикнуть Кавалеров,- тот же, кто обидел и
вас". Но он промолчал.
- Вам повезло. Вы не знаете в лицо завоевателя.
У вас есть конкретный враг. И у меня тоже.
- Что же мне делать?
- Вам повезло. Вы расплату за себя можете соединить с
расплатой за эпоху, которая была вам матерью.
- Что же мне делать?
- Убейте его. Почетно оставить о себе память как о наемном
убийце века. Прищемите вашего врага на пороге двух эпох. Он
кичится, он уже там, он уже гений, купидон, вьющийся со свитком
у ворот нового мира, он уже, задрав нос, не видит вас,-
тресните его на прощанье. Благословляю вас, И я (Иван поднял
кружку), и я тоже уничтожу своего врага. Выпьем, Кавалеров, за
"Офелию". Это орудие моей мести.
Кавалеров открыл рот, чтобы сообщить главное: у нас общий
враг, вы благословили меня на убийство вашего
брата,- но не сказал ни слова, потому что к столу их подошел
человек, пригласивший Ивана, немедленно и не задавая вопросов,
следовать за ним. Он был арестован, о чем известно из
предыдущей главы.
- До свидания, мой милый,- сказал Иван,- меня ведут на
Голгофу. Пойдите к дочке моей (он назвал переулок, уже давно
блиставший в памяти Кавалерова), пойдите и посмотрите на нее.
Вы поймете, что если такое создание изменило нам, то остается
одно: месть.