приостановим. Равик выпрямился.
оперировать больную без ее согласия. Здесь уже ничего не сделаешь.
говорить.
резком электрическом свете они казались белее свежевыпавшего снега, в
котором зиял алый кратер раны. Кэт Хэгстрем, тридцати четырех лет,
своенравная, изящная, с загорелым тренированным телом, полная желания жить,
- приговорена к смерти чем-то туманным и незримым, исподволь разрушающим
клетки ее организма.
новая жизнь. И она тоже была обречена. Бессознательный росток, прожорливое,
жадно сосущее нечто. Оно могло бы играть в парках. Кем-то стать - инженером,
священником, солдатом, убийцей, человеком... Оно бы жило, страдало,
радовалось, разрушало... Инструмент, уверенно двигаясь вдоль невидимой
стенки, встретил препятствие, осторожно сломил его и извлек... Конец. Конец
всему, что не обрело сознания, всему, что не обрело жизни - дыхания,
восторга, жалоб, роста, становления. Не осталось ничего. Только кусочек
мертвого, обескровленного мяса и немного запекшейся крови.
взглядом, а так, словно все видела и все знала. На мгновение ему показалось,
будто она проснулась. Он сделал еще шаг и остановился. Нет! Только
показалось... Игра света.
обернулся. Он ждал. Наконец вошла сестра.
салфетки. Эжени стояла рядом и пересчитывала инструменты.
внимание и ни о чем другом не думая. Могила закрывалась. Смыкались слои
тканей, вплоть до последнего, самого верхнего; наложив скобки, он
выпрямился.
Кэт простыней. "Шехерезада", подумал Равик. Позавчера... платье от
Мэнбоше... вы были когда-нибудь счастливы... не один раз... я боюсь...
пустяки, обычное дело... играли цыгане... Он посмотрел на часы над дверью.
Двенадцать. Обеденный перерыв. Сейчас везде распахиваются двери контор и
фабрик, поток здоровых людей устремляется на улицу. Сестры выкатили тележку
из операционной. Равик снял резиновые перчатки и пошел мыть руки.
умывальника. - Обожжете губы.
будет сделано обычным путем. А правду мы ей сказать не можем.
всем она захочет узнать только от вас. Мой приход лишь насторожит ее.
вырвало, почти целый час она не могла успокоиться, но потом снова уснула.
ни о чем не спрашивала.
обошлось благополучно. Пусть поспит еще. В случае необходимости дайте
снотворное. Если будет метаться во сне, позвоните доктору Веберу или мне. В
отеле скажут, где можно меня найти.
Еще несколько часов, и он должен будет солгать, глядя в доверчивое лицо.
Ночь вдруг показалась ему теплой и трепетно-светлой. Опять серую проказу
жизни скрасят несколько часов, милосердно подаренных судьбой, - скрасят и
улетят, как голуби. И часы эти тоже ложь - ничто не дается даром, - только
отсрочка. А что не отсрочка? Разве не все на свете - только отсрочка,
милосердная отсрочка, пестрое полотнище, прикрывающее далекие, черные,
неумолимо приближающиеся врата?
накурено и шумно. Появился кельнер.
несколько французов спорили о своем продажном правительстве и мюнхенском
сговоре. Равик почти не слушал их. Всем известно, что мир объят апатией и
катится в пропасть новой войны. Против этого никто даже не возражал...
Хотелось только отсрочки - хотя бы еще на год - вот единственное, за что еще
хватало сил бороться. Везде и всюду одно - отсрочка... Он выпил рюмку
"дюбонне". Приторный, с затхлым привкусом аперитив вызвал легкую тошноту.
Зачем он его заказал? Равик подозвал кельнера.
ничего нельзя сделать, незачем доводить себя до безумия. Он вспомнил, когда
усвоил этот урок, один из величайших уроков его жизни...
передовой в тыл. Впервые за все время пребывания на фронте они стояли на
таком спокойном участке. Потерь никаких. И вот они лежат под теплым
августовским солнцем вокруг костра и пекут картошку, вырытую тут же в поле.
Минуту спустя от всего этого ничего не осталось. Внезапный артиллерийский
налет - снаряд угодил прямо в костер... Когда он, целый и невредимый, пришел
в себя, то увидел, что два его товарища убиты... Чуть поодаль лежал его друг
Пауль Мессман, которого он знал с малых лет, с которым играл в детстве,
учился в школе и был неразлучен. Пауль лежал с развороченным животом и
вывалившимися внутренностями...
отлого поднимающемуся жнивью. Они несли его вчетвером на коричневом
брезенте; Мессман лежал с раскрытым ртом и бессмысленно вытаращенными
глазами, прижимая ладонями белые, жирные, окровавленные внутренности. Целый
час он, не переставая, кричал. А еще через час - умер.
уничтоженный, сидел он в бараке. Ему еще ни разу не доводилось видеть
что-либо подобное. Здесь его и нашел командир отделения Катчинский, до войны
он был сапожником.
водка. И колбаса есть.
Катчинский внимательно поглядел на него и сказал:
ты нажрешься, налижешься и сходишь в бардак.
два года, а ты - две недели. Послушай! Можем мы чем-нибудь помочь Мессману?
Нет. Ты ведь знаешь, что мы пошли бы на все, будь хоть один шанс спасти его.
поступил бы именно так.
снова пошлют на передовую. На этот раз нам достанется. Будешь здесь торчать
и все время думать о Мессмане - только зря себя изведешь. Дойдешь до ручки,
сам не свой станешь. При первом же артиллерийском налете замешкаешься,
опоздаешь на каких-то полсекунды. И тогда мы потащим в тыл тебя, как
Мессмана. Кому это нужно? Мессману? Кому-нибудь другому? Нет. А тебе просто
будет крышка, вот и все. Теперь понятно?
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Свержин Владимир