выныривает далеко от берега и красивыми сильными рывками
плывет туда, где никого нет и море чистое. Он плывет как
дельфин, мощно рассекая воду. Мужчина! Моряк! Сила!
плещутся на мелком месте, обрызгивая друг друга взмахами
ладошек. Голубки.
было на свете в помине, если б мой папа чуть раньше испытал
влечение к мужскому заду. Тогда бы сперматозоид, от которого я
была зачата, не проник бы в мамину яйцеклетку, а бесславно
погиб в чьей-нибудь волосатой заднице. Мне даже стало жаль
себя.
мама.
человечества. А сверх того, древнему племени иудеев. Ведь Джо
- не еврей. Что ж это получается? Абсолютная ассимиляция.
где торчат тысячи голов, говорит мама. - Нам это не дано
понять.
колени, щекочет волосами мои бедра, и мне становится легко и
хорошо.
зверинец, чем в кино. В кино - одно и то же: сквернословят и
целуются до омерзения, а потом долго и скучно раскачиваются
друг на друге, сопя при этом и постанывая. Господи, будто вся
жизнь человека сводится лишь к сексу! Все остальное в кино -
так, мимоходом, чтоб разбавить секс.
выметен под метелку, и можно подумать, что люди в СССР
размножаются другим способом, как некоторые растения,
описанные в учебнике ботаники. В советском кино главное -
труд, работа во славу отечества, от чего на экране становится
тоскливо до ломоты в зубах. Все другие стороны человеческой
жизни показываются бегло, только лишь для того, чтоб немного
разбавить трудовые сцены.
готова целый день простоять перед клетками, наблюдая их жизнь.
Сентрал-Парк. Бесплатный. В воскресенье, если погода хорошая,
мы едем туда. То с мамой, то с Б.С. Он тоже любит зверей, как
и я.
Не маленьких и вонючих макак, а наших предков -
человекоподобных обезьян. Огромных, волосатых и серьезных
горилл и шимпанзе, посматривающих с таким презрением из-за
решеток на свое потомство - людей, которым они когда-то дали
начало, а те, в благодарность, заточили их в клетки и приходят
поглазеть и позубоскалить. Ох, сколько гордого презрения в
человечьих глазах обезьян! И сколько пустоты в обезьяньих
глазах публики. Обожаю это зверье.
чувствах и поступках. Если чешется, они чешутся, а когда им
надоедает глазеющая публика, они плюют через решетки в
омерзевшие им лица.
дорого бы дали советские карикатуристы, потому что трудно
придумать что-нибудь позлее об Америке.
основном, - черные, столпились у одной клетки и покатывались с
хохоту. Я подошла туда, и сердце мое дрогнуло. Кто-то, очень
умный, просунул за решетку американский звездно-полосатый
флажок. Обезьяна взяла его, уселась удобней на автомобильную
шину и стала рвать флаг на полоски и полоски эти швырять
обратно в публику.
американских балбесов получала от этого превеликое
удовольствие. Ах, если б советские журналисты подвернулись
тут, изображение обезьяны, рвущей американский флаг, обошло бы
все газеты!
не советской, стало муторно на душе. И за флаг, национальный
символ, и за безмозглую американскую публику, которой все -
нипочем, лишь бы была потеха.
подрастут, то вряд ли захотят отдать свои жизни за этот флаг,
и так же, потешаясь, как сейчас, позволят чужеземцам
оккупировать и закабалить их страну.
подставках за стеклом, слегка повернутые друг к другу, два
портрета: мой, еще снятый в Москве, с длинными косами, в
коричневой школьной форме с черным передником и белыми
кружевами на воротничке, а также с непременным красным
галстуком пионера, повязанным на шее; и красивого моряка с
шотландской курчавой бородкой, в лихо заломленной морской
фуражке с эмблемой и трубкой, зажатой в крепких зубах. Это -
Б.С. Лет на пятнадцать моложе. Орел! Морской волк! С тяжелыми
верхними веками, косо нависшими над глазами от привычки
щуриться на соленом морском ветру. Такими изображают моряков в
хороших фильмах - красивыми, но не приторно-сладкими, а
суровыми, грубоватыми и немногословными, от одного вида
которых начинают учащенно биться женские сердца, а головы
кружатся как во хмелю.
тяжелее. И в волосах, как пишут в романах, серебрится седина.
Эти седые нити в густой шевелюре и курчавой бороде придают ему
еще больше шарма.
отрываю глаз от него ни днем, ни ночью, а он, в свою очередь,
немного снисходительно и меланхолично поглядывает на меня.
Мама же лежит в своей кровати и смотрит то на меня, то на
него. Уверена, что больше на него. Меня она любит, а к нему у
нее страсть. Это временное чувство, но вспышка сильнее.
к нам в гости. Женщина опытная: три раза была замужем в
России, четвертого мужа подцепила в Нью-Йорке.
минутку вышел из гостиной. - Только взглянуть на него
достаточно, чтоб забеременеть.
остаюсь там одна в печальном одиночестве. Это случается каждый
раз, когда мама поссорится с Б.С. А ссорятся они довольно
часто, из педагогических соображений стараясь это делать не в
моем присутствии. Но я узнаю об этом тут же. Не по маминому
замкнутому и угрюмому виду, и не по усиленному сопению Б.С.,
раскуривающего трубку у себя в комнате. Стоит мне заглянуть в
мамину спальню и обнаружить исчезновение его портрета - и мне
все ясно.
одной проблеме. Мама страшно боится упустить, потерять его, и
предел ее мечтаний - женить его на себе. А он, негодник, как
раз этого и не хочет и открыто говорит маме, чтоб на долгую
связь не рассчитывала. У мамы, естественно, не выдерживают
нервы, и она начинает рыть копытом землю, как говорит Б.С. Он
человек далеко не мягкий и в ответ врезает ей пару "ласковых
слов". Мама тоже не из тех, кто за словом в карман лезет. В
результате - портрет исчезает с ночного столика.
мама. Одну-две ночи она проводит в одиночестве в своей
спальне, долго ворочаясь с боку на бок и вздыхая. На третью
ночь я слышу, как она босиком крадется мимо моей двери к его
комнате, и, сильно напрягши слух, я могу разобрать ее
смущенный голос, оправдывающийся и побежденно выясняющий
отношения. Потом ее беспомощные всхлипывания, от чего у меня
больно сжимается сердце, и я готова бежать ей на помощь и бить
кулаками Б.С. по голове.
маминым унижением, сдается. Мимо моей двери в обратном
направлении легко шлепают мамины ноги и, прогибая половицы, -
его.
который ехидно поглядывает на мой портрет, а я смотрю в ответ
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Орловский Гай Юлий
Скальци Джон
Березин Федор
Лукьяненко Сергей