Чтение 22–й страницы книги ~Российские оригиналы~

обстоятельствах?

- Нет, Петя. Я так... Я пошутил.

- Не понял! Ты, значит, считаешь, что я недостоин?

- Нет, ты достоин. Но слишком индивидуален. Слишком ярок.

- Яркость типу не помеха! - заявил Петя и пошeл на улицу.

Наверное, проявлять свою яркость, подумал я с испугом и побежал за ним.

Петя стоял посреди двора и бросал вызов всем, кто согласится его
принять.

Принять не согласился никто.

- Как же докажу? - с отчаянием спросил Петя.

- Что именно?

- Что я резко индивидуальный типический характер?

- Да не надо доказывать! Зачем доказывать очевидное?

Но Петя не мог успокоиться. До полуночи он колобродил, задавал
бессмысленные вопросы мне и прохожим, пытался вырвать из земли детскую
песочницу, выл на Луну, хохотал и плакал.

Еле-еле он угомонился, позволил привести себя домой и уложить в
постель.

- Завтра! - пообещал он мне засыпая.

- Конечно, - согласился я.

В эту ночь я раз пять засыпал и просыпался от кошмаров.

Мне сначала приснилось, что я Тургенев и что ко мне явился живой
Базаров.

- Ты, писака! - сказал он мне. - Ты зачем меня заставил глупости о
женщине говорить, вместо того чтобы просто полюбить еe обычным порядком? За
что ты умертвил меня, гад? (Если б я осознавал себя во сне собой, я бы,
конечно, не позволил ему так хамничать классику, но в том-то и дело, что я
был полностью Тургенев - и даже бороду чувствовал на лице, хотя у самого у
меня бороды никогда не было!) Тебе хотелось, - продолжал Базаров, - мне
благородную смерть устроить в целях художественности! Тебе хорошо, падла,
пeрышком поскрипывать в уюте, а меня жмуриком сделал!

И тут он исчез, а я очнулся в холодном поту, с невысказанным вопросом:
почему это Базаров стал выражаться как последний урка?

Задремал - и вот я уже Достоевский, а надо мной бледный Раскольников с
топором.

- На, - суeт он мне топор. - На-ка, иди-ка, стукни старушку! - И тут же
старушка откуда-то явилась, и Раскольников согнул еe, подставляя мне еe
седую голову с жeлтым пробором посредине. Вскрикнул я - и проснулся.

И опять забылся, и тут же передо мной, как в фильме ужасов, - женщина в
чeрном, лицо белое и прекрасное, очи огромные, а из шеи кровавая струя
брызжет прямо мне в глаза!

- Пойдeм, Лев Николаевич, - говорит мне она. - Пойдeм, я тебе поездок
хороший присмотрела. Прыгнем. Это будет типично - и в типических
обстоятельствах, и оригинально. Пойдeм!..

И я иду, как баран, держась за ледяную руку, и вот поезд налетает, как
вихрь, и я, не понимая, что делаю, прыгаю и...

И, перейдя в другой сон, вижу голову, выкатывающуюся из-под колeс, и
голова обиженно бормочет:

- Вольно вам, Михаил Афанасьевич, над людьми измываться! Положим, я вам
неприятен, я, возможно, даже и подлец в некоторой степени, житейскими,
однако, обстоятельствами обусловленной, но жить мне или умереть - пусть суд
решает, а вы ишь какую смелость взяли на себя, головы людям без суда и
следствия резать! Аннушка, видите ли, масло пролила! Отца родного для
красного словца не пожалеете! Нехорошо-с!

Наутро я встал весь разбитый.

Я распахнул окно.

Знакомый двор был передо мной, знакомая дворняга Найда пробежала, виляя
хвостом, знакомая наизусть соседка баба Люба прошла в галошах с тазом белья,
знакомое небо было над головой.

Но впервые за долгое время я, думавший, что уже наизусть знаю всe и про
типические характеры, и про типические обстоятельства, и про литературу, и
про жизнь вообще, вдруг понял, что не понимаю ничего: ни в литературе и ни в
жизни.

И радостно, и ново стало мне.

Тут без стука вошeл Петя - с лицом виноватым и печальным.

И я поглядел на него с улыбкой, будто впервые увидел его такого, какой
он есть, а не такого, каким я его придумал, увидел промытыми начисто
глазами.

- Здравствуй, Петя! - сказал я.

- Здравствуй, - ответил он голосом покаяния, приветствия, болезни,
уныния, но и гордости, и несмиренности, и надежды, и человеколюбия, -
столько всего было в его голосе, что и на тысяче страниц не описать. Да и не
надо.

¶У. УНИВЕРСАЛ§

В юности меня чрезвычайно поразил один человек.

Он был агроном, приехал в командировку из дальнего села и навестил
моего отца, будучи его давним знакомым.

Он приехал под вечер, отец ещe не вернулся с работы. Назвался
Александром Валентиновичем Штырeвым и тут же поинтересовался, что я думаю о
современных острых общественных вопросах. Я ничего не думал о них, я был
тогда влюблeн.

Александр Валентинович осведомился, встречаю ли я уставших родителей
ужином. Я сказал, что ужин мама приготовит, когда придeт.

Он мягко укорил меня, засучил рукава, зажeг плиту, открыл холодильник -
и стал действовать. Свои действия он объяснял, показывая, как лук резать,
как картошку чистить, как соус для мяса готовить, тут же присоединяя меня к
своему труду.

К приходу родителей готов был замечательный ужин.

Отец, зная Штырeва, не удивился.

Они стали говорить о своих взрослых делах. Не помню, что говорил
Штырeв, помню только, что он был язвителен, остроумен и убедителен.

Я ушeл в свою комнату учить уроки, а потом готовить роль для школьного
спектакля, роль серьeзную, многое в моей жизни определившую: роль
Хлестакова.

"Ужасно как хочется есть! Так немножко прошeлся, думал, не пройдeт ли
аппетит..." - долбил я, покачиваясь на стуле.

- "Нет, чeрт возьми, не проходит!" - подхватил вошедший Штырeв. И без
запинки наизусть отчитал монолог Хлестакова, а потом и следующую сцену - за
Хлестакова и за Осипа.

- Гениальная и актуальная пьеса! - воскликнул он. - У нас там театр
народный, я организовал, мы эту пьесу с огромным успехом давали в прошлом
сезоне. Я Городничего играл.

Он быстро обвeл глазами комнату, увидел шахматы.

- Сразимся?

Я кивнул, мысленно усмехнувшись. Недавно я занял в своей возрастной
группе первое место на областных соревнованиях.

Расставили фигуры, начали игру.

Прошло пять минут, и я с удивлением рассматривал доску, понимая, что
через три хода мне будет неминуемый мат.

- Сдаюсь, - сказал я.

- И напрасно! - Штырeв быстро застучал фигурами и показал, как мне
можно было не только избежать мата, но и самому - чeрными! - поставить мат!

- Тебе не хватает парадоксальности мышления, - ласково сказал Штырeв. -
Пойдeм подышим.

Мы вышли на балкон.

- Плиты! - постучал по стене Штырeв. - Вредно для здоровья.
Теплопроводность - ...., сейсмоустойчивость - ..., проводимость
электромагнитных волн - ..., - он называл цифры, много цифр.

- Да, - сказал я.

- А вон Венера с Сириусом перемигиваются издалека, - указал Штырeв на
звeздное небо. - Альфа Центавра угадывается. Ковши как на ладошечке. Семь
лет назад и я звeздочку открыл, в международном каталоге значится,
называется Валентилина. То есть Валентина Лилина сокращeнно.

- Да, - сказал я.

- Стихи пишешь? - вдруг спросил Штырeв.

- Нет, - соврал я.

- А я пишу.

Много звeзд сияет в небе.

Звeздам в небе вроде тесно.

Но сумеешь стать звездою -

И тебе найдeтся место! -

прочeл он негромко, с вдохновением.

За полчаса стояния на балконе выяснилось, что Штырeв не только открыл
звезду, не только пишет стихи и играет в народном театре, выяснилось, что он
обладает познаниями практически в любой сфере человеческой деятельности, при
необходимости он может заменить в родном совхозе и электрика, и механика по
тракторам и комбайнам, и кузнеца, и плотника, и фельдшера, и самого
директора - а необходимость эта возникает часто, потому что народ, увы,
запоям подвержен. Выяснилось также, что он рисует масляными красками пейзажи
и портреты, сносно играет на скрипке, удовлетворительно на фортепиано и
почти профессионально на балалайке. В свободное же время он занимается
городошным спортом, гирями, играет в футбол, бегает на лыжах - и чемпион
межрайонных соревнований по "охоте на лис". Выяснилось также, что он глубоко
изучил противоречия современной жизни, написал об этом книгу размером в
полторы тысячи страниц, но не для опубликования, а - направил еe в самые
верха в трeх экземплярах. Через месяц приезжали какие-то люди, долго
беседовали со Штырeвым и уехали с лицами совершенно недоумeнными.

Он бы много ещe рассказал мне, наверное, но тут отец позвал его.