Чтение 22–й страницы книги ~Последний магнат~

пройденной стадии чувства.
Однако читать без позволения не годилось. Положив конверт рядом с
кипой сценариев, он взял из этой кипы верхний, раскрыл у себя на коленях.
Гордости его льстило, что он не поддался первому порыву, не прочел письма.
Это доказывало, что он и теперь не "теряет голову", как не терял голову в
отношениях с Минной, даже в самом начале. Они были царственной четой -
брак их был как нельзя более уместен. Минна всегда любила Стара, а перед
ее смертью нежность прорвалась и у него, хлынула и затопила
нежданно-негаданно. И любовь, которой он исполнился, переплеталась с тягой
к смерти: в мире смерти Минна была так одинока, что его тянуло уйти туда с
ней вместе.
Но он никогда не был безудержно "падок до баб", как его брат - того
вконец сгубила баба, вернее, целая серия баб. Монро же в юности испил это
однажды - и твердо отставил бокал. Совсем иная романтика влекла его разум
- вещи потоньше чувственных кутежей Подобно многим блестяще одаренным
личностям, он вырос ледяно равнодушным к сексу. Начал с полного неприятия,
нередко свойственного выдающимся умам, - чуть не двенадцатилетним еще
мальчиком сказал себе: "Смотри - это ведь все не то - непорядок, грязь -
сплошная ложь и липа" - и отмел от себя начисто, в решительном духе людей
его склада; но не очерствел затем, не осволочел, как большинство таких
людей, а окинул взглядом оставшуюся убогую пустыню и возразил себе: "Нет,
так нельзя". И обучил себя доброте, снисходительной терпеливости, даже
любовной привязанности.
Филиппинец внес вазы с орехами и фруктами, графин воды и пожелал
спокойной ночи. Стар занялся чтением сценариев.
Он провел за этим чтением три часа, время от времени приостанавливаясь
и делая правку в уме, без карандаша. Порой он отрывал глаза от страницы,
согретый какой-то мыслью, очень смутной, радостной. Мысль была связана не
со сценарием, а с чем-то иным, и каждый раз он целую минуту вспоминал, с
чем именно. С Кэтлин! И вспомнив это, взглядывал на конверт - славно было
получить от нее письмо.
В четвертом часу ночи у него туго запульсировало в затылке - сигнал,
что пора кончать работу Ночь таяла, а с ней отдалилась и Кэтлин, все
впечатленья о ней сплылись в один влекущий образ незнакомки, соединенной с
ним лишь хрупкой общностью двух-трех часов. И теперь уж вполне можно было
вскрыть конверт.
Дорогой мистер Стар.
Через полчаса я встречусь с Вами. А на прощание вручу Вам это письмо.
Знайте, что я выхожу замуж и виделась с Вами последний раз.
Мне следовало бы сказать Вам накануне вечером, но Вас это вчера как-то
мало заботило. А чудесный день сегодня было бы глупо омрачать этой вестью
и смотреть потом, как угасает Ваш интерес ко мне. Пусть лучше он погаснет
сразу - когда прочтете это письмо. К тому времени Вы уж из общения со мной
поймете, что я не более как Мечта Мелкоплавающего и сама мелко плаваю (Я
только что услышала это выражение от моей вчерашней соседки по столу, она
утром зашла ко мне на часок. По ее мнению, все на свете мелко плавают -
кроме Вас. По-видимому, она хочет, чтобы я сообщила Вам ее слова. Вы уж
дайте ей роль, если можно.)
Я очень польщена тем, что человек, окруженный таким множеством
красивых женщин... не умею кончить фразу, но Вы поймете, что я хочу
сказать. А теперь надо ехать на свидание с Вами, не то опоздаю. Всего Вам
самого хорошего.
Кэтлин Мур.
Первым чувством Стара был какой-то испуг; затем в мозгу мелькнуло, что
письмо утратило силу - она ведь хотела даже взять его обратно. Но тут он
вспомнил, что, расставаясь, Кэтлин назвала его "мистер Стар" и спросила
адрес, - и уже, наверно, написала новое прощальное письмо. Его - вопреки
всякой логике - покоробило ее равнодушие ко всему, что случилось потом. Он
перечел письмо и понял, что Кэтлин просто не предвидела такого оборота
отношений. Однако, прощаясь, она решила все-таки оставить письмо в силе, -
принизив значение случившегося между ними, отмахнувшись от того, что
чувствами ее владел сегодня безраздельно он, Стар. Но он и этой
безраздельности уже сейчас не верил, повторяя в памяти ход встречи, и
ореол ее померк. Дорогу, шляпку, музыку, да и само письмо - все сдуло
прочь, как лоскуты толя с недостроенных стен его дома. И Кэтлин ушла,
забрав с собою жесты, тихие движенья головы, крепко сбитое, бодрое тело,
босые ноги во влажном песке и прибое. Небеса полиняли, поблекли, дождь с
ветром уныло захлестали по песку, смывая серебряную рыбешку обратно в
море. Миновал еще один обычный день, и не осталось ничего, кроме кипы
сценариев на столе.
Он пошел к себе наверх. На повороте лестницы Минна снова умерла; он
шагал по ступенькам, забывая ее горестно, тоскливо. Перед ним простерся
пустой этаж, где за дверями не было живых и спящих. Сняв галстук, сняв
туфли, он сел на край постели. Черта подведена, только еще что-то
мерещилось неконченое. И он вспомнил; ее машина до сих пор на стоянке у
отеля. Он завел будильник, отводя шесть часов сну.
Переключаю рассказ опять на первое лицо. Последить теперь за моими
действиями будет, я думаю, очень любопытно, потому что этого эпизода я
стыжусь. А о постыдном обычно бывает интересно читать.
Когда я на балу послала Уайта разузнать о девушке, танцевавшей со
Старом, Уайт ничего у Марты Додд не выяснил, - а для меня это внезапно
стало главным интересом в жизни. И я справедливо решила, что Марта Додд -
бывшая звезда - тоже непременно станет дознаваться о той девушке. Сидеть
бок о бок с предметом восхищенья коронованных особ, с кандидаткой во
властительницы нашего кинокняжества - и не знать даже, как ее зовут!
Я была малознакома с Мартой и не стала обращаться к ней прямо: вышло
бы слишком прозрачно. Взамен я поехала в понедельник на студию и зашла к
Джейн Мелони.
Мы с Джейн были друзья. Я привыкла смотреть на нее, как ребенком
смотришь на домочадцев. Что она сценаристка, я всегда знала, но в детских
глазах сценаристы и секретари были одно и то же, только от сценаристов
обычно пахло коктейлями и сценаристов чаще приглашали обедать. А говорили
о них тем же тоном, что и о секретаршах. Исключение составляла
разновидность, именуемая драматургами и наезжавшая с Востока. К
драматургам относились с уважением. Но если они застревали надолго на
студии, то опускались туда же, что и прочие, - в разряд низших служащих.
Рабочая комната Джейн была в "старом сценаристском корпусе". На каждой
киностудии есть такой тюремный ряд каморок, которые остались со времен
немого кино и до сего дня оглашаются страдальческими стонами заточенных
там поденщиков и лодырей. У нас в ходу был анекдот о том, как
новичок-продюсер посетил эти скорбные кельи и вслолошенно позвонил затем в
дирекцию: "Чего они сидят там?" - "Это сценаристы, писатели наши". -
"Хороши писатели. Я минут десять следил за этими писателями - двое совсем
ни строчки не написали".
Джейн сидела за своей машинкой, торопясь достучать что-то до
обеденного перерыва. Я не стала от нее таиться.
- Представьте, у меня соперница. Причем темная лошадка. Даже как ее
зовут, не могу выяснить.
- Неужели? - сказала Джейн. - Что ж, мне известны некоторые детали.
Мне рассказывал кто-то.
"Кто-то" - ее племянник, конечно, Нед Соллинджер, рассыльный Стара.
Нед был ее гордостью и надеждой. Джейн послала его учиться в Нью-йоркский
университет, и он там профутболил три общеобразовательных года в
университетской команде. Стал затем учиться на медицинском факультете, но
тут его отвергла девушка, и он иссек из женского трупа самую его
неафишируемую часть и послал той девушке. Зачем? - его спросите. В раздоре
с миром и судьбой он снова начал восхождение со дна жизни и все еще
обретался на донышке.
- Что же вам о ней известно? - спросила я Джейн.
- Встретились они в ночь землетрясения. Она упала в разлившееся озеро,
а он нырнул за ней и спас ей жизнь. А по чьей-то еще версии, она с балкона
у него прыгнула и сломала руку.
- Кто же она такая?
- С этим тоже связано забавное...
Зазвонил телефон, и я нетерпеливо стала дожидаться, когда кончится у
Джейн длинный разговор с Джо Рейнмундом. Он, видимо, решил по телефону
выяснить" какая ей цена как работнику и писала ли Джейн вообще
когда-нибудь киносценарии. Это она-то, живая свидетельница того, как
Гриффит впервые применил на съемках крупный план! Во все время разговора
Джейн тяжело вздыхала, мучительно ерзала, гримасничала в трубку, клала ее
к себе на колени, так что голос Рейнмунда был слышен еле-еле - и вела для
меня тихой скороговоркой репортаж:
- Что это у Рейнмунда - выдался часок безделья? Нечем убить время?..
Он уже десять раз у меня все это спрашивал... Я ему и письменно
докладывала...
А в трубку:
- Если сценарий уйдет к Монро, то не по моей вине. Я хочу довести дело
до конца. Она опять закрыла глаза в муке:
- Теперь распределяет роли... второстепенными занялся... назначает
Бадди Эбсена... Ему определенно делать нечего... Теперь ставит Уолтера
Дэвенпорта - путает его с Дональдом Криспом... раскрыл большой актерский
справочник, и слышно, как листает... Он с утра сегодня крупный деятель,
второй Стар, а мне, черт возьми, еще две сцены написать до перерыва.
Наконец Рейнмунд отлип или его оторвали от телефона. К нам вошел
официант с подносом для Джейн и кока-колой для меня - я в то лето
обходилась без ленча. Прежде чем заняться едой, Джейн отстукала еще фразу.
Любопытный у нее способ творчества. При мне как-то Джейн, на пару с одним
молодым человеком, сперла сюжет из "Сатердей ивнинг пост". Изменив
персонажей и прочее, они стали писать текст, пригоняя строку к строке, и
звучало это, разумеется, как и в жизни звучит, когда люди пыжатся быть