помолчал немного, словно раздумывая, спрашивать или нет, и все же решился.
- А что, правду говорят, будто деньги в столице уже отменили, или брешут?
напиток - кефир? Я все слушаю по радио: кефира не стало, кефира не стало.
А что такое кефир, не сообщают. Это что, бормотуха такая?
простокваша. Да-а.
старика.
нависшую над продмагом.
строили? Да ты в музей к нам сходи, там бумага под стеклом лежит, а в ней
предписание центральных органов: основать Северную Заставу для острастки
норвегов и прочей нечисти. Эта бумага лет триста уже как под стеклом
лежит, а норвеги все не идут, не нападают, басурмане. Выходит, что ли, зря
мы тут Заставу чуть не построили? Да нет, не зря. Опять слух прошел, что
норвеги замыслили православный народ со свету сжить. Поэтому для острастки
Эс О строют. Вот построют, поди сунься, норвег проклятый. - Старик помахал
кулаком в северном направлении.
казалось, с тоской уже посмотрел в ту сторону, откуда дул свежий морской
ветер.
крыло, молча кивнул старику и подошел к спящему в грязи телу. Осмотрев
лежащего, будто тот был не человеком, а тяжелым грузом, Сергей Петрович
нагнулся и тихо позвал:
успехом можно было сказать, что он ходил кругами вокруг своего дома. Да
обе половины старого деревянного дома с острой крышей, покрытой серым
рубероидом, разрывали ему душу. В одной половине спал пьяный отец. В
другой наверняка была Соня. Наверняка, потому что он уже был сегодня у
библиотеки во второй раз и дергал там закрытую наглухо дверь. А ему ведь,
согласно его же плану, давно нужно было собираться на вокзал, откуда
вот-вот отойдет пассажирский поезд до Южного города. Это было невероятно.
Он здесь мнется, не решась ни уйти, ни зайти. Зайти к Пригожиным значит
остаться на Северной еще на один день. Потерять целый день, когда все
продуманно и рассчитано до последней мелочи! Это похлеще, чем измерение
шагами центральной площади. Это уж настоящее безумство. Но уйти он не
может. Конечно, его задело ее равнодушие. Он не привык к такому обращению.
Но дело было даже не в этом. Во всем виновата подлая беспросветная жизнь
Северной Заставы. Ему все-таки последние годы казалось, что он уже
вырвался на простор, взлетел, воспарил. Он даже начал верить, что лопнули
навсегда навязчивые нити, связующие его с опостылевшей родиной. Но нет,
ничуть не бывало. Как только увидел отца, спящего в грязи точно так же,
как было много лет назад, он вдруг понял, что ничего по сути не
изменилось, что он здесь, на Северной, всего лишь сопливый мальчишка, без
регалий и званий, без гениальных изобретений, без многочисленной, щенячьи
преданной ему группы учеников. Он, Сергеев, гроза генералов и министров,
друг генеральных конструкторов, обязан опять с нуля завоевывать хоть
малейшую благосклонность судьбы.
никакого. Еще на прошлом витке он с ожесточением смял недавно купленный
билет и выстрелил им как докуренной сигаретой. А интересно, можно ли все
бросить, хотя бы на короткое время поставить на карту, быть может, самое
главное дело его жизни ради того, чтобы еще раз пройти через мимолетное,
чего скрывать, приятное ощущение единства с другим человеком, за которым
последует скучное состояние душевного покоя. Он все это знал, понимал, но
желал опять осуществить. Точно так же он любил тратить время на
математические задачи. Приятно ломать себе голову, пока не знаешь решения.
Но неприятно и скучно анализировать решенную задачу. У Сергеева напрочь
отсутствовала учительская жилка.
самый момент, когда от перрона Северной отошел купированный вагон
проходящего пассажирского поезда, Сергеев постучал в дверь к Пригожиным.
уже уехать.
скороговоркой объяснил Ученик, заглядывая за спину хозяину.
блистающие в коридорной полутьме шалопутные глазки своего любимого
ученика.
Ученик.
важное предложение, - заходя в кабинет, начал Ученик. - Я не хотел, чтобы
нас еще кто-нибудь слышал.
иначе все провалится, - казалось, что Ученик сочиняет на ходу. - Илья
Ильич, так больше продолжаться не может.
на плоды инженерной космической мысли. - Это же бред какой-то. Посмотрите
сюда, ну какой же это звездолет, это же утюг, обычный чугунный утюг на
углях, я даже знаю, где вы его нашли, вы его нашли на помойке, куда его
выбросила моя мать. А это что? Это что? - Сергеев схватил рукой звездолет
для путешествий в другие, не охваченные нашим пространством вселенные.
Картонная обшивка звездолета прогнулась и с его боков посыпалась высохшая
гуашь. - Видите, это же бред больного человека. Оглянитесь вокруг...
жизнь, реальная жизнь вокруг состоит из другого материала. Она состоит из
дерьма и грязи, и в этом дерьме и грязи копаются двуногие животные и им
глубоко наплевать на ваши проекты. И правильно, что наплевать, потому что
все это - бумага и картон...
технологии, нужна электроника, черт подери, нужны наконец деньги, не
личные, Илья Ильич, государственные деньги, много денег, - казалось, что
Ученик не соображает, что говорит, его несло. - В общем так, Илья Ильич,
хватит заниматься прожектерством, хватит морочить голову пионерам младших
классов, дайте им спокойно прожить эту жизнь, иначе под воздействием вашей
пропаганды сопьются раньше времени. Нужно, Илья Ильич, действовать. Иначе
что о вас люди скажут? Жил-был чудак, ездил на велосипеде до восьмидесяти
лет, мечтал освоить Вселенную, думал осчастливить человечество загробной
жизнью, а в результате что? Пшик, фантазии любителя, мечты школьного
изобретателя картонных звездолетов. Конечно, могут и памятник впоследствии
поставить как великому пророку, на славу центральному правительству,
воплотившему в реальность ваши сумасшедшие идеи. Ведь вашим именем
спекулировать будут, других таких, как вы, изобретателей попрекать вами
будут, но печатать ваших гуманных идей никто не будет. Ну кто поверит в
оживление на бумаге? В общем, хватит. Я вам даю три, нет, две недели на
сборы. Мы отправляемся, берем Соню - ей тут нечего делать - и отправляемся
- слышите? - через две недели.
Флинт Эрик
Максимов Альберт
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Доставалов Александр
Херберт Фрэнк