Чтение 22–й страницы книги ~Гибель 31-го отдела~

-- Это и послужило официальным поводом?

-- Нет.

-- Что же послужило официальным поводом?

-- Я выпивал прямо в редакции.

-- И вы сразу же ушли?

-- Да. То есть формально меня не уволили. Мой контракт был составлен
так, что давал им возможность в любое время выставить меня за дверь.

-- Вы протестовали?

-- Нет.

-- Почему?

-- Бессмысленно. Им посчастливилось подобрать такого директора по
кадрам, который раньше возглавлял профсоюз журналистов и до сих пор
заправляет там по своему усмотрению. Он знает все ходы и выходы. Ни один
простой смертный не может с ним тягаться. Захочешь пожаловаться, к нему же и
попадешь. Как он решит, так оно и будет. Хитро придумано, но так обстоит
дело повсюду. Их юрисконсульты по налогам одновременно состоят на жалованье
в министерстве финансов. И если раз в пять лет раздается какая-нибудь
критика по адресу еженедельников, можете не сомневаться, что они сами
сочинили ее для своих же ежедневных выпусков. Но так обстоит дело повсюду.

-- И от этого вы ожесточились?

-- Не думаю. Это время уже миновало. Кто в наши дни способен
ожесточиться?

-- Вы получили диплом, когда уходили?

-- Не исключено. Внешне там комар носу не подточит. Директор по кадрам
знает толк в таких делах. Он улыбается и протягивает вам сигару одной рукой,
а другой хватает вас за глотку. Вообще-то он похож на жабу.

Хозяин уже явно не мог сосредоточиться.

-- Вы получили диплом или нет?

-- Какое это имеет отношение к делу?

-- Вы получили диплом или нет?

-- Может, и получил.

-- Вы сохранили его?

-- Не знаю.

-- Покажите.

-- Не могу и не хочу.

-- Он здесь?

-- Не знаю. Даже если и здесь, мне его не найти. А вы сами могли бы
здесь что-нибудь найти?

Иенсен огляделся, потом захлопнул блокнот и встал.

-- До свиданья.

-- Но вы мне так и не сказали, зачем вы приходили.

Иенсен не ответил. Он надел фуражку и вышел из комнаты. Хозяин
продолжал сидеть среди грязных простынь. Он казался серым и поношенным, и
взгляд у него был сонный-сонный.

Иенсен включил радиотелефон, вызвал полицейский автобус и указал адрес.

-- Злоупотребление алкогольными напитками на дому. Доставьте его в
шестнадцатый участок. И поживей.

На другой стороне улицы Иенсен увидел телефон-автомат, зашел в кабину и
позвонил начальнику патруля.

-- Домашний обыск. Срочно. Что нужно искать, вам известно.

-- Да, комиссар.

-- Затем идите в участок и ждите. Его не выпускайте впредь до получения
дальнейших распоряжений.

-- Под каким предлогом?

-- Под каким хотите.

-- Понял.

Иенсен вернулся к машине. Едва он отъехал на каких-нибудь пятьдесят
метров, ему встретился полицейский автобус.

XXI

Сквозь почтовую щель пробивался слабый свет. Иенсен достал блокнот и
еще раз пробежал глазами свои заметки: "No 4. Художественный директор. 20
лет. Не замужем. Ушла по собственному желанию". Потом он спрятал блокнот в
карман, достал значок и нажал кнопку звонка.

-- Кто здесь?

-- Полиция!

-- Будет заливать! Я ведь уже сказала раз и навсегда, что это вам не
поможет. Я не хочу.

-- Откройте!

-- Убирайтесь отсюда! Оставьте меня, ради бога, в покое. И передайте
ему, что я не хочу.

Иенсен дважды ударил в дверь кулаком.

-- Полиция! Откройте!

Двери распахнулись. Она смерила его недоверчивым взглядом.

-- Нет, -- сказала она. -- Нет, это уже заходит слишком далеко.

Иенсен шагнул через порог и показал ей свой жетон.

-- Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу,
касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.

Она вытаращила глаза на эмалированный значок и попятилась назад.

Она была совсем молоденькая, черноволосая, с серыми глазами чуть
навыкате и упрямым подбородком, а одета в клетчатую рубашку навыпуск, брюки
цвета хаки и резиновые сапоги. И еще она была длинноногая, с очень тонкой
талией и крутыми бедрами. Когда она сделала шаг, сразу стало заметно, что
под рубашкой у нее ничего не надето. Коротко остриженные волосы были не
расчесаны, и косметики она явно не употребляла.

Чем-то она напоминала женщин на старинных картинах.

Трудно было определить выражение ее глаз. В них одинаково читались
злость и страх, отчаяние и решимость.

Брюки у нее были измазаны краской, в руках она держала кисть. На полу
среди комнаты лежали разостланные газеты, на газетах стояла качалка, явно
предназначенная для окраски.

Иенсен обвел комнату глазами. Остальная мебель тоже выглядела так,
словно ее подобрали на свалке, чтобы потом раскрасить в радостные цвета.

-- Оказывается, вы говорили правду, -- сказала она. -- С него сталось
натравить на меня полицию. Только этого еще не хватало. Но я должна вас
заранее предупредить: вы меня не запугаете. Можете посадить меня, если
найдете подходящий повод. На кухне у меня хранится бутылка вина. При желании
можете прицепиться к этому. Мне все равно. Лучше что угодно, чем так, как
сейчас.

Иенсен достал блокнот.

-- Когда вы ушли оттуда?

-- Две недели назад. Не явилась на работу, и все. У вас это считается
преступлением?

-- А сколько вы там проработали?

-- Две недели. Более дурацких вопросов вы не могли придумать, чтобы
мучить меня? Я ведь уже сказала, что это ни к чему не приведет.

-- Почему вы ушли?

-- А вы как думаете? Потому что я не могла больше вытерпеть, чтобы ко
мне приставали каждую минуту и следили за каждым моим шагом.

-- Вы были художественным директором?

-- Никаким не директором, Я служила в отделе оформления. У них это
называется клейбарышня. Но я еще клеить толком не выучилась, когда началась
эта комедия.

-- В чем заключаются обязанности художественного директора?

--Не знаю. По-моему, он сидит и перерисовывает буквы, а то и целые
страницы из иностранных журналов.

-- Почему же вы ушли с работы?

-- Господи, неужели даже полиция у них на жалованье? Неужели у вас нет
ни капли сострадания? Кланяйтесь тому, кто вас послал, и передайте, что ему
больше пристало сидеть в сумасшедшем доме, чем валяться в моей постели.

-- Почему вы ушли?

-- Потому что не выдержала. Неужели так трудно понять? Он положил на
меня глаз через несколько дней после моего поступления. Один знакомый
фотограф упросил меня сняться для какого-то медицинского текста или уж не
помню для чего. И он увидел этот снимок. Я без стеснения поперлась с ним в
какой-то подозрительный ресторанчик. Потом я сдуру пригласила его к себе. А
на следующую ночь он мне позвонил, он значит, сам позвонил мне и спросил, не
найдется ли у меня дома бутылки вина. А я послала его к черту. И тут-то все
и началось.

Она стояла, широко расставив ноги, и в упор смотрела на Иенсена.

-- Что вы хотите от меня услышать? Ну что? Что он сидел здесь, у меня,
на полу и три часа держал меня за ногу и жалобно подвывал? И что его чуть не
хватил удар, когда я под конец вырвала у него свою ногу и просто пошла и
легла спать?

-- Воздержитесь от ненужных подробностей.

Она швырнула кисть в сторону качалки. Красные брызги осели на резиновых
сапогах.

-- Да-да, -- возбужденно сказала она. -- Я бы даже могла переспать с
ним, если уж на то пошло. Почему бы и нет, в конце концов? Должен же у
человека быть какой-нибудь интерес в жизни. У меня, правда, глаза слипались,
но я же не могла предположить, что он просто осатанеет, когда увидит, как я
раздеваюсь. Вы себе не можете представить, в каком аду я прожила эти две
недели. Ему нужна была я. Ему нужны были мои свободные естественные
инстинкты. Он собирался послать меня в кругосветное путешествие. Я должна
была помочь ему восполнить какие-то потери. Он хотел назначить меня главным
редактором незнамо чего. Это меня-то главным редактором! "Нет, дарлинг, там
ничего не нужно уметь! Тебе не интересно? Ах, дарлинг, стоит ли об этом
говорить!".

-- Повторяю: воздержитесь от ненужных подробностей.