убежища.
армии, травится, вешается? Их же всех везут в морг, а потом я ездил
забирать их оттуда. Ну и вонища же там! Как вспомню, так рвать тянет.
заскрипел чердачный люк.
выброшенных из жизни людей сводились к одному - найти пищу и выпивку.
Они воровали, побирались, рылись в мусорках, и с этого жили. Они уже
забыли о том, что можно по утрам принимать душ, пить кофе, читать
газеты, а затем спешить на работу, ехать в троллейбусе, автобусе, даже
на такси. Все это было в прошлой жизни, так далеко, что ни Чума, ни
Сиротка не верили, что это было на самом деле.
Его знобило, от табака драло в горле. Чувствовал он себя отвратительно.
исключением. Отставной капитан привык к такому состоянию и не обращал на
него внимания. Когда-то у него была квартира здесь же, в Москве,
двухкомнатная, в кирпичном доме. Были жена и сын, была и дача в
шестидесяти километрах от Москвы, если ехать с Павелецкого вокзала. Дачу
Чума спалил после того, как развелся с женой. А затем скрылся.
квартиры. Иногда видел на балконе жену, видел сына с гантелями. Но эти
картинки не радовали Чуму. Он ненавидел жену, ненавидел сына и считал их
виновниками всех своих злоключений и несчастий. Именно из-за жены он был
вынужден воровать, на воровстве попался, и его выгнали из армии. В
отличие от Сиротки, Чума не стал искать правду, понимая, что она будет
не на его стороне. А на работу он никогда не мог устроиться. Да и кому
нужен офицер, который ничего не умеет делать, кроме как грязно ругаться
и драться, кричать, приказывать. В общем, он оказался выброшенным из
жизни, и в свои сорок пять Чума выглядел на все семьдесят. Небритый,
грязный, опустившийся тип. От него шарахались на улице, боясь ненароком
прикоснуться. И не удивительно: от этого бомжа по кличке Чума исходило
зловоние, ведь он месяцами не мылся.
колотить себя в грудь, выкрикивать команды, пытался приказывать. За это
его люто били и, подержав какое-то время в милиции, выпускали...
зубами Чума принялся грызть этот кусок с таким хрустом, будто не человек
грызет хлеб, а крыса. Из уголков рта текла слюна, руки дрожали. Хлеб был
твердым, как камень. Чума ругался и грыз.
которые издевались над бомжами, время от времени совершая на них
нападения.
появлялись неожиданно, поздним вечером. Вспыхивали фонарики, и бомжи,
как крысы, пытались зашиться в самые дальние углы. Но подростки их
находили. Правда, в этом доме во дворах проспекта Мира, ни Сиротку, ни
Чуму пока еще никто не трогал. И бомжи радовались этому так, как
нормальный человек радуется хорошей погоде, славному настроению и всяким
мелким удачам.
и, подойдя к грязному окну, где было посветлее, принялся читать. Правда,
в текст он не вникал. Он просто шевелил губами, прочитывая темные
заголовки, и ему было все равно, свежая это газета или двух-, трех-, а
может быть, пятилетней давности. Новости его абсолютно не интересовали.
Президенте, о том, что происходит в верхнем эшелоне власти. Чуму это
смешило, и он смотрел на своего приятеля по несчастью как на
умалишенного.
купить. Вот, смотри, Чума, слушай, что пишут...
разоблачительную статью и радовался, хлопал в ладоши, подскакивал. А
Чума смотрел на него и молчал. Только время от времени говорил:
берешься рассуждать о том, чего абсолютно не понимаешь.
документа нет.
пошел защищать Белый дом, когда в город въехали танки. Правда, пользы от
спившегося и полуживого бомжа было мало, но Сиротка гордился актом
своего гражданского мужества. И когда был пьян, всегда рассказывал о
том, как горели костры у Белого дома, как он с гражданами свободной
России строил баррикады, ел кашу и курил сигареты, которыми угощали
всех. Это были светлые воспоминания бомжа по кличке Сиротка.
в городе или самолеты над городом, ввели войска или нет. У него страшно
болел желудок, его рвало, и он думал, что отдаст концы и сдохнет, как
помоечный кот, в подвале дома...
кинорежиссеру. Когда режиссер. умер от старости и тысячи болезней,
родственники выбросили диван. Правда, они решили не тащить его вниз, а
отнести на чердак в надежде, что, может быть, потом они отвезут его на
дачу. Таким образом, у Чумы появилось лежбище диван, на котором
кинорежиссер обдумывал свои фильмы. Чума, разумеется, не знал ни
фамилии, ни имени того режиссера, да и диван ему не нравился. Он был
старый, разбитый, пружины больно кололи бока и спину. Но все равно диван
лучше, чем ничего, даже лучше, чем матрас, на котором спал Сиротка.
откинувшись на спинку дивана, принялся жадно курить. Если смотреть на
него со стороны, то Чума, в этом призрачном утреннем свете, был похож на
приличного человека, отдыхающего после тяжелого рабочего дня. Казалось,
он вот только что вошел с улицы и, не раздеваясь, присел в угол дивана,
чтобы перевести дух и немного расслабиться. Но это если не брать во
внимание, что диван стоит на чердаке и, что он и его теперешний владелец
выброшены из жизни, выброшены на свалку как ненужные...
***
кошмарно-сладкие сновидения, в которых он видел себя хирургом, лечащим
детей.
проводил операции. А потом во сне его благодарили за проделанную работу,
жали руки, целовали в щеку. Синеглазов раскланивался, как артист.
постели и нащупывая ногами тапки.
сделал пену и, сбросив пурпурный махровый халат с монограммой на
нагрудном кармане, погрузился в теплую воду. Его ничуть не беспокоило, а
даже наоборот, приносило неописуемое удовольствие, то, что еще на так
давно в этой ванне лежали трупы, что она вся была залита кровью. Лежа в
теплой воде, он воображал, что лежит в густой липкой крови. Он тер лицо,
стопы ног, он наслаждался жизнью.
он не вылез из ванны, а остался лежать с полуприкрытыми глазами,
находясь в состоянии блаженства. Он принимал ванну долго, почти час. Он
даже взял вчерашнюю газету и просмотрел ее. Но ничего любопытного не
нашел. Было несколько статей о Чечне, о валютных проститутках и о
китайских браконьерах, которых расстреляли российские пограничники.
восторга мокрые губы, стал в подробностях вспоминать, как мучилась и
стонала одна из его последних жертв.
девочек, маленьких девочек, лет восьми-десяти. Они куда красивее и
притягательнее женщин. Они такие нежные, такие ласковые, такие чистые.
Они даже пахнут не так, как взрослые самки. От них исходит запах фиалок
и чистых трусиков. Они прекрасны, как цветы...
исчезать. Синеглазов лежал на дне ванны и рассматривал свое тело в
хлопьях белой пены. Затем он поднялся, встал во весь рост и принял
холодный душ. Он фыркал, урчал, как большое сильное животное,
разбрызгивал воду, хохотал. Он чувствовал себя прекрасно, ему хотелось
маленькую девочку. Все его тело содрогалось.
халат, выбрался из ванной и, шлепая мокрыми босыми ногами по паркету,
забежал в большую комнату, извлек из секретера папку с фотоснимками,
разложил их на ковре и стал рассматривать.
глаза! Какой у тебя был нежный и мягкий зад!
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия