подумала пойти в полицию. Значит, она ему поверила, поверила тому, что он ей
рассказал. Мысленно он тотчас же перенесся в гараж на берегу реки, в ледяной
дождь и тьму, и страшное чувство одиночества, безысходного отчаяния,
ощущения утраты чего-то неоценимого, совершенной им непоправимой ошибки...
Привычная фраза: "Дай ей только время... с бабами всегда так!" больше не
казалась убедительной, больше не утешала. Ему захотелось отыскать ее, но он
подумал: никакой надежды, я даже Чамли отыскать не могу. И он сказал
крохотному комочку гипса за стеклом:
ничего плохого. Дал бы мне шанс, сделал бы так, что вот я обернусь, а она
позади меня стоит, на этой улице.
двинулся прочь и вдруг в сточном желобе у края тротуара заметил монету в
шесть пенсов. Он подобрал шестипенсовик и пошел назад, к автомату с
шоколадными плитками. Автомат стоял у дверей кондитерской, а рядом - собор и
при нем приходский зал собраний, перед дверьми которого, ожидая открытия
какой-то распродажи, выстроилась очередь женщин. Женщины нетерпеливо шумели:
назначенный час уже прошел, а двери все не открывались; Ворон подумал: толпа
рассерженных женщин - какая добыча для хорошего карманника! Они были так
прижаты друг к другу, что и не заметили бы, как умелые руки нажимают замок
сумочки. В наблюдении этом не было личной заинтересованности: он никогда не
опускался так низко - и был убежден, что не опустится, - чтобы лазать по
дамским сумкам. Но, раз обратив на это внимание, Ворон продолжал бесцельно
присматриваться к сумкам, шагая мимо по тротуару. Среди всех выделялась
одна, в руках пожилой неопрятной женщины: новая сумка из дорогой кожи,
необычного фасона; он уже видел такую раньше. Он сразу же вспомнил: тесная
ванная, рука с пистолетом, поднятым для выстрела, и девушка с пудреницей,
только что вынутой из этой сумки.
устремились в зал; Ворон остался на тротуаре один, у автомата с шоколадками,
рядом с плакатом благотворительного базара: "Вход 6 пенсов". Не может быть,
убеждал он себя, это вовсе не ее сумочка, таких десятки и сотни; но он
все-таки последовал за ней в раскрытые двери с панелями из смолистой сосны.
конце зала. Слова его звучали над головами, над стендами со старыми
шляпками, щербатыми вазами и грудами дамского белья. Когда молитва
отзвучала, толпа оттеснила Ворона к стенду с галантереей и безделушками:
небольшие, в деревянных рамках акварели - пейзажи Озерного края1,
безобразные портсигары - сувениры, оставшиеся от итальян-ских каникул,
медные пепельницы и горка потрепанных романов. Потом толпа оторвала его от
этого стенда и понесла к другому, самому для всех привлекательному. Ворон
ничего не мог поделать. Невозможно было никого отыскать в этой толчее, но
это не имело значения, потому что он оказался прижатым к стенду, по другую
сторону которого стояла та старуха. Он наклонился над стендом и впился
глазами в сумочку; он хорошо помнил, как девушка сказала ему: "Меня зовут
Энн", а на сумочке в руках у старухи остался слабый след от хромированной
буквы "Э". Он поднял голову, не обратив внимания на стоящего рядом со
стендом мужчину: глаза не видели ничего, кроме хитрого и злого лица с серой,
словно пропыленной, кожей.
Чамли. Он не испытывал угрызений совести из-за убийства министра обороны - к
чему жалеть о великих мира сего. Ворон был человек образованный, он знал все
правильные слова про такие дела: министр был одним из тех, кто "сидит
впереди в синагоге"1, и, если иногда его беспокоили воспоминания о шепоте
старухи секретарши, доносившемся через неплотно прикрытую дверь, он всегда
мог сказать себе, что выстрелил в нее в целях самозащиты. Но то, с чем он
столкнулся теперь, было Зло: люди одного и того же круга грабили друг друга
почем зря. Он протолкался сквозь толпу к другому краю стенда, наклонился к
старухе и шепнул: "Откуда у вас эта сумочка?" Но хищная череда женщин
решительно вклинилась между ними, так что старуха даже не поняла, кто это
прошептал. Она вполне могла подумать, что одна из женщин позавидовала
выгодной покупке, приняв сумочку за один из предметов распродажи; однако
вопрос напугал женщину. Ворон увидел, как она локтями прокладывает себе путь
к выходу, и, с трудом продираясь сквозь толпу, последовал за ней.
угол; подол длинной, давно вышедшей из моды юбки волочился по тротуару.
Ворон поспешил ей вдогонку. Он не заметил, что и за ним следует человек в
одежде, стиль которой был ему прекрасно знаком: мягкая шляпа и пальто,
сидевшее словно полицейская форма. Очень скоро он стал узнавать места, по
которым они проходили; он уже был здесь с той девушкой. Это напоминало
прокручивание в голове чего-то уже испытанного прежде. Вот сейчас появится
писчебумажный магазин с газетами. Полицейский стоял вот тут; а сам он
собирался ее убить; отвести куда-нибудь за дома и застрелить так, чтобы не
было больно; выстрелить в спину. Ему казалось: морщинистое злобное лицо над
стендом кивает ему: "Не беспокойся, мы взяли это дело на себя".
руке, а другой приподняла нелепую длинную юбку; она была словно Рип Ван
Винкль в женском обличье, восставший ото сна в одежде пятидесятилетней
давности1. Он подумал: они с ней что-то сделали; но кто "они"? Она не пошла
в полицию; она поверила тому, что он ей рассказал; только Чамли было
выгодно, чтобы она исчезла. Впервые со дня смерти матери Ворон боялся за
кого-то, кроме себя самого: он прекрасно понимал, что Чамли ни перед чем не
остановится.
застроенную потемневшими от сажи жилыми домами. Грязные занавеси из грубого
тюля не позволяли разглядеть, что крылось там, внутри небольших комнат.
Только иногда в жардиньерке между занавесями какое-то растение прижимало к
стеклу блестящие зеленые ладони. Не видно было ярких пятен герани, жадно
пьющей воздух за закрытыми наглухо окнами: эти алые цветы были
принадлежностью более бедных слоев общества, чем те, что обитали в домах на
Хайбер авеню, - принадлежностью эксплуатируемых. Жители Хайбер авеню ставили
на окна аспидистру1, символ того, что им удалось пробиться в слой мелких
эксплуататоров. Все они были Чамли, только более мелкого масштаба. У дверей
дома № 61 старухе пришлось задержаться: она искала ключ; это дало Ворону
возможность ее нагнать. Он поставил ногу так, чтобы помешать женщине закрыть
дверь, и сказал:
отвращением заметил тут и стеклянный ящик с чучелом фазана, и изъеденную
молью оленью голову, по дешевке приобретенную где-нибудь на деревенском
аукционе и служившую вешалкой для шляп; черную металлическую подставку для
зонтов, украшенную золотыми звездами, розовый стеклянный абажурчик над
газовым рожком. Он повторил:
крайностей, мне совсем не трудно будет свернуть вам шею.
другую, увидел длинную кушетку, дешевую, с вылезающей из-под покрывала
тиковой обивкой, огромное зеркало в позолоченной раме, картину с обнаженной
девушкой, стоящей по колено в морской воде; из комнат несло дешевыми духами
и застоявшимся запахом газа.
Но теперь старуха получила поддержку. С ней был Эки; он появился откуда-то
из глубины дома, бесшумно ступая в туфлях на резине. Высокого роста, лысый,
с ханжеским выражением бегающих глазок, он встал перед Вороном, загородив
собою женщину.
теологический факультет сформировали манеру его речи: фразеологию и тон;
что-то иное деформировало его лицо с перебитым носом.
прикрытия охранительной подмышки.
Говорите, откуда у вас эта сумочка.
подарили, не правда ли, Малышка? Это подарок постоялицы.
Эки.
ладонью и мягко оттолкнул, так что она снова оказалась у него за спиной.
Ворону. - Это лицо, - сказал он, - кажется мне странно знакомым. Малышка,
милая моя, ну-ка принеси мне тот экземпляр "Ноттвич Джорнел".
насчет сумки вы соврали. Если эта девушка приходила сюда, то это могло быть
только вчера. Я собираюсь обыскать этот ваш бардак.
полицию.
Лондон Джек
Громыко Ольга
Глуховский Дмитрий
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Каменистый Артем