ко всему. А где доктор?
Перро. - Слава богу, майор Скоби, что ваша жена добралась благополучно. А
вот эти несчастные... сорок дней в шлюпках! Страшно подумать.
недаром там самое узкое место Атлантики, - сказал Перро.
горевший на маленькой пристани возле дома, позволял разглядеть несколько
футов плавно текущей черной воды. Из темноты показалось бревно, оно плыло
так медленно, что Скоби успел досчитать до двадцати, прежде чем его опять
поглотила мгла.
Дрюс, извлекая москита из стакана.
врач, пощипывая бородку. - Согласитесь, что это не так уж много.
рой мошкары. То там, то тут замелькали, как светлячки, факелы. Скоби
поднес к глазам бинокль и поймал освещенное на миг черное лицо, шест
гамака, белую руку, спину офицера.
вскрикнул и хлопнул себя по руке.
как всегда перед началом дождей.
готово, Перро. У нескольких человек лихорадка, у одного - в тяжелой форме,
но большинство просто истощено до предела - самая страшная болезнь. Та, от
которой почти все мы умираем в конце концов.
скажете, доктор, если им не под силу отвечать на наши вопросы. А ваша
полиция, Перро, присмотрит, надеюсь, за носильщиками - надо, чтобы все они
вернулись обратно.
приплыли звуки органа из лондонского кинотеатра "Орфеум". С той стороны
реки доносились то громче, то глуше возбужденные голоса носильщиков.
Кто-то постучал в дверь, ведущую на веранду. Скоби беспокойно ерзал в
кресле: орган гудел и стонал, исполняя эстрадную песенку, его музыка
казалась Скоби возмутительно нескромной. Дверь открылась, и в гостиную
вошел Уилсон.
- Вам удобно в доме для приезжих? Там ведь редко останавливаются.
ожидал вас тут встретить.
он здесь. Садитесь, выпейте чего-нибудь.
фальшивым. Он взглянул на Уилсона и заметил, как с его мальчишеского лица
сползает румянец, вызванный предательским замечанием Перро, но тоненькие
морщинки у глаз мешали верить даже в его молодость.
большом городе" Перро произнес с издевкой: он злился, что есть место, где
люди преисполнены важности, а его не ставят ни во что. Город для него, как
для гугенота - католический Рим, был обителью распутства, продажности и
порока. - Мы, лесные жители, живем в своем дремучем углу потихоньку, -
нудно вещал Перро. Скоби пожалел миссис Перро - ей так часто приходилось
слышать эти разглагольствования; она, верно, давно уже забыла то время,
когда Перро за ней ухаживал и она верила каждому его слову. Сейчас она
подсела к приемнику, передававшему тихую музыку, - слушала или делала вид,
будто слушает старинные венские вальсы, сжав зубы и стараясь не обращать
внимания на своего супруга в его излюбленном репертуаре. Ну так как.
Скоби, что поделывает наше высокое начальство?
Перро, - ничего особенного. Все так заняты войной...
в Администрации. Вот бы поглядеть, как бы они стали выращивать рис в наших
краях. Узнали бы тогда, что такое настоящая работа.
сэр? - сказал Уилсон.
сэр? Может, я что-нибудь напутал?
думать о французах.
португальском пароходе. Мы осмотрели его вещи и ничего не нашли, но до
меня дошли слухи, что контрабандисты иногда перевозят алмазы в зобу у
птицы; вот я и забрал его попугая. И действительно, в нем оказалось фунтов
на сто промышленных алмазов. Пароход еще не отчалил, и мы ссадили
двоюродного брата Таллита на берег. Дело казалось совершенно ясным.
попугай... ну и двоюродный брат Таллита, конечно, показал то же самое. По
их версии, младший слуга подменил птицу, чтобы подвести Таллита под суд.
быть два объяснения: либо он получил деньги от Юсефа и скрылся, либо его
подкупил Таллит, чтобы свалить вину на Юсефа.
неожиданной силой: "Дайте ему пинка в зад!"
не помнил, сколько лет подряд записывал каждый вечер все, что случалось с
ним за день, - одни голые факты. Ему легко было проверить, когда произошло
то или иное событие, если об этом заходил спор; припомнить, когда начались
в таком-то году дожди или когда перевели в Восточную Африку предпоследнего
начальника департамента общественных работ, - все было под рукой, в одной
из тетрадок, хранившихся дома в железном ящике у него под кроватью. Он
никогда без надобности не открывал эти тетради, особенно ту, где кратко
было записано: "Л. умерла". Он и сам не знал, почему хранит свои дневники;
во всяком случае - не для потомства. Если бы потомство и заинтересовалось
жизнью скромного полицейского чиновника в захудалой колонии, оно бы ничего
не почерпнуло из этих лаконичных записей. Пожалуй, все началось с того,
что сорок лет назад в приготовительном классе он получил "Алана
Куотермейна" в награду за ведение дневника во время летних каникул, и это
занятие вошло у него в привычку. Даже самый характер записей с тех пор
мало изменился. "На завтрак сосиски. Чудная погода. Утром гулял. Урок
верховой езды после обеда. На обед курица. Пирожок с патокой..." А теперь
он писал: "Луиза уехала. Вечером заезжал Ю. Первый ураган в 2:00". Перо
его бессильно было передать значение того или другого события; только он
сам, если бы дал себе труд перечитать предпоследнюю фразу, мог понять,
какую страшную брешь сострадание к Луизе пробило в его неподкупности. Не
зря он написал "Ю.", а не "Юсеф".
парохода 43". (Из предосторожности он пользовался шифром). "Со мной Дрюс".
Немного помедлив, он добавил: "Здесь Уилсон". Закрыв дневник и
растянувшись под сеткой, он принялся молиться. Это тоже вошло у него в
привычку. Он прочитал "Отче наш", "Богородицу", а потом, когда сон уже
смежил ему веки, покаялся в грехах. Это была чистая формальность, и не
потому, что он не знал за собой он и его жизнь имеют хоть какое-то
значение. Он не пил, не прелюбодействовал, он даже не лгал, но никогда не
считал, что отсутствие этих грехов делает его праведником. Когда он вообще
о себе думал, он казался себе вечным новобранцем, рядовым, которому просто
не представлялось случая, серьезно нарушить воинский устав. "Вчера я
пропустил обедню без особых причин. Не прочитал вечерних молитв". Он и тут
вел себя как солдат: старался, если можно, увильнуть от наряда. "Помилуй,
господи..." - но, прежде чем Скоби успел назвать, кого именно, он заснул.
длинными полосками высвечивали небо на востоке. Окна деревенских хижин еще
серебрила луна. В два часа ночи смерч - бешено вертящийся черный столб -
налетел с побережья, и в воздухе после дождя стало холодно. Подняв
воротники, они глядели на французский берег, а за ними сидели на корточках
носильщики. По тропинке, протирая глаза, спускалась миссис Перро; с того
берега чуть слышно донеслось блеяние козы.