Чтение 22–й страницы книги ~Арестант~

- Никак твой папочка-шейх приехал? - спросил майор-взяточник.

- Нет, мой брат приехал! - гордо сказал Саид, опуская сумку на пол.- Все! Я из тюрьма ухожу! Нет больше тюрьма. Нет больше уголовный дела. Нет изнасилований! Домой поеду, не хочу жить Россия...

И все в камере сразу задвигались, заговорили, загомонили. Саида хлопали по плечу, поздравляли... косились на сумку. Черные кожаные бока распирало, даже на вид сумка была тяжелой, беременной жратвой, куревом и еще черт-те чем. Из-под наполовину расстегнутой молнии торчала "палка" твердокопченой колбасы...

Но главный фурор вызвал появившийся из кармана Саида мобильный "панасоник". Предмет, абсолютно запрещенный в тюрьме. Нельзя сказать что абсолютно недоступный - за триста зеленых контролер принесет тебе эту заморскую диковину. Нужно только, чтобы у тебя был на воле человек который оплатит и телефон, и "стоимость услуги".

Шесть пар глаз напряженно уставились на черную коробочку с коротким хвостом антенны. В тюрьме человек лишен многого: свободы, нормального питания, нормального движения, света, воздуха. Он лишен выбора круга общения. Он лишен возможности уединиться... Много чего он лишен! Но самое главное... ты знаешь, что самое главное? Знаешь? Ну-ка!.. Э-э, нет, не секс.

Главное у человека - это близкие ему люди! И даже если ты считал до ареста свою жену абсолютной дурой, детей - уродами, а тещу стервой... даже если именно так ты считал, то в тюрьме ты будешь вспоминать о них с тоской. С острой, сосущей тоской. Будешь видеть их во сне и разговаривать с ними...

Шесть пар глаз напряженно уставились на коробочку телефона. Саид понял.

- Я телефон вам оставлю,- сказал он.- Я выхожу завтра, а все вам оставлю. Сейчас... я только поговорю с братом... А это,- он пнул ногой сумку из натуральной кожи,- это все вам.

- Водочки там нет? - спросил майор-обэповец и облизнулся.

- Нет,- сказал Саид.

- Жалко,- сказал майор. И снова облизнул сухие губы, поскучнел.

- Водки нет,- продолжил Саид.- Коньяк есть. Все снова засмеялись, заговорили, задвигались.

- Андрей,- сказал Саид по-арабски.- Как будет по-русски "торжественный прощальный ужин"?

- Отвальная,- бросил Обнорский. Он, не отрываясь, смотрел на "панасоник". Он смотрел на телефон и видел лицо мамы. И слышал ее голос. Ему хотелось обнять маму и заплакать. Заплакать, как в детстве. И услышать ее голос... мамин родной голос.

"Панасоник" в руке Саида запиликал... "панасоник" запиликал, и вмиг стихла камера. Все смотрели на "хвостатую" коробочку с дисплеем и кнопками. Сейчас она была для всех обитателей камеры '293 окошком в другой мир - в мир свободы. А телефон пищал, и Саид смотрел на него как зачарованный. Лицо от волнения было бледным, угольно-черные глаза сверкали.

- Ну,- выкрикнул кто-то.- Ну! Ответь! Саид растерянно посмотрел на сокамерников, а потом нажал кнопочку... И что-то сказал по-своему...

Он разговаривал долго. Он очень долго разговаривал. Никто, кроме Андрея, ничего не понимал, но все внимательно слушали. Слушали голос Саида и даже паузы, когда араб замолкал...

- Ну,- подтолкнул Обнорского кто-то.- Ну, давай переводи, журналист.

- Иди ты,- нехотя ответил Андрей и полез наверх, на третью шконку - курить в окно. Он сжег сигарету в несколько затяжек, тут же закурил другую. Серые тучи нависали над "Крестами", сыпался мелкий снежок, по Неве плыл сердитый буксирчик, на Арсенальной набережной какая-то деваха бойко семафорила на языке глухонемых.

Господи! Что же это за тоска-то такая? Шел за окном ноябрьский снег, наворачивали на глаза слезы, снизу неслась гортанная арабская речь...

- Андрей,- пробивался в сознание голос Саида.- Андрей, с тобой хочет поговорить мой старший брат. Ты слышишь, Андрей?

Обнорский механически взял в руки протянутую трубку. И сразу услышал спокойный доброжелательный голос, произносящий длинное и замысловатое восточное приветствие. Человек "на том конце провода" говорил на классическом арабском, уснащая свою речь витиеватыми оборотами.

Русский журналист Андрей Обнорский, обвиняемый в незаконном хранении огнестрельного оружия, сидел на верхней шконке СИЗО "Кресты" и держал в руках нелегальный "панасоник". За окном летел ноябрьский снег... бред какой-то!

- ...Я не могу словами выразить всю глубину моей благодарности вам, Андрей, за то, что вы сделали для моего брата.

- У меня тоже есть младший брат.

- О-о, это замечательно! Я бы хотел познакомиться с ним и сделать ему подарок.

- Это лишнее,- не очень вежливо сказал Обнорский.

Араб помолчал секунду-другую, потом сказал:

- Господин Андрей, я действительно очень, очень благодарен вам за моральную поддержку, которую вы оказали брату. Саид сказал, что был уже на грани сумасшествия или самоубийства... Вы спасли моего брата. Я знаю, что вы сами в очень нелегком положении. Скажите, что я могу для вас сделать?

- Да собственно... Спасибо, у меня все есть.

- Андрей! Поймите меня, пожалуйста, правильно: у нас не очень большие возможности здесь, в России. Но у нашей семьи есть деньги. Деньги открывают разные двери, в том числе и тюремные. Я могу нанять лучших адвокатов. Я могу организовать пиар-кампанию в международном масштабе. Наш дядя занимает высокий пост в ООН. И все это будет очень маленькой платой за спасение моего брата. Наша семья всегда останется перед вами в неоплатном долгу, господин Андрей.

- Пустое,- ответил Обнорский.- Я благодарю вас за добрые слова, но, видит Аллах, я не сделал ничего особенного... Мне ничего не нужно. Хотя... знаете что?

- Я внимательнейше внимаю вам, господин Андрей.

Обнорский замялся на несколько секунд. Деваха на набережной перестала симафорить, сунула в рот сигарету и медленно побрела в сторону Литейного моста. На снегу отпечаталась цепочка следов.

- Есть одна женщина,- сказал Андрей.- Она... она вынуждена скрываться где-то в Европе. Если бы вы смогли...

Он снова замолчал, и араб доброжелательно его подбодрил:

- Да, да, Андрей... я слушаю вас.

- Если бы вы смогли ее найти... Или как-то дать знать о моем положении... Для меня это очень важно.

- Я понял. Как зовут эту даму?

- Рахиль Даллет.

На том "конце провода" на секунду воцарилась тишина.

- Она еврейка? - спросил араб. Голос звучал напряженно. - У нее израильское подданство,- ответил Обнорский.

- Извините, Андрей, мой вопрос был совершенно неуместен и не имеет никакого значения... Примите мои извинения (и кому-то другим голосом: - Запиши - Даллет Рахиль). Наша семья предпримет все возможные усилия, чтобы найти эту даму.

- Но я попрошу вас учесть один нюанс: проблема эта весьма деликатного свойства. Найти госпожу Даллет будет не просто... Более того - к этому делу ни под каким видом нельзя привлекать официальные власти.

- Я понял вас,- ответил араб.- У этой дамы есть основания скрываться?

- Да, к сожалению, это так...

- Тогда, может быть, мы сочетаем негласный розыск с пиар-кампанией? Какие западные издания Регулярно читает мадам Даллет?

- "Ныосуик",- не задумываясь сказал Андрей Он вспомнил, что в шведском доме Катерины всегда присутствовал свежий номер "Ньюсуик".

- Вы, Андрей, можете рассчитывать на благодарность нашей семьи. Если вы когда-нибудь окажете нам честь принять вас в нашем доме...

Брат Саида, имя которого Обнорский так и не запомнил, еще долго говорил в том же духе... Попрощались очень тепло. Почти по-родственному.

А потом телефон пошел по рукам. Кинули жребий очередности, установили лимит... Горько об этом писать. Не хочется. Объясните нам, господин министр юстиции, почему лишен подследственный права поговорить по телефону с родителями, с женой, с детьми? Ведь в наших-то тюрьмах в ожидании суда сидят годами! И дети вырастают без родителей, и старики умирают, так и не увидев сыновей. И даже не услышав их напоследок... Зачем так жестоко, господин министр?

Но в этот вечер в камере '293 был праздник. Сияющие лица и короткие -трехминутные - разговоры взахлеб. Три минуты - это так мало! Это так бесконечно мало, а уже другой стучит ногтем по часам и тянется к нелегальному "панасонику". Ах, как много хочется сказать! Но голос прерывается от волнения... и влажнеют глаза от дочкиного лепета... Когда тебя закрывали, она еще не говорила!

А звук слабеет, умирает. Садятся аккумуляторы "панасоника", есть у него предел и нет зарядного устройства... Прощай... прощай.

Литр коньяка на семерых разошелся быстро. Но захмелели. Сели разговаривать, чай пить. Желали Саиду удачи на воле, здоровья и счастья. Он тоже желал всем удачи, здоровья и счастья. И говорил, что они все хорошие мужики... И глаза у него горели. В них, как жаркое африканское солнце, отражалась тусклая тюремная лампочка...

- Спасибо тебе, брат,- сказал Саид Андрею.- Спасибо тебе за все...

- Да за что же? - перебил Обнорский; - Я же ничего особенного для тебя не сделал.

- Э-э, ты не понял... В тюрьме всем плохо. Это...

-Хорошего мало,- кивнул Андрей.

-Это так,- ответил сам себе араб.- Но мне хуже всех было. Я всем здесь чужой. Я сильно тосковал, Андрей. Я никому этого не показывал. Я держался. Но мне очень плохо было, очень... И когда ты появился, я решил, что тебя подослали.

- Кто?

- Не знаю, Андрей, не знаю... Я так думал. Я думал: не может такого быть, чтобы человек, который знает арабский, появился в нашей камере случайно. Решил, что меня хотят подставить, спровоцировать... еще что-нибудь... понимаешь?

- Да, Саид, понимаю.

- Но я быстро понял, что ты не провокатор... тебя глаза другие. Обнорский усмехнулся: ишь ты, психолог какой.

- Не смейся, Андрей. Я понял: ты тоже одинок, ты тоже в беде. Но мне стало легче... поговорю с тобой на родном языке - и как будто дома погостил. Как с земляком поговорил, с другом, с братом.

Обнорский смотрел на этого гордого и сильного человека и почти физически ощущал его одиночество в северной стране. В стране, где даже ее собственные дети очень часто чувствуют себя неуютно...

На следующий день Саид покинул "Кресты".

- Как ты здесь оказался, Саид? - спросил его на прощанье Андрей.

- Стреляли,- невесело ответил араб.

* * *

Следствие по делу Обнорского двигалось по накатанной колее. Никакого интереса для следователя оно не представляло. За все время он однажды допросил Андрея в ИВС, а потом два раза в "Крестах". Картинка ясная: обвиняемый отрицает что парабеллум принадлежит ему. Но все материалы дела (самое главное - пальцевые отпечатки) неопровержимо доказывают обратное... Тут хоть как отрицай!

Следак не был человеком тупым, равнодушным или каким-то особенно обозленным. Он дважды предлагал Андрею рассказать о том, каким образом этот пистолет оказался в квартире... В принципе, дело можно было бы свести к условному наказанию. Обнорский был следователю даже симпатичен. Из любопытства следак прочитал несколько газетных материалов журналиста. Убедился - голова у мужика варит. И варит в правильном направлении. Дважды он буквально подталкивал подследственного к правильным решениям. Но нет. Невозможно помочь тому, кто сам себе помочь не хочет.

В конце ноября следователь Крановой В.Г. в соответствии со ст. 201 УПК РФ ознакомил обвиняемого Обнорского А. В. с обвинительным заключением. Дело было простое - и адвокат, и обвиняемый изучили его за два часа. При этом адвокат проявлял гораздо больше интереса, чем сам Обнорский.

Спустя еще пять дней обвинение утвердил прокурор. А дальше что? Дальше в суд.

Андрей сидел и ждал суда неправедного и скорого. Он ждал его восемь месяцев. В камере ' 293 менялись люди. Одни уходили, другие приходили. Тюремные коридоры "Крестов" за свою более чем столетнюю историю пропустили через себя сотни тысяч человек... Непрерывный поток воров и воришек, насильников и хулиганов, разбойников и убийц. Непрерывный поток изувеченных судеб. Банально звучит? Банально... Так ведь правда... потому и банально. И в царские, и в советские, и в новые "демократические" времена государство легко превращало людей в алкоголиков, в скотов, в преступников. И также легко загоняло их в тюрьмы и лагеря. И озлобляло дальше, глубже. Растлевало, убивало остатки человеческого... Впрочем, то же самое оно делает с человеком и на воле.

Спустя два дня после предъявления обвиниловки Обнорского вдруг выдернули на допрос. Он пожал плечами - какой теперь может быть допрос? - и пошел. По галереям и коридорам, по гулким лестницам. Он шел, слышал шаги некрасивой контролерши за спиной и гадал: чего это следаку понадобилось теперь, после подписания обвиниловки? Какую подлянку готовит?

Никаких путных мыслей в голову не приходило. От этого было тревожно. Было немножко не по себе. Контролерша вела Андрея мимо одинаковых дверей... мимо дверей... мимо бесконечного ряда дверей с трехзначными номерами.

"Стояли звери около двери,- прошептал Обнорский.- Они кричали, их не пускали". Эта фраза из романа Стругацких билась в голове весь день. "Стояли звери около двери... Они кричали..." Кто оставил книгу в камере, он не знал. И никто уже не знал. От возможного хозяина остались только инициалы на внутренней стороне обложки: "А.З.". Кто он, этот "А.З."? Обнорский попытался представить его себе и не смог. Но странная фраза "Стояли звери..." запомнилась. Что-то в ней было. Странное, пугающее... Видимо, незнакомый А.З. тоже так думал. Фраза была обведена шариковой ручкой в рамку... "Стояли звери около двери. Они кричали..."

В следственном кабинете Обнорского встретил... Никита Кудасов! Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

- Ну, как ты? - спросили одновременно. Улыбнулись, поздоровались, сели.

- Как ты? - спросил Обнорский второй раз.

- Нормально,- ответил Никита.- Уже нормально. А ты-то как?

- Потом про меня... Расскажи, как сам? Как Наташа?

Кудасов повернулся, провел ладонью по затылку. Под густой шевелюрой открылся выстриженный участок. Бледная кожа, косой шрам.

- Вот и все... Последствий никаких. А так... контузия была и... страшно, конечно. Рукой за затылок схватился, а там кровь течет и лоскут кожи болтается. Я с перепугу подумал - мозги наружу. А страшнее всего за Наташу - кричит, лицо в крови... ничего не понять! В общем...

Никита махнул рукой, кривовато улыбнулся.

- Ладно, рассказывай теперь ты, Андрюха.

- Да что рассказывать? Сижу на нарах, как король на именинах.

- Все,- жестко сказал подполковник.- Все как на духу. И учти - я здесь вообще-то нелегально нахожусь. Официально я в санатории после ранения.

- Ясно,- отозвался Андрей. Историю своей посадки он изложил лаконично и четко. Кудасов задал всего несколько уточняющих вопросов. Задумался. Обнорский курил принесенный Никитой "Кэмэл".

- Значит, говоришь, Чайковский,- сказал наконец подполковник.- Я Витьку знаю. Он опер толковый, но с закидонами... А вот с Блиновым не знаком.

- Блинов, скорее всего, совсем ни при чем,- отозвался Обнорский. Он наслаждался хорошими сигаретами и обществом Никиты.- Как и следак. Там всю тему этот композитор разруливает. Да и Березов - всего лишь шестерка. Приказали -сделал.

- Кто приказал, знаешь?

- Нет. Думаю - Палыч или Бабуин. Это, как говорится, не суть важно. Интересней, кто приказал Чайковскому.

- А предположения есть?

- Есть,- ответил Андрей.- Некто Наумов Николай Иваныч. Знакомое имя?

Никита даже присвистнул. Посмотрел на Андрея с удивлением.

- Да ему-то ты как дорогу перешел?

- Вот этого я тебе, Никита Никитич, не скажу. Извини. Но намекну: сам по себе я Наумову не очень нужен. Я всего лишь заложник. Поэтому обо мне беспокоиться нечего - будут меня беречь как зеницу ока.

Никита тер подбородок сильной ладонью. Все то, что рассказал Андрей, не укладывалось в привычные рамки. Каждое преступление имеет конкретную цель: иногда легко читаемую, иногда замаскированную... Но тем не менее логически объяснимую, мотивированную. В случае с Андреем все выглядело в достаточной степени неясно... Детективчиком отдавало, мешаниной из Чейза и Юлиана Семенова. Было от чего задуматься. В жизни-то все ведь проще. Мотив, как правило, корыстный и лежит на поверхности. А в случае с Андреем все в достаточной степени странно: если бы его захотел "наказать" Палыч, то в ментовскую камеру Обнорский не попал бы. Но если не месть, то что? Какая-то компрометирующая информация на Наумова, попавшая к Андрею? Сомнительно... да и метод защиты от компры весьма ненадежный. А безмотивных преступлений не бывает. За исключением хулиганки да действий сумасшедших.

- Никита! - позвал Андрей. Кудасов вскинул голову.- Никита, брось ты... Я не могу тебе сейчас ничего объяснить. Тем более что и сам многого не понимаю...

- Ладно. Будем с этой ситуацией разбираться. Чудес-то не бывает,- сказал подполковник. Потом задумался и произнес: - Кстати, Андрюха, о чудесах... Ничего не хочешь сказать? Дело-то не только тебя касается.

- Что ты имеешь в виду?

- То самое, Андрей, то самое... Твой необычный дар.

- Видит Бог, я и сам ничего не понимаю.

- Да, но ты умеешь прогнозировать события. Объясни - как?

- Ни хрена я не умею, Никита. Посуди сам если бы я умел - разве сидел бы сейчас здесь? Это совершенно от меня не зависит. Бывают иногда вспышки какие-то... озарения, что ли? Но управлять этим я не могу. Это, знаешь, как молния -в какой момент и в какое место ударит - неизвестно.

Кудасов промолчал. Он был в известной степени разочарован. Расследование по разборкам, которые устроил Антибиотик после выхода из тюрьмы, топталось на месте. Никита посмеивался над собой иронизировал, но в глубине души надеялся: вдруг Андрюха поможет?

Но чуда не произошло. Они проговорили еще минут пятнадцать, потом Кудасов ушел.

Кудасов ушел, и Андрею стало тоскливо-тоскливо. Так тоскливо и одиноко, как, кажется, никогда еще не было.

* * *

Наступил девяносто пятый год... Страшно он начался, трагично, кроваво. Хмельная, в новогоднем угаре, держава даже и не заметила позорного провала в Грозном. Пили, жрали, чокались и пялились в "голубые экраны". В Чечне уже погибали мальчишки, горели танки... С "голубых экранов" кривлялись какие-то морды - отвратительные, продажные, безголосые и бесполые... Похожий на эрегированный член, с каждого канала торчал самодовольный Зайка моя. Вертел ягодицами Боря М. в дамском бельишке. Не менее бойко вертел жопой "лучший министр обороны всех времен" Паша Г. У Паши получалось даже лучше, чем у Бори.

Девяносто пятый начался с крови. И так продолжался. Первого марта в Москве убили Влада Листьева. Трезвый Ельцин произнес гневную речь. Насчет преступности. Хорошо сказал, некоторые поверили... Хотя, конечно, больший ажиотаж вызвали новые американские стодолларовые купюры. Ну, там... пятидесятилетие Победы... пустяк! Маленько тряхнуло общество в середине июня от Буденновска. Боевики Басаева беспрепятственно прошли ПЯТЬДЕСЯТ ДВА поста! Пятьдесят два поста миновала колонна с чеченцами и захватила несколько сот заложников в больнице на русской земле!

- Э-э, хорош базарить... когда баксы начнут менять на новые? А?

Беспрецедентный трагифарс разыгрывался на территории самой большой в мире страны. "Хотели как лучше, а получилось как всегда".

Но насчет борьбы с преступностью ЕБН не обманул: из "Матросской тишины" преспокойно сбежал Солоник. Зато наконец-то арестовали Японца. Правда, не у нас, а в Нью-Йорке... Правда, не МВД, а ФБР. Но какая разница?

А Боб Кемеровский написал русскую народную песню "Братва, не стреляйте друг друга". Ну, конкретно так!.. Вроде как "призыв к национальному примирению".

...Суд над журналистом Обнорским состоялся в августе. Прошел он буднично, без фурора, в один день. Дали три года. Для первой судимости это, конечно, перебор. (Через месяц состоится суд над небезызвестным Александром Ивановичем Малышевым - всего-то месяц. Дважды судимый за убийство Александр Иваныч получит "за пушку" два с половиной года и будет освобожден из-под стражи в зале суда.)

Андрей не хотел писать кассационную жалобу - адвокат настоял. Спустя полтора месяца из горсуда пришел отказ... Адвокат был поражен, Обнорский -нет... Стояли звери около двери. Они кричали...

22 ноября отправился Андрей Обнорский по этапу. Дали ему в дорогу сухой паек: полбуханки хлеба. Сверху на хлеб насыпали сахарного песку. На песок положили хвост селедки. Думаешь, читатель, что это авторская выдумка? Думаешь, что таких "сухих пайков" не бывает? Ну, извини!

Этап Андрей почти не запомнил. Да и что там запомнишь? Автозак довез его к тупику на задворках Финляндского вокзала. Из холодного чрева машины без всякого перехода он оказался в жарком и смрадном "столыпинском" вагоне. Шустро-ленивый конвой, шмон - и отдельное "купе". Впервые за год с лишним он остался один... Условно - один... Передняя стенка купе - решетка. Но все же он был в этом боксе один. Инструкция ГУИН запрещает этапировать БС вместе с прочим спецконтингентом. А уж спецконтингент забивали в боксы по восемь-девять человек. Так что ехал Андрей двое суток до Екатеринбурга, можно сказать, "первым классом".

Спецэшелон МВД ' 934 мчался по бескрайнему заснеженному пространству. На восток, на восток, на восток... Туда, где за Уральским хребтом дымит своими трубами город Нижний Тагил. Туда, где лежит в морозной дымке схваченная шестислойным периметром ментовская зона УЩ 349/13.

Впереди у Андрея Обнорского еще тысяча километров пути, впереди ночевка в страшном Екатеринбургском централе, крик конвоя и лай собак... А пока спецэшелон МВД летит сквозь ночь под крупными яркими звездами. Прожектор локомотива рассекает темень и отражается в двух стальных ниточках рельсов, убегающих далеко-далеко. Гудят рельсы под страшной многотонной тяжестью эшелона, груженного человеческой бедой. Сроками груженого. Срока - тяжелый груз... Стучат колеса на стыках, гудят рельсы... Р-раз! И прошел эшелон, проскочил, умчался в вихре снежном. Красный фонарик на последнем вагоне становится все меньше, меньше, превращается в крохотную искорку... исчезает. Словно и не было никакого эшелона...

* * *

Два ярко-оранжевых снегоуборщика катили по улице не спеша, обогнать их не было никакой возможности. Над снегоуборщиками полыхали еще более яркие мигалки. Косо летящий пушистый снег выглядел при вспышках желтым. Снег валил уже сутки. Он покрывал тротуары, дороги, лежал плотными шапками на деревьях и крышах темных кирпичных домов. Снег летел мимо кукольно-красивых витрин, сообщающих о рождественских скидках и распродажах. У входа в магазин меховой одежды стоял здоровенный Санта Клаус. Напротив него встал пикет Гринпис. На большом плакате было написано, что носить шкуры убитых животных - варварство.

Снегоуборщики тащились медленно, и обогнать их не было никакой возможности. Женщина за рулем серебристого "жука" высмотрела боковой проезд справа, за снежной пеленой. Она показала правый поворот и нырнула в проезд. Конечно же, это оказалось ошибкой. Чистить не успевали даже центральные улицы, не то что "карманы". "Фольксваген" проехал по снежной целине метров тридцать и застрял. Точно такую же ошибку совершил светлосерый "плимут", который ехал в том же ряду, что и "жук", и был отделен от него парой машин. Однако водитель "плимута" понял свою ошибку, вовремя остановился.

Женщина в салоне "жука" попробовала дать задний. Колеса только глубже зарывались в снег. Из "плимута" за ней наблюдали трое мужчин. За снежной круговертью было ни черта не видать, но то, что "жук" застрял основательно, и так понятно. После нескольких бесполезных рывков "назад-вперед" женщина заглушила двигатель, накинула на голову капюшон и вышла из салона. Ноги сразу утонули в снегу больше чем по щиколотку. Дама осмотрела засевший автомобиль и беспомощно оглянулась. Потом она что-то пробормотала себе под нос, стукнула носком сапога от "Pell Cuir" по колесу и заперла lверцу "фольксвагена". Неловко побрела в сторону тротуара.

Седоватый неопределенного возраста мужчина в салоне "плимута" бросил через плечо назад:

- Прогуляйся-ка за ней. Ник. Представится случай - можешь войти в личный контакт. Я почти уверен - это она.

- А я нет,- сказал водитель.- Похожа, но не она.

- Тем более стоит проверить,- проворчал седой.

- Ладно, я пошел,- сказал с заднего сиденья третий.

Хлопнула дверца, в салон ворвались несколько снежинок. В тепле они почти мгновенно растаяли оставив небольшие темные пятнышки на велюровой обивке сиденья.

Женщина быстро шла по узкой расчищенной дорожке. Следом за ней двигался молодой мужчина в серой куртке с голубоватой меховой опушкой, в серой кепке. Ветер дул в спину, снежинки легко обгоняли мужчину и женщину... Она шла довольно быстро. На высоких каблуках это было не очень-то легко. Дважды она едва не упала, поскользнувшись...

"На третий раз леди непременно упадет,- сказал сам себе Ник.- И в этот момент я должен оказаться рядом".

На третий раз она снова поскользнулась, но не упала. А Ник оказался рядом. Он ловко подхватил ее под локоть.

- Осторожнее, леди,- сказал он.- Падать, пожалуй, не стоит.

- Спасибо,- сказала она.- Я крепко стою на ногах.

- О нет, леди,- возразил он.- За пару последних минут вы уже дважды поскользнулись.

Женщина быстро посмотрела на него. "Нет, не она",- понял Ник. Эта мысль была крайне неприятной.

- А вы, что же, следите за мной? - сказала она.

- Ну что вы,- широко и открыто улыбнулся он.- Я хоть и частный детектив, но...

- Значит, таков ваш способ знакомиться на улице с женщинами? - брюнетка слегка улыбнулась. "Кажется, она",- подумал Ник.

- Я никогда не посмел бы...

- Вы уже посмели.

- Я... позвольте представиться - Ник Потерн. Детектив. Детективное агентство "Пирсон энд Морган".

Дама смотрела на него с явным интересом. Ник улыбался. Он умел быть обаятельным и умел нравиться женщинам. Сейчас он мучительно решал вопрос: она или нет? Брюнетка! Но это ерунда, цвет волос - легко изменяемый элемент. Черты лица? Сходство - несомненное. Но выражение лица... и пустота в глазах... Ну, решай - это она? Или нет?

Детектив Потерн видел более дюжины фотографий объекта. И одиночных, и в обществе мужчины с лицом восточного типа. На всех фото госпожа Даллет улыбалась. На всех! И эта брюнетка тоже смотрит с улыбкой... Но это совсем другая улыбка.

- Вы довольно раскованны для англичанина, Ник Потерн.

Слово "раскованны" прозвучало почти как "бесцеремонны"... но все же она улыбалась. Он изобразил легкое смущение (у него всегда это хорошо получалось) и сказал:

- Извините... Просто я подумал... я хотел...