Чтение 22–й страницы книги ~Рука~

Это старинный отель, где мы имеем обыкновение останавливаться, когда
ночуем в Нью-Йорке. Он расположен в районе театров, и мне было восемь
лет, когда я впервые попал туда с моим отцом.

- Еще не знаю.

- Понимаю.

- Дома все в порядке?

- Никаких новостей.

- Доброй ночи, Изабель.

- Доброй ночи, Доналд. Привет Моне.

Обернувшись к Моне, я громко повторил:

- Моя жена шлет вам привет.

- Поблагодарите ее и передайте от меня тоже.

Когда я повесил трубку, она вопросительно посмотрела на меня.

Я понял, что она думает об Алгонкине.

- Из-за Жанет, - пробормотал я.

- Вы думаете, что Жанет уже знает?

Взглядом она указала на диван.

- Почему бы нам не пойти в маленький ресторанчик, где нас никто не
знает, и не вернуться на ночь сюда?

Она опять наполнила стаканы.

- Надо приучаться меньше пить. Я ведь очень много пью, Доналд...

Потом, после минутного раздумья, она, как бы пораженная новой мыслью,
сказала:

- Вы не боитесь, что Изабель позвонил вам в "Алгонкин"?

Я ответил, улыбаясь:

- Неужели вы думаете, что она еще не догадалась?

Я подумал, не придется ли мне спать в постели Рэя. Но мы спали,
прижавшись друг к другу, в постели Моны, оставив другую постель
свободной.

Часть вторая

Изабель продолжает смотреть на меня. Ничего другого. Вопросов она не
задает. Не упрекает меня. Не плачет. Не принимает вида жертвы.

Жизнь продолжается такая же, как и прежде. Мы спим по-прежнему в
нашей спальне, пользуемся одной и той же ванной и едим вдвоем в
столовой. По вечерам, если я не беру на дом работы, мы вместе смотрим
телевизор или читаем.

Девочки приезжают каждые две недели, и я думаю, что они ничего не
замечают. Ведь они куда больше заняты своей собственной жизнью, чем
нашей.

По существу, мы их уже не интересуем, в особенности Милдред. Ее куда
больше волнует двадцатилетний брат одной из ее подруг.

Постоянно - утром, в полдень, вечером - Изабель смотрит на меня
своими светло-голубыми глазами. Я уже совершенно не понимаю, что они
выражают, и у меня такое впечатление, что я натыкаюсь на них, стукаюсь о
них.

Иногда я спрашиваю себя, не заключают ли они предостережение.

"Осторожнее, бедный Доналд... "

Нет, для этого в ее глазах нет достаточного тепла.

"Если ты воображаешь, будто я не понимаю... "

Она, несомненно, хочет мне показать, что трезво смотрит на вещи,
ничто от нее не ускользает и никогда не ускользало.

- Ты переживаешь кризис, неизбежный почти для всех мужчин в твоем
возрасте...

Если она так думает, она ошибается. Я-то себя знаю. Я не ощущаю
горячности стареющего человека. Да ведь я и не влюблен и не охвачен
болезненной сексуальностью.

Я сохраняю присутствие духа, присматриваясь к тому, что происходит во
мне и вокруг меня. Но лишь я один знаю: ничего нового нет в моих
сокровенных мыслях, только теперь я наконец не прячу их от самого себя,
решаюсь их открыто признать.

Что же хочет сказать ее взгляд?

"Мне тебя жалко... "

Это более вероятно. Ей всегда хотелось покровительствовать мне или
хотя бы делать вид, что покровительствует, также она воображает, что
оберегает наших девочек и является душой тех благотворительных обществ,
в которых состоит.

С виду скромная, сдержанная, на самом-то деле она наиболее гордая из
всех женщин, каких мне довелось встретить. Она не позволяет себе никаких
отклонений от долга, ни малейшей человеческой слабости.

- Я всегда буду тут, Доналд...

Это тоже присутствует в ее взгляде: до конца верная подруга,
жертвующая собой.

Но в самой глубине таится другое:

"Ты воображаешь, будто освободился. Воображаешь, что стал новым
человеком. На самом же деле ты попрежнему ребенок, нуждающийся в моей
опеке, и без нее тебе не обойтись никогда".

Я уже ничего как следует не знаю. Склоняюсь то к одной гипотезе, то к
другой. Я живу под ее взглядом, словно микроб под микроскопом, и иногда
я ненавижу ее.

Со времени моего сидения на скамье в сарае прошло три месяца. Скамья
уже вернулась в сад, на свое место, возле скалы, как раз оттуда и упал
Рэй. Растаяли последние клочки снега, вылезли дикие нарциссы и испещрили
сад желтыми пятнами.

Первый месяц я ездил в Нью-Йорк два раза в неделю и почти каждый раз
оставался ночевать, так как ввод Моны в наследство и выполнение
всяческих формальностей, с ним связанных, требовал много времени и
хлопот.

- Где искать тебя вечером, если произойдет чтолибо экстренное?

- У Моны...

Я не прячусь. Напротив, выставляюсь напоказ, и когда, вернувшись из
Нью-Йорка, чувствую, что пахну Моной, это доставляет мне удовольствие.

Плохая погода уже не вынуждала пользоваться поездом. Я ездил в
машине. Напротив Моны есть стоянка. Вернее, была стоянка, потому что две
недели тому назад Мона переехала с Сэттон Плейс.

Друзья подыскали ей квартирку на 56-й улице, между 5-й авеню и
Мэдисон, в прелестном узеньком доме голландского стиля.

На первом этаже - французский ресторан, где подают великолепного,
сочного петуха в вине. Монина квартира на четвертом этаже, конечно, куда
меньше прежней.

Но также и уютней, интимней. Для гостиной она сохранила мебель из
прежнего будуара, включая и диван, обитый желто-золотистым шелком.

Кровать у нее новая. Широкая, двуспальная, очень низенькая. Но
туалетный столик и глубокое кресло она взяла из прежней спальни.

Столовая рассчитана не больше чем на шесть или восемь персон, но у
Жанет достаточно большая кухня и прелестная комнатка.

Не знаю, кто именно подыскал Моне эту квартиру. Во времена Рэя они
встречались с множеством людей, принимали у себя или выезжали в свет
почти каждый вечер.

Эта область остается для меня чуждой. Как бы по взаимному соглашению
мы с Моной ее обходим. Я не знаю, с кем она встречается, когда меня нет
в НьюЙорке. Возможно, у нее есть любовник или любовники.

Более чем вероятно. Ей нравится предаваться любви без романтизма, я
бы сказал даже, без страсти, потоварищески.

Приезжая, я всегда застаю ее в пеньюаре и самым естественным образом
увлекаю к тому дивану, на котором впервые овладел ею.

Потом она достает напитки, уносит стаканы в спальню и приступает к
своему туалету.

- Как поживает Изабель? - Она говорит о ней при каждой нашей встрече.
- По-прежнему ничего не говорит?

- Она смотрит на меня...

- Такова у нее тактика.

- Что вы хотите этим сказать?

- Молча глядя на вас, ни в чем не упрекая, она добьется того, что вы
почувствуете угрызения совести.

- Нет.

- Она на это рассчитывает.

- Ну что ж, в таком случае она ошибается.

Мона заинтригована поведением Изабель, ее характер производит на нее
сильное впечатление.

Для меня наступает лучший момент дня, лучший момент недели. Мона
занимается своим туалетом, а я с наслаждением погружаюсь в эту
интимность, как в теплую ванну.

Я изучил каждый ее жест, каждую гримаску, манеру, с которой она
вытягивает губы, когда красит их.

Когда она принимает ванну, я слежу за капельками воды, стекающими по
ее золотистой коже. У нее кожа не бело-розовая, как у Изабель, но как бы
позлащенная солнцем.

Мона - крошечная. Почти ничего не весит.

- Лауэнштейн решился?

Мы и тут говорим о ее делах. Мы много ими занимаемся. Лауэнштейн -
декоратор, который предложил купить оптом всю обстановку с Сэттон Плейс,
за исключением той мебели, которую Мона оставила себе.

Оставалось договориться о цене. Теперь это состоялось, а арендный
договор на квартиру был заключен с одним актером, приехавшим из