Чтение 22–й страницы книги ~Тетя Жанна~

мой отец занимается этим с каждой горничной: однажды, неожиданно войдя в
погреб, я застала его врасплох.

- Мой отец таким не был. Я не верю в это. Это, должно быть, ужасно.

- Да. Мне было только тринадцать лет, и на меня это произвело огром-
ное впечатление.

И Жанна добавила с улыбкой:

- Помню, я поклялась себе, что никогда не позволю сделать это с собой
ни одному мужчине. Потом-то я поняла, что это может быть прекрасным, ес-
ли...

- ...если любишь, - с горечью закончила Мад. - А я никогда не любила.
Не знаю даже, было ли у меня хоть когда-нибудь желание. Во всяком слу-
чае, я на это уже не способна. Мужчины вызывают у меня отвращение, и не-
сколько раз, когда я была с ними, мне ужасно хотелось отомстить за себя.
Нет-нет, я вовсе не собираюсь мстить. Просто я ищу себе оправдание. Не
нужно было начинать, понимаете? А я начала, чтобы быть, как все.

Но это еще не все. Я хотела этого больше, чем другие. Я всегда стре-
милась делать больше и лучше, чем другие. В школе, вплоть до предпослед-
него года, я была первой в классе. А в тот год судьба распорядилась так,
что я была только второй, и в следующем, последнем году я и не пыталась
заниматься и нарочно оказалась среди отстающих.

- Я знаю. Я всегда была первой.

- До самого конца?

- Из тщеславия, вероятно. Я бы сказала, из гордости.

- Это из тщеславия вы ждали до двадцати одного года?

- Вероятно.

- Ну так вот, а я по этим же соображениям начала с пятнадцати лет!
Забавно говорить об этом с тетей. Никогда не думала, что такое возможно.
Вчера вечером, когда мы шли до конца улицы, я кое-что поняла. Я чуть бы-
ло не бросилась вам в объятия сразу же, как мы вернулись, но мне показа-
лось, что вам этого не хотелось.

- Ты не ошиблась.

- Почему?

- Да потому, что ты была вся на нервах и тебе требовалось успоко-
иться. И сейчас, впрочем, будет разумнее, если ты спустишься в столовую
что-нибудь съесть, а затем вернешься сюда. Ты ведь еще не пила кофе,
верно?

- Я не хочу.

- Ты сразу поднимешься снова.

- Это будет уже совсем не то.

- В таком случае пойди в конец коридора и крикни Дезире, чтобы она
принесла мне чашку молока и какуюнибудь тартинку. Или ты предпочитаешь
рогалики? Они тоже есть.

- Вы думаете, я могу так сделать?

- Да.

- Я скажу, что это для вас?

- Да.

- Но я не могу кричать ей через весь дом.

- Ничего, раз это для меня, она не обидится. Она знает, что я больна.

Они почти не разговаривали, ожидая Дезире, и в их молчании ощущалось
некое сообщничество - почти забавное.

- Полагаю, что теперь можно поднять шторы.

У вас, должно быть, глаза уже не болят? Я не ошибаюсь?

- Нет.

- Вы думаете, Дезире знает обо мне?

- У меня есть основания считать, что не знает.

- Впрочем, мне все равно. Тех, кто знает, предостаточно. Иногда я
почти хвасталась этим, нарочно выставляла себя напоказ.

Они замолчали, потому что пришла Дезире с подносом и удивленно поста-
вила его на постель.

- Ты проголодалась? - спросила она, бросив на девушку подозрительный
взгляд.

- Что там, внизу?

- Ничего. Малыш спит. Анри все еще в конторе. Мадам, - она произнесла
"мадам" из-за девушки, - сидит с нотариусом.

- Ты ему звонила?

- Нет. Он только что пришел. Он не изъявил никакого желания с тобой
поговорить, даже не намекал на тебя. Он просил доложить о себе мадам
Мартино.

- Спасибо тебе.

- А овощи ты будешь есть в полдень? Уже больше одиннадцати.

- Не имеет значения.

- Ты приняла лекарство?

Она наконец ушла, и теперь Мад ждала лишь знака тетки, чтобы устре-
миться к подносу.

- Признайся, ты ведь очень проголодалась?

- Признаюсь.

- Ты не спустилась вниз из-за матери?

- Отчасти. Вы должны сказать, что мне делать. Может, лучше попросить
у нее прощения?

- По-моему, лучше ничего не говорить, держаться так, словно ничего не
случилось.

- Вы сердитесь на меня? Это выглядело отвратительно?

- Ты сама прекрасно знаешь, Мад, и этого достаточно.

- Есть столько разных вещей, в которых я не могу разобраться. Вот
так! Даже о том, что я наговорила вам сегодня утром, я думаю: а было ли
это искренне, не ломала ли я комедию? Может быть, когда-нибудь я покажу
вам свой дневник.

- Ты ведешь дневник?

- Уже давно я ничего в него не записывала. Я вела его главным образом
до того. Но в некоторые дни, когда бывало особенно противно, мне случа-
лось к нему возвращаться и записывать все, что я думала о себе. И знае-
те, это не было так уж прекрасно. Я вам сказала...

Я, собственно, даже не знаю, что я вам говорила. Я знала, что вы меня
слушаете, что вы мне верите; знала, что вы проявляете интерес ко мне. Я
почувствовала это с первого вашего взгляда. Прежде всего мне захотелось
возбудить в вас любопытство. Может быть, в конце концов, все это было
для того, чтобы говорить с вами так, как я только что говорила? Я хотела
вам доказать, что я стою того, чтобы мною занялись, я изо всех сил ста-
ралась не разочаровать вас. Вот теперь я говорю правду, тетя.

Я грязная, я порочная. Когда вы мне рассказывали о своем отце и слу-
жанке в погребе, мне пришлось опустить голову, чтобы вы не увидели, как
я краснею, потому что я-то делала все как раз наоборот. Я, бывало, вече-
рами вылезала из постели и шла подглядывать в замочную скважину.

- И ты видела?..

- Нет. Они гасили свет. Но я прислушивалась и фантазировала. А потом,
уже в своей постели, я с тринадцати лет ложилась по-особому, на живот.

- Я знаю.

- Вы тоже?

Жанна только повела подбородком.

- А девочки в вашей школе тогда тоже рассказывали всякие непристой-
ности, как рассказывают сейчас?

- Некоторые - да...

- И делали кое-какие рисунки?

- Вероятно.

- В четырнадцать лет я знала все слова, которые нельзя произносить,
знала, что они означают, хотя дома меня считали совсем невинной. Меня
бесило, когда я видела, как мои братья шушукаются по углам между собой,
хохочут, а мне объяснить свой смех не хотят. Жюльен довольно скоро уехал
в университет Пуатье. Я н ечасто его видела, а он меня считал девчонкой.
Он и не замечал, что я взрослела. Но Анри не намного - ровно на два года
- старше меня, и я сумела заставить его рассказать.

- И заставить брать с собой.

- Да. Именно так это и началось. Но я уверена, что и без Анри прои-
зошло бы то же самое, только немного позже.

Глядя на тетку, она серьезно добавила:

- Думаю, что я порочна. И ничего тут не поделаешь.

Потом возбужденно произнесла:

- Но эта порочность существует не сама по себе - вы понимаете, что я
хочу сказать. Как правило, это мне не доставляет удовольствия. Еще перед
тем как начать, я знаю, что потом мне будет противно.

- И все-таки начинаешь?

- Да. Именно поэтому я и говорю, что я порочна. Я делаю это, чтобы не
оставаться дома, чтобы уехать на машине; я делаю это только для того,
чтобы не уронить себя перед моими подругами, показаться на главной улице
с мужчинами, особенно в открытой машине. Забавно, не правда ли? И еще
для того, чтобы усесться на террасе кафе, как та женщина, которую вы
вчера видели. Я-то ведь занимаюсь тем же, вот почему мне стало так стыд-
но, когда мы проходили мимо. Когда этим занимаются другие, все выглядит
омерзительно, по-скотски!

Главным образом по-скотски! Начиная с того, как мужчины интересуются
вами, возбуждаются, ведут вас на пляж, в казино, в дансинг, заставляют
пить коктейль, целуют пахнущим алкоголем ртом, их дыхание становится все
прерывистой, и в конце концов вас валят на мерзкую кровать в отеле, если
это не происходит где-нибудь на краю дороги или прямо в автомобиле.

Зачем же я на это соглашаюсь, тетя?

Она наверняка предпочла бы, чтобы шторы были снова опущены, чтобы не
видеть больше панорамы освещенного солнцем города, главной улицы с ее
магазинами, "Золотого кольца", на террасе которого уже сидели в тени ту-
ристы и пили аперитив.

- Бывало, я возвращалась домой и не решалась ни до чего дотронуться,