Чтение 22–й страницы книги ~Заботы пятьдесят третьего года~

- Озверел, Галочка.

Вернулся из сортира Смирнов. Ларионова они не уговорили, он к
семейству рвался. Да и не уговаривали особо, им вдвоем побыть надо было.
Казарян в ожидании тоже положил руки на стол, брезгливо на них глянул,
сказал с сожалением:

- Неохота, но следует помыть, - и удалился. Александр оглядел
маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно. Он вытянул под
столом ноги, закрыл глаза и тотчас открыл их: звякнул поднос. Быстроногая
Галочка расставляла закусь. Возвратившийся Казарян благодарно поцеловал ее
в затылок:

- Кио в юбке, волшебница, радость моя...

Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежий печеночный паштет
под зажаренным до бронзового благородного блеска лучком, крепенькие белые
грибы, деленная острым кухоным ножом на куски загорелая тушка угря. И три
бутылки "Боржоми". Галя красиво расставила на столе все это и пожелала:

- Кушайте, ребятки.

Роман разлил боржом по фужерам. Вода бурлила, исходя пузырьками. Одни
пузырьки прилипали к стеклу и сплющивались, теряя идеальную форму шара,
другие мчались вверх и, домчавшись, самоуничтожались, взрываясь
мельчайшими брызгами. Попили бурливой водички, отдышались, пряча
благодетельную отрыжку и посмотрели друг на друга.

- Третьего Алик отпустил, - сказал Смирнов.

- Зачем?

- Ты что, Алика не знаешь?

- Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.

- Так то на ринге.

- Давай поедим, а? - предложил Казарян, и они приступили к еде. Не
торопясь, истово, поглощая все подряд. Но поглотить все не удалось: к их
столу, волоча за собой стул, подходил Марик Юркин, характерный комик,
восходящая звезда. Восходящая звезда была миниатюрным милым пареньком,
которая, напиваясь, превращалась в большую скотину. Сейчас же - почти
трезв. Поставил стул к их столику, ухватил за руку пробегавшую мимо
Галочку и заказал репликой из анекдота:

- Галчонок, сто грамм и вилку! - и улыбнулся всем, и оглядел всех,
ожидая ликующей реакции. Поймав вопросительный взгляд Гали, добавил
серьезно: - Поторопись, родная.

- Мы разговариваем, Марик, - строго объяснил Роман.

- Вы не разговариваете, а едите, - резонно заметил Марик. - А
разговаривать будем втроем.

Объявилась Галя, держа в одной руке графинчик и рюмку, в другой -
вилку. Демонстративно бросила все это перед Мариком, который тут же налил
рюмку, вилкой пошарил в грибах, выбирая грибок посимпатичнее, нашел,
выпил, закусил и выдохнул удовлетворенно.

- Все? - поинтересовался Роман.

- Минуточку, - одернул его Марик и налил из графинчика вторую.
Последнюю. Он бусел на глазах. Выпил, грозно глянул на Романа. - Ты как со
мной разговариваешь, сопляк?

- Готов, - понял Роман, встал, за шиворот поднял Юркина, взял его под
мышку (под правую руку), левой рукой захватил стул и направился к выходу,
к понимающему швейцару Тихону. Марик болтал ногами (аккуратно) и языком
(непотребно), но никто на это внимания не обращал: привыкли, что каждый
день Юркина в конце-концов выкидывают. Роман сдал его Тихону и вернулся.

- С чего это он так сломался? - поинтересовался Александр.

- Не умеет. А гулять хочет, как знаменитость из легенды.

- Что делать будем? - помолчав, задал главный вопрос Смирнов.

- Отпустил его Алик или он сам сбежал - не имеет значения, Саня.

- Имеет. Если Алик его отпустил, то опознавать не будет.

- Зачем тебе третий? Грабежом этим пусть район занимается. А
Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце - он.

- Самый глупый. Дурачок подставленный, - вспомнил Костины слова
Александр.

- Вот мы и займемся дурачком.

- А кто его подставил?

Галочка принесла филе по-суворовски. Алик поцеловал ей локоток и
попросил:

- Санкцию на обыск, Галочка.

- Сорок три шестьдесят, - ответила догадливая Галочка и, получив от
Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофеем. Заметав филе, они
откинулись на стульях и закурили.

- Решили колодец до воды копать? - огорченно понял Роман.

- А куда деваться?

- Альку прижать надо.

- Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же
благородные, мы слово держим.

- Тогда свидетели.

- Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет
смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело,
рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки
проведенно опознании свидетели его не отыщут.

- А мы с подтасовкой, Саня.

- Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.

- У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок,
Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.

В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на
них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к
немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их,
ликовала - кривлялась и грозила.

Вдруг оказалось, что завтра - Первомай. Праздники пришли и прошли.
Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя
на этот пятачок.

- Ну? - поторопил его Александр.

Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении
угадывался выдающийся румянец Стручка.

- Молоденький какой, - сказал Алик.

- Ну?! - поторопил Александр.

Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со
звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого
Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти
по-быстрому на концы можно было только через Стручка.

- Не знаю я этого паренька, Саня.

- Ты смотри, смотри внимательнее! - злобно приказал Александр.

- А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.

- Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!

- Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.

- А Саня - майор милиции, и больше ничего.

- Если так, то жаль.

Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг
друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на
прощание:

- Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.

- Их дело - опознавать, мое - стыдиться.

- Хреновину-то не надо нести. - Александр вырвал фотографию из рук
Алика, спрятал в карман. - Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу
извести всю эту нечисть. И изведу.

Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала
теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:

- Паренек этот - нечисть?!

- Если ты его выгородишь, станет нечистью.

- Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство
упеку! Сроком на два года! - пообещал Казарян.

Наштукатуренная баба всплеснула руками:

- За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть!
Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я
его не видела.

- Нет его в Талдоме.

- А я-то тут при чем?

- Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не
изменяет?

- Да где ж мне теперь с ним управиться? - Баба негромко зарыдала.

- Непохмеленная, что ли? - спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе
девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной
луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол
легкого платьица.

- Не ты меня поил, не тебе спрашивать, - басом обиделась баба.

- Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по
телефону.

- Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! - баба постепенно
наглела.

- Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку
вместе.

- Да я разве что говорю?

- Говоришь, говоришь! - Казарян резко поднялся с дивана и локтем
зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. - А, черт!
Генка Иванюк не заходил?

- Не заходил.

Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала,