Чтение 211–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

если вы откажетесь.

- Думаете, это может рассердить вашего дядюшку? - спросила старуха,
сгорая от желания выпить предложенного вина.

- Еще бы!

- Ну, господин аббат, налейте мне на самое донышко, пожалуйста, но это
только для того, чтоб доставить вам удовольствие.

- Вот и хорошо! - обрадовался аббат Фортье, наливая полный стакан
прекрасного, отливавшего рубином бургундского. - Вот пейте, тетушка
Анжелика, и когда станете считать свои экю, вам будет казаться, что монет
вдвое больше.

Тетушка Анжелика поднесла было стакан к губам.

- Мои экю? - поперхнулась она. - Ах, господин аббат, не говорите таких
слов, ведь вы - служитель Господа, и вам могут поверить.

- - Пейте, тетушка Анжелика, пейте!

Тетушка Анжелика пригубила вино, словно лишь для того, чтобы доставить
удовольствие аббату Фортье, и, прикрыв глаза, сама не заметила, как стакан
опустел примерно на треть.

- Ой, какое крепкое! - заметила она. - Уж и не знаю, как можно пить вино
неразбавленным!

- А я, - возразил аббат, - не понимаю, как можно разбавлять вино водой;
впрочем, не в этом дело.., могу поклясться, тетушка Анжелика, что у вас
припрятана где-нибудь увесистая кубышка.

- Ах, господин аббат, господин аббат! Не говорите так? Мне нечем даже
платить налоги, ведь они составляют целых тря ливра и десять су в год.

И тетушка Анжелика отпила еще треть.

- Да, я знаю, что вы так говорите; однако я могу поручиться, что, если
ваш племянник Анж Питу пошарит хорошенько в тот день, когда вы отдадите Богу
душу, он найдет в каком-нибудь старом чулке кругленькую сумму, на которую
сможет купить всю улицу Пле.

- Господин аббат! Господин аббат! - взмолилась тетушка Анжелика. - Если
вы будете говорить такие вещи, меня убьют разбойники, которые поджигают
фермы и отнимают урожай; ведь они поверят словам такого святого человека,
как вы, они подумают, что я богата... Ах, Боже мой. Боже мой! Какое
несчастье!

И она допила вино, причем глаза ее подернулись от удовольствия слезой.

- Так, глядишь, к винишку-то вы и приохотитесь, тетушка Анжелика, -
по-прежнему насмешливо заметил аббат.

- Нет, как вы хотите, но уж очень оно крепкое, - проворчала старуха.

Ужин аббата подходил к концу.

- Итак, что за новый скандал сотрясает Израиль?

- Господин аббат! Дочка Бийо только что приехала в дилижансе с ребенком!

- Ага! - пропел аббат. - А я-то думал, что она подбросила его в приют...

- И хорошо бы сделала, - прошипела тетушка Анжелика, - уж во всяком
случае, ей не пришлось бы из-за него краснеть!

- По правде говоря, тетушка Анжелика, это все плоды нового воспитания...
А зачем она сюда явилась?

- Похоже, хочет повидаться с матерью: она спрашивала у детворы, жива ли
еще ее мать.

- А знаете ли вы, тетушка Анжелика, - злорадно проговорил аббат, - что
мамаша Бийо забыла исповедаться?

- В том не ее вина, господин аббат, - возразила тетушка Анжелика, -
бедняжка уже месяца четыре как лишилась рассудка; а вот в те времена, когда
дочь не доставляла ей столько хлопот, это была женщина благочестивая,
богобоязненная; приходя в церковь, она всегда брала два стула: на один
садилась, на другой ставила ноги.

- А ее муж?! - воскликнул аббат, я глаза его сверкнули злобой. -
Гражданин Бийо, взявший Бастилию, сколько стульев брал он?

- Подумать только!.. Не знаю... - растерянно пробормотала тетушка
Анжелика. - Кажется, он вовсе не бывал в церкви; зато уж мамаша Бийо...

- Хорошо, хорошо, - замахал на нее руками аббат, - об этом мы поговорим в
день ее похорон.

Осенив себя крестным знамением, он прибавил:

- Помолитесь вместе со мною, сестры. Обе Старые девы перекрестились и
стали горячо молиться.

Глава 27

ДОЧЬ И МАТЬ

Тем временем Катрин продолжала свой путь. Дойдя до конца улицы, она
свернула влево, прошла по улице Лорме, а потом зашагала по тропинке,
протоптанной через поле; тропинка вывела ее к Писле.

Печальные воспоминания охватили Катрин, пока она шла к дому.

Увидев мостик, она вспомнила, как прощалась с Изидором, как, лишившись
чувств, упала и лежала до тех пор, пока ее не подобрал Питу.

Подходя к ферме, она почувствовала, как у нее сжалось сердце при виде
дуплистой ивы, где Изидор оставлял свои письма.

Подойдя еще ближе, она взглянула на окошко, через которое к ней в комнату
влез Изидор в ту самую ночь, когда Бийо целился в молодого человека, но, к
счастью, не попал.

Наконец, когда Катрин подошла к воротам фермы, она вспомнила, как часто
ходила этой хорошо знакомой дорогой в Бурсон, как Изидор приходил к ней...

Не раз ночью сиживала она у окошка, устремив взгляд на дорогу и с
замиравшим сердцем поджидая возлюбленного, который появлялся всегда точно в
назначенный час; едва она его замечала, как руки ее сами тянулись к нему
навстречу!

Теперь он был мертв, а ее руки крепко прижимали к груди его ребенка. И
какое дело было ей до того, что люди говорили о ее бесчестье, о ее позоре?
Разве такой красивый малыш мог быть для матери бесчестьем или позором?

Она торопливо и безбоязненно вошла на ферму.

Огромный пес залаял при ее появлении, но вдруг, узнав свою молодую
хозяйку, подбежал к ней, насколько позволяла цепь, и, радостно заскулив,
встал на задние лапы.

На лай собаки на порог вышел какой-то человек посмотреть, в чем дело.

- Мадмуазель Катрин! - вскричал он.

- Папаша Клуи! - воскликнула Катрин.

- Добро пожаловать, мадмуазель, - пригласил старый сторож. - Вас здесь
так недоставало...

- Что с матушкой? - спросила Катрин.

- Увы, ни хуже, ни лучше или, вернее сказать, скорее хуже, чем лучше: она
прямо тает на глазах, бедняжка!

- Где она?

- В своей комнате.

- Одна?

- Нет, нет! Я бы этого не допустил. Ах, черт возьми! Вы уж меня извините,
мадмуазель Катрин, но в отсутствие всех вас я тут немножко похозяйничал! За
то время, пока вы жили в моей убогой лачуге, я привык к вам, как к родной: я
так любил вас и бедного господина Изидора!

- Вы знаете?.. - смахнув слезы, спросила Катрин.

- Да, да, погиб, сражаясь за королеву, как и господин Жорж... Что ж
поделаешь, мадмуазель! Это его ребенок, верно? Оплакивая отца, не забывайте
улыбаться сыну.

- Спасибо, папаша Клуи, - поблагодарила Катрин, протянув ему руку. - А
матушка?..

- Как я вам сказал, она в своей комнате, за ней присматривает госпожа
Клеман, та самая сиделка, которая выходила вас.

- А.., она в сознании, бедная моя матушка? - нерешительно промолвила
Катрин.

- Временами вроде как да, - отвечал панаша Клуи, - это когда кто-нибудь
произносит ваше имя... Эх, только это и помогало до недавнего времени...
Однако вот уж третий день она не подает признаков жизни, даже когда с ней
заговаривают о вас.

- Пойдемте, пойдемте к ней, папаша Клуи! - попросила Катрин.

- Входите, мадмуазель, - распахнув дверь в комнату г-жи Бийо, пригласил
старый лесничий.

Катрин заглянула в комнату. Ее мать лежала на кровати с занавесками из
зеленой саржи, освещаемая трехрожковой лампой, - такие лампы еще и сегодня
можно увидеть на старых фермах; как и говорил папаша Клуи, у постели
находилась г-жа Клеман.

Она сидела в огромном кресле, погрузившись в состояние полудремоты,
свойственной всем сиделкам.

Бедная г-жа Бийо внешне почти не изменилась, только сильно побледнела.

Можно было подумать, что она спит.

- Матушка! Матушка! - бросаясь к кровати, закричала Катрин.

Больная открыла глаза, повернула к Катрин голову; в ее взгляде
засветилась мысль; губы шевельнулись, но, кроме отдельных звуков, ничего
нельзя было разобрать; она приподняла руку, пытаясь прикосновением помочь
почти совершенно угасшим слуху и зрению; однако она так и не успела
окончательно прийти в себя: взгляд ее потух, рука безвольно опустилась на
голову Катрин, стоявшей на коленях перед ее постелью, и больная снова
замерла в неподвижности, на которой ее ненадолго вывел крик дочери.

Отец и мать, оба на пороге смерти, встретили дочь по-разному: папаша
Бийо, выйдя из забытья, оттолкнул Катрин; мамаша Бийо, придя в себя,
приласкала дочь.

Приезд Катрин вызвал на ферме настоящий переворот.

Все ждали Бийо, а вовсе не его дочь.

Катрин поведала о случившемся с Бийо несчастье и рассказала о том, что в
Париже муж так же близок к смерти, как жена - в Писле.

Правда, было очевидно, что шли они разными путями:

Бийо - от, смерти к жизни, жена - от жизни к смерти.