[Волков:]
исключением, быть может, Рейна. О сопоставлении дарований говорить не
приходится, но даже просто склад характера, темперамент...
[Бродский:]
[Волков:]
статьи и заметки...
[Бродский:]
Александр Сергеевич при советской власти! Даже страшно об этом
подумать!
[Волков:]
Так что он не смог бы написать ни "Историю пугачевского бунта", ни
"Историю Петра Великого".
[Бродский:]
тянет, но очень уж к ней близко. Потому что в начале столетия ситуация
там была довольно схожая: опять-таки возникла какая-то группа. Конечно,
это было немного более разбросано по времени. Но все-таки: Блок,
Мандельштам... Тут, правда, не знаешь, кто из них имеет больше прав на
пушкинскую роль. Мандельштам, в общем-то, не был вождем. Скорее эта
роль принадлежала Гумилеву с его "Цехом поэтов". Они себя называли
"Цехом поэтов"! Мы, надо нам отдать должное, до таких "высот" не
подымались.
[Волков:]
[Бродский:]
недостаточно воспитанного -- все это не очень-то интересовало, все эти
авторы и обстоятельства. За исключением Мандельштама и впоследствии
Ахматовой. Блока, к примеру, я не люблю, теперь пассивно, а раньше --
активно.
[Волков:]
[Бродский:]
проявлениях чрезвычайно пошлый. Человек, способный написать: "Я ломаю
слоистые скалы / В час отлива на илистом дне..." Ну, дальше ехать
некуда! Или еще: "Под насыпью, во рву некошенном, / Лежит и смотрит,
как живая, / В цветном платке, на косы брошенном, / Красивая и
молодая". Ну что тут вообще можно сказать! "Красивая и молодая"!
[Волков:]
Потом еще синематограф, который Блок так любил.
[Бродский:]
век, и говорить про женщину, особенно про мертвую -- "красивая и
молодая"... Я понимаю, что это эпоха, что это поэтический троп, но, тем
не менее, меня всякий раз передергивает. Вот ведь у Пушкина нету
"красивой и молодой".
[Волков:]
[Бродский:]
в Мандельштаме "баратынская" струя. Он, как и Баратынский, поэт
чрезвычайно функциональный. Скажем, у Пушкина были свои собственные
"пушкинские" клише. Например, "на диком бреге". Знаете, откуда пришел
"дикий брег"? Это, между прочим, ахматовское наблюдение, очень
интересное. "Дикий брег" пришел из французской поэзии: это "риваж" и
"соваж", стандартные рифмы. Или, скажем, проходная рифма Пушкина
"радость -- младость". Она встречается и у Баратынского. Но у
Баратынского, когда речь идет о радости, То это вполне конкретное
эмоциональное переживание, младость у него -- вполне определенный
возрастной период. В то время как у Пушкина эта рифма просто играет
роль мазка в картине. Баратынский -- поэт более экономный; он и писал
меньше. И потому что писал меньше -- больше внимания уделял тому, что
на бумаге. Как и Мандельштам.
[Волков:]
понимании этого слова. Он мог позволить себе жить в имении и не
печататься годами.
[Бродский:]
наоборот, позволил бы себе печататься. Но читательская масса, которая,
по тем временам, была не такой уж массой...
[Волков:]
приличной. Альманах "Полярная звезда" (тот самый, бестужевский) за три
недели купило полторы тысячи человек. А стоил он -- двенадцать рублей
книжка...
[Бродский:]
процент по отношению ко всему населению. Не более того.
[Волков:]
популярен, как самые известные имена в наши дни.
[Бродский:]
замечательное письмо Баратынского Александру Сергеевичу: "Я думаю, что
у нас в России поэт только в первых незрелых своих опытах может
надеяться на большой успех. За него все молодые люди, находящие в нем
почти свои чувства, почти свои мысли, облеченные в блистательные
краски. Поэт развивается, пишет с большою обдуманностью, с большим
глубокомыслием: он скучен офицерам, а бригадиры с ним не мирятся,
потому что стихи его все-таки не проза".
[Волков:]
Его "Сумерки" -- очень горькая и желчная книга.
[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
разочарование его не убивает, оно делает его действительно крупным
поэтом. На самом деле чем меньше у тебя иллюзий, тем с большей
серьезностью ты относишься к словам.
[Волков:]
Особенно я люблю "Осень".
[Бродский:]
говорим о Баратынском, то я бы сказал, что лучшее стихотворение русской
поэзии -- это "Запустение". В "Запустении" все гениально: поэтика,
синтаксис, восприятие мира. Дикция совершенно невероятная. В конце, где
Баратынский говорит о своем отце: "Давно кругом меня о нем умолкнул
слух, / Прияла прах его далекая могила. / Мне память образа его не
сохранила..." Это все очень точно, да? "Но здесь еще живет..." И вдруг
-- это потрясающее прилагательное: "...его доступный дух". И
Баратынский продолжает: "Здесь, друг мечтанья и природы, / Я познаю его
вполне..." Это Баратынский об отце... "Он вдохновением волнуется во