Чтение 212–й страницы книги ~Жюльетта~

- добавил князь. - Его нищета служит еще одной приправой для моих
наслаждений, и я не был бы так счастлив, если бы никто не страдал рядом
такое сравнение составляет половину удовольствия в жизни.
- Оно очень жестокое, это сравнение, - заметила я.
- Естественно, ибо нет ничего более жестокого, чем Природа, и тот, кто
соблюдает неукоснительно, до последней буквы, ее заветы, непременно
становится убийцей и злодеем {Первые побуждения, продиктованные Природой, -
неизменно преступные а те, что толкают нас к добродетельности, являются
вторичными, то есть плодами воспитания, недостаточности ума или страха.
Человек, предназначенный Природой для трона, прямо из ее рук переходит в
руки судьбы, которая превращает его в кровожаднейшего из людей, ежедневно
купающегося в крови своих подданных и считающего это совершенно
естественным. (Прим. автора)}.
- Это хорошие и здоровые правила, - сказал Фердинанд, - но они вредят
твоей репутации: если бы ты только слышал, что говорят о тебе в Неаполе...
- Фи, я не из тех, кто принимает ложь близко к сердцу, - так ответил
князь, - кроме того, репутация - это такая малость в жизни, что меня ничуть
не трогает, когда толпа забавляется тем, что распускает слухи о вещах,
которые доставляют мне большое удовольствие.
- Ах, мой господин, - заговорила я нарочито назидательным тоном, - ведь
к такой черствости вас привели страсти, но не через страсти выражает Природа
свою волю, как хочется думать развратным личностям, подобным вам. Эти
чувства суть плоды гнева Природы, и мы можем освободиться от их власти, если
будем молить Предвечного о спасении, но спасение это надо заслужить. Вашу
задницу ежедневно посещают три-четыре сотни фаллосов, вы бежите от исповеди,
никогда не принимаете святого причастия, яростно противитесь благим
намерениям и при этом собираетесь заслужить милость небесную. Нет, сударь,
не таким образом можно замолить свои грехи или хотя бы добиться
снисхождения. Скажите, как можно сжалиться над вами, если вы упорствуете в
своих порочных делах подумайте о том, что ждет вас в следующем мире
неужели вы, будучи свободным в выборе между добром и злом, полагаете, что
справедливый Бог, который дал вам эту свободу, не накажет вас за
неправедность? Неужели вы полагаете, друг мой, что лучше терпеть вечные
муки, нежели поразмыслить над своей участью и пожертвовать своими гнусными
наклонностями, которые даже в этой жизни доставляют вам ничтожные, мизерные
удовольствия, зато приносят бесконечные и неисчислимые заботы, неприятности,
огорчения и сожаления? Одним словом, разве для низменных плотских утех
сотворил нас Всевышний?
Франкавилла и король с недоумением смотрели на меня и в какой-то момент
решили, что я рехнулась.
Наконец Фердинанд нарушил тишину, наступившую после моей речи.
- Жюльетта, - сказал он, - если вы еще не закончили свою проповедь,
продолжите ее, когда нас не будет на этом свете.
- Я дошел до такой степени нечестивости и забвения всех религиозных
чувств, - добавил Франкавилла, - что мое спокойствие не сможет нарушить
упоминание об этом сверхъестественном призраке, выдуманном священниками,
которые зарабатывают себе на жизнь тем, что восхваляют его но меня бросает
в дрожь само его имя.
Нам постоянно твердят, - продолжал князь, - что Бог явил себя людям. Но
в чем заключалось это явление? Доказал ли он свою божественность? Сказал ли,
кто он есть на самом деле? И в чем состоит его сущность? Может быть, он
объяснил ясно и просто свои намерения и планы? Разве соответствует
действительности то, что мы знаем с чьих-то слов о его замыслах? Конечно,
нет: он только поведал нам, что он - тот, кто он есть, что он - непознанный
Бог, что его пути неисповедимы и неподвластны пониманию, что он гневается,
когда кто-то осмеливается вникнуть в его тайны и призывает на помощь разум,
чтобы понять его или его дела. Так соответствует ли поведение этого
явленного Бога тем возвышенным понятиям, которые нам внушают о его мудрости,
его доброте, справедливости, благожелательности... о его высшей власти?
Отнюдь с какой бы стороны мы на него ни посмотрели, мы всегда видим его
пристрастным, капризным, злобным, деспотичным, несправедливым если порой он
и делает добро некоторым людям, то для всех остальных является заклятым
врагом если он снисходит к некоторым и открывается им, то всех остальных
держит в неведении относительно своих божественных замыслов. Вот вам
исчерпывающий портрет вашего отвратительного Бога. Так неужели его цели
несут на себе печать разума и мудрости? Ведут ли они к благосостоянию людей,
которым являет себя этот сказочный призрак? Что мы видим в его заповедях?
Ничего, кроме непонятных указов, смешных и столь же непонятных повелений и
церемоний, недостойных властителя Природы, кроме жертвоприношений и
искупления грехов, выгодных только служителям этого невыносимо скучного
культа, но чрезвычайно обременительных для человечества. Более того, я вижу,
что очень часто эти установления делают человеческие существа
необщительными, надменными, нетерпимыми, сварливыми и жестокими по отношению
к тем, кто не получил того же озарения, тех же законов и милостей от небес.
И вы, Жюльетта, хотите, чтобы я боготворил этого чудовищного призрака!
- Я бы также хотел, чтобы его боготворили, - неожиданно сказал
Фердинанд. - Короли всегда поощряют религию, ибо с начала века она служит
опорой тирании. В тот день, когда человек перестанет верить в Бога, он
начнет истреблять своих властителей.
- Не будем гадать, кого он захочет уничтожить первого, - заметила я, -
но будьте уверены, расправившись с одним, он не замедлит поступить так же с
другим. Если же на минуту вы соизволите забыть о том, что вы - деспот, и
философски посмотрите на вещи, вам придется признать, что мир будет только
лучше и чище, когда в нем не будет ни тиранов, ни священников - чудовищ,
которые жиреют на нужде и невежестве народов и делают их еще беднее и
невежественнее.
- А ведь наша гостья не любит королей, - усмехнулся Фердинанд.
- Так же, как и богов, - немедленно парировала я. - В моих глазах все
первые - тираны, вторые - привидения, и я утверждаю, что люди не заслуживают
того, чтобы их угнетали или обманывали. Природа сотворила нас свободными и
атеистами. Только позже сила одолела слабость, и у нас появились короли.
Глупцы начали испытывать благоговейный страх перед нахальным плутовством, и
мы получили богов. Словом, во всем этом сонме я нахожу лишь отъявленных
негодяев и нелепых призраков, в которых нет никакого намека на вдохновение
свыше.
- Но чем были бы люди без королей или без богов?
- Они были бы более свободными и мудрыми, следовательно, более
достойными замыслов и надежд, которые питает на их счет Природа. Ведь она
создала их не для того, чтобы они прозябали под скипетром человека, который
ничем не лучше их, или томились в оковах божества, которое есть всего лишь
выдумка фанатиков.
- Одну минуту, - перебил меня Франкавилла и обратился ко всем
присутствующим. - я склоняюсь к мнению Жюльетты. Она права в том, что Бог не
нужен, но в таком случае для людей придется найти другую узду разумеется,
она не нужна философу, но благотворна для толпы, и королевскую власть надо
поддерживать оковами.
- Между прочим, об этом я уже говорила его величеству, когда мы с ним
обсуждали этот вопрос, - сказала я.
- Стало быть, - подытожил Франкавилла, - религиозные химеры можно
заменить только самым жестоким террором: избавьте людей от
сверхъестественного страха перед адом, и они взбесятся, то есть на место
этого страха следует поставить еще более суровые законы, которые будут
направлены исключительно против народа, поскольку только низшие классы
угрожают государству, только от них исходит недовольство. Богатый не боится
оков, которые ему не грозят, так как, имея деньги, он в свою очередь
приобретает право угнетать других. Вы никогда не встретите представителя
высшего класса, который ощущал бы хоть каплю тирании, потому что он сам
может быть настоящим тираном для тех, кто от него зависит. Сюзерен,
понимающий это, правит с крайней жестокостью и в то же время дает
возможность своим союзникам-вельможам творить в их собственных владениях
все, что им захочется он охраняет их своим влиянием и своей мощью он
должен сказать им так: "Вы также можете издавать законы, но лишь такие,
которые не противоречат моим чтобы трон мой был несокрушим, поддерживайте
мою власть всей властью, которую я вам выделил, и спокойно наслаждайтесь
своими привилегиями, но так, чтобы не задевать моих..."
- Такой же договор короли когда-то заключили с духовенством, - заметила
Олимпия.
- Вот именно но духовенство, строя свою власть на всесилии
фантастического Бога, сделалось сильнее короля священники свергали королей
вместо того, чтобы поддерживать их. Я же хочу, чтобы последней инстанцией
власти было правительство и чтобы права, дарованные высшему классу и
философам, использовались только в интересах их собственных страстей при
условии, что они никогда и ни в чем не будут противоречить интересам
государства, ибо государство не может управляться только теократией или
только деспотом король обязан безжалостно подавлять соперников, угрожающих
его трону, и в то же время должен делиться властью с союзниками,
объединиться с ними для того, чтобы заковать в цепи многоголовую народную
гидру.
- По этой логике, - сказала Клервиль, - законы, принимаемые против
населения, не могут быть чересчур жестокими.
- Мы должны следовать примеру Дракона {Дракон (7 в. до н. э.), один из
шести афинских законодателей, законы которого отличались особой
жестокостью.}, - сказал Франкавилла. - Законы надо писать кровью,
подпитывать кровью, они должны благословлять кровопускание, а главное -
держать народ в самой удручающей нищете: люди тогда лишь становятся
опасными, когда живут в довольстве.
- И когда вкушают плоды просвещения?
- Да, и когда вкушают плоды просвещения. Людей надо держать в самом
глухом невежестве, их рабство должно быть беспросветным и бесконечным, они
должны быть лишены средств и возможностей избежать его, для чего и нужны