кистях рук, затем, нагнувшись, перерезал ему путы на ногах и, выпрямившись,
сказал:
потрясен. Он застыл на месте от удивления.
спастись, запомните: я живу под именем Фошлевана на улице Вооруженного
человека, номер семь.
пол-оборота, скрестил руки и, подперев одной из них подбородок, зашагал в
сторону рынка. Жан Вальжан провожал его взглядом. Пройдя несколько шагов,
Жавер обернулся и крикнул Жану Вальжану:
Проповедников.
удосужился до тех пор поглядеть на шпиона, лежавшего связанным в темном углу
нижней залы.
на расстрел, Мариус узнал его. Внезапно в его мозгу мелькнуло воспоминание.
Он припомнил, как встретился с полицейским надзирателем на улице Понтуаз и
как тот дал ему два пистолета, те самые, что пригодились ему здесь, на
баррикаде: он припомнил не только лицо, но и имя.
То была не уверенность, а скорее вопрос, который он задавал себе: "Не тот ли
это полицейский надзиратель, который называл себя Жавером?"
удостовериться, действительно ли это тот самый Жавер.
баррикады:
Глава двадцатая. МЕРТВЫЕ ПРАВЫ, И ЖИВЫЕ НЕ ВИНОВАТЫ
минут. Множество таинственных звуков, носившихся в воздухе, дыхание
невидимых вооруженных толп, двигавшихся по городу, прерывистый галоп
конницы, тяжелый грохот артиллерии, перекрестная ружейная и орудийная пальба
в лабиринте парижских улиц, пороховой дым, поднимавшийся над крышами
золотыми клубами, неясные и гневные крики, доносившиеся откуда-то издалека,
грозные зарницы со всех сторон, звон набата Сен-Мерри, заунывный, как
рыдание, мягкая летняя пора, великолепие неба, пронизанного солнечным
сиянием и полного облаков, чудная погода и устрашающее безмолвие домов.
стены - в две неприступные стены: двери были заперты, окна захлопнуты,
ставни затворены.
покончить с отжившим старым порядком, с дарованной хартией или с устаревшими
законами, когда воздух был насыщен гневом, когда город сам разрушал свои
мостовые, когда восстанию сочувствовала буржуазия, - тогда горожане,
охваченные мятежным духом, становились как бы союзниками повстанцев, дом
братался с выросшей словно из-под земли крепостью и служил ей опорой. Но
если время еще не назревало, если восстание не получало одобрения народа,
если он отрекался от него, то бунтовщики обречены были на гибель. Город
вокруг них обращался в пустыню, все души ожесточались, все убежища
запирались, и улицы открывали путь войскам, помогая овладеть баррикадой.
тому, кто пытается понукать его! Народ не терпит принуждения. Тогда он
бросает восставших на произвол судьбы. Мятежники попадают в положение
зачумленных. Дом становился неприступной кручей, дверь - преградой, фасад -
глухой стеной. Стена эта все видит, все слышит, но не хочет прийти на
помощь. Она могла бы приотвориться и спасти вас. Но нет! Эта стена - судьба.
Она глядит на вас и выносит вам приговор. Какой угрюмый вид у запертых
домов! Они кажутся нежилыми, хотя на самом деле продолжают жить. Жизнь как
будто замерла, но течет там своим чередом. Никто не выходил оттуда целые
сутки, хотя все налицо. Внутри такой скалы ходят, разговаривают, ложатся
спать, встают, сидят в кругу семьи, едят и пьют, дрожат от страха - это
ужасно! Только страх может извинить неумолимую жестокость; смятение,
растерянность - смягчающие обстоятельства. Порою - даже и такие случаи
бывают - страх становится одержимостью; испуг может обратиться в ярость,
осторожность - в бешенство; вот откуда взялось полное глубокого смысла
выражение: "Бешеные из умеренных". Случается, что вспышки панического ужаса
порождают злобу, подобную темному облаку дыма. "Чего еще надо этим
смутьянам? Вечно они бунтуют. Только сбивают с пути мирных горожан. Довольно
с нас этих революций! Зачем их принесло сюда? Пусть проваливают! Поделом им.
Сами виноваты. Пускай получат по заслугам. Нам-то какое дело! Всю нашу
бедную улицу изрешетили пулями. Это шайка негодяев. Главное, не отворяйте
дверей!" И дом преображается в гробницу. Повстанец мучается в агонии перед
запертой дверью; вот его настигает картечь, вот над ним заносят обнаженные
сабли. Он знает, что, сколько ни кричи, - помощь не придет, хотя его и
слышат. Там есть стены, которые могли бы укрыть его, там есть люди, которые
могли бы спасти его, - и у этих стен есть уши, но у людей сердца из камня.
обращаясь из борьбы идей в борьбу вооруженную, из Минервы - в Палладу. Если
утопия, потеряв терпение, становится мятежом, она знает, что ее ждет; почти
всегда она приходит преждевременно. Тогда она смиряется и взамен триумфа
стоически приемлет катастрофу. Она служит тем, кто отвергает ее, не жалуясь
и даже оправдывая их; благородство ее в том, что она согласна быть всеми
покинутой. Она непреклонна перед лицом опасности и снисходительна к
неблагодарным.
жизнь человечества в целом; прогрессом зовется поступательное движение
человечества. Прогресс шагает вперед; это великое земное странствие человека
к небесному и божественному. У него бывают остановки в пути, где он собирает
отставших; бывают привалы, где он размышляет, созерцая некую чудесную землю
Ханаанскую, вдруг открывшую перед ним свои просторы; бывают ночи, когда он
спит; и нет для мыслителя более мучительной тревоги, чем видеть душу
человечества, окутанную мраком, чем ощупью искать во тьме уснувший прогресс
и не иметь силы разбудить его.
Нерваль, путая прогресс с богом и принимая перерыв в движении за смерть
высшего существа.
сущности, он и во сне продолжал свой путь, так как вырос за это время.
Увидев его снова, вы убедитесь, что он стал выше ростом. Пребывать в покое
так же невозможно для прогресса, как для потока; не ставьте ему преград, не
бросайте каменных глыб в его русло; препятствия заставляют воду пениться, а
человечество бурлить. Вот причина волнений и смут. Но после каждого
восстания оказывается, что вы продвинулись вперед. Пока не будет установлен
порядок, - а порядок не что иное, как всеобщий мир, - пока не воцарятся на
земле гармония и единение, до тех пор этапами прогресса будут служить
революции.
Русанов Владислав
Дальский Алекс
Маккарти Кормак
Ильин Андрей
Березин Федор
Корнев Павел