неудобства, да еще приписывая себе труд заключённых. К тому ж многие
стягиваются сюда по вербовке, по договорам и еще получают подъёмные. Для
тех, кто умеет мыть золото из производственных нарядов, прилагерный мир --
Клондайк. Сюда тянутся с поддельными дипломами, сюда приезжают авантюристы,
проходимцы, рвачи. Выгодно ехать сюда тем, кому нужна бесплатно чужая голова
(полуграмотному геологу геологи-зэки и проведут полевые наблюдения, и
обработают их, и выводы сделают, а он потом хоть диссертацию защищай в
метрополии). Сюда забрасывает неудачников и просто горьких пьяниц. Сюда
приезжают после крушения семей или скрываясь от алиментов. Ещё бывают здесь
молодые выпускники техникумов, кому не удалось при распределении
благополучно славировать. Но с первого дня приезда сюда они начинают рваться
назад в цивилизованный мир, и кому не удаётся это за год, то уже за два
обязательно. А есть среди вольняшек и совсем другой разряд: уже пожилых, уже
десятки лет живущих в прилагерном мире и так придыша к нему, что другого
мира, слаще, -- им не надо. Закрывается их лагерь, или перестаёт начальство
платить им, сколько они требуют -- они уезжают, но непременно в другую такую
же прилагерную зону, иначе они жить не могут. Таков был Василий Аксентьевич
Фролов, великий пьяница, жулик, и "знатный мастер литья", о котором здесь
много можно было бы рассказать, да уж он у меня описан. Не имея никакого
диплома, а мастерство своё последнее пропив, он меньше 5000 в месяц
дохрущевскими деньгами не получал.
еще не посаженный или уже освобожденный гражданин Советского Союза, стало
быть и всякий гражданин прилагерного мира. Но чаще это слово употребляется
на Архипелаге в узком смысле: вольняшка -- это тот вольный, кто работает в
одной производственной зоне с заключёнными. Поэтому приходящие туда работать
из группы (1), (5) и (6) -- тоже вольняшки.
нормировщиками. Еще берут их на те должности, где использование заключённых
сильно бы затруднило конвоирование: шофёрами, возчиками, экспедиторами,
трактористами, экскаваторщиками, скреперистами, линейными электриками,
ночными кочегарами.
запросто сдруживались с нами, и делали всё, что запрещалось лагерным режимом
и уголовным законом: охотно бросали письма зэков в [вольные] почтовые ящики
посёлка; носильные вещи, замотанные зэками в лагере, продавали на вольной
толкучке, вырученные за то деньги брали себе, а зэкам несли чего-нибудь
[пожрать]; вместе с зэками разворовывали также и производство; вносили или
ввозили в производственную зону водку (при строгом осмотре на вахте --
пузырьки с засмоленными горлышками спускали в бензобаки автомашин). *(2)
брезговали и на самих себя записывать десятники и мастера) -- это делалось
непременно: ведь работа, записанная на заключённого -- пропащая, за неё
денег не заплатят, а дадут пайку хлеба. Так в некарточные времена был смысл
закрыть наряд зэку лишь кое-как, чтоб неприятностей не было, а работу
переписать на вольного. Получив за неё деньги, вольняшка и сам ел-пил и
зэков своих подкармливал. *(3)
скорее дружественными. К тому ж эти потерянные, полупьяные, разоренные люди
живей прислушивались к чужому горю, были способны внять беде посаженного и
несправедливости его посадки. На что по должности закрывали глаза офицеры,
надзор и охрана, на то открыты были глаза непредвзятого человека.
производства", они поставлены были давить заключённых и погонять. Но с них
спрашивали и ход самого производства, а его не всегда можно было вести в
прямой вражде с зэками: не всё достигается палкой и голодом, что-то надо и
по доброму согласию, и по склонности и по догадке. Только те десятники были
успешливы, кто ладил с бригадирами и лучшими мастерами из заключённых.
Сами-то десятники бывали мало того что пьяницы, что расслаблены и отравлены
постоянным использованием рабского труда, но и неграмотны, совсем не знали
своего производства или знали дурно, и оттого еще сильней зависели от
бригадиров.
праздником напьяне' плотницкий десятник Федор Иванович Муравлев и бригадиру
маляров Синебрюхову, отличному мастеру, серьёзному, стойкому парню, сидящему
уже десятый год, открывается:
набирал -- думал в царство небесное взять. И где он теперь? В ссылке умер? И
тебя посадил? Не-ет, мой отец был поумней: он сызмалетства всё дочиста
пропивал, изба голая, в колхоз и курицы не сдал, потому что нет ничего -- и
сразу бригадир. И я за ним водку пью, горя не знаю.
Муравлев -- председатель месткома строительства.
как и избавиться (избавиться невозможно: нанимает их отдел кадров, а не
прораб, отдел же кадров по симпатии подбирает частенько бездельников или
дураков). За все материалы и фонд заработной платы прораб отвечает своим
карманом, а Муравлев то по неграмотности, а то и по простодушию (он совсем
не вредный парень, да бригадиры ж ему за то еще и [подносят]) транжирит этот
самый фонд, подписывает непродуманные наряды (заполняют их бригадиры сами),
принимает дурно-сделанную работу, а потом надо ломать и делать заново. И
Буслов рад был бы такого десятника заменить на инженера-зэка, работающего с
киркой, но из бдительности не велит отдел кадров.
а?
прораб надумывал взять его в письменную осаду. Не щадя своего времени, он
начинал писать ему все приказания письменно (копии подшивая в папку).
Приказания эти, разумеется, не выполнялись и росло грозное дело. Но не
терялся и председатель месткома. Он раздобывал половину измятого тетрадного
листика и за полчаса выводил мучительно и коряво:
плотниских работ в не исправном виде тоесть в Плохом состоянии и
исключительно не работают".
заключённых -- постоянный пригнёт и постоянный враг. Прораб уже не входит с
бригадирами ни в дружеские отношения, ни в сделки. Он [режет] их наряды,
разоблачает их тухту (сколько ума хватает) и всегда может наказать бригадира
и любого заключённого через лагерное начальство:
выводом на работу) бригадира бетонщиков з/к Зозулю и десятника з/к
Орачевского за отливку плит толще указанного размера, в чём выразился
перерасход бетона.
записи объёма работ в наряды, з/к бригадир Алексеев нанёс десятнику товарищу
Тумаркину оскорбление, назвав его [ослом]. Такое поведение з/к Алексеева,
подрывающего авторитет вольнонаёмного руководства, считаю крайне
нежелательным и даже опасным и прошу принять самые решительные меры вплоть
до отсылки на этап.
заключённый бригадир по цене своей достоин был этапа.
лагерных наказаниях он видел высший производственный стимул. Буслов был из
тех производственных начальников, которые вжились в систему ГУЛага и
приноровились, как тут надо действовать. Он так и говорил на совещаниях: "Я
имею длительный опыт работы с зэ-ка' зэ-ка' и не боюсь их угроз прибить,
понимаете ли, кирпичом." Но, жалел он, гулаговские поколения становились не
те. Люди, попавшие в лагерь после войны и после Европы, приходили какие-то
непочтительные. "А вот работать в 37-м году, понимаете ли, было просто
приятно. Например, при входе вольнонаёмного зэ-ка зэ-ка обязательно
вставали". Буслов знал и как обмануть заключённых и как послать на опасные
места, он никогда не щадил ни сил их, ни желудка, ни тем более самолюбия.
Длинноносый, длинноногий, в жёлтых американских полуботинках, полученных
через ЮНРРА для нуждающихся советских граждан, он вечно носился по этажам
строительства, зная, что иначе во всех его углах и закоулках ленивые грязные
существа зэ-ка зэ-ка будут сидеть, лежать, греться, искать вшей и даже
совокупляться, несмотря на разгар короткого десятичасового рабочего дня, а
бригадиры будут толпиться в нормировочной и писать в нарядах тухту.
Васильевича Горшкова. Это был щуплый старичок с растопыренными седыми усами.
Он в строительстве тонко разбирался, знал и свою работу и смежную, а главное
необычное среди вольняшек его свойство было то, что он был искренне
заинтересован в исходе строительства: не карманно, как Буслов (вычтут или
премируют? выругают или похвалят?), а внутренне, как если б строил всё
огромное здание для себя и хотел получше. Пил он тоже осторожно, не теряя из
виду стройки. Но был в нём и крупный недостаток: не прилажен он был к
Архипелагу, не привык держать заключённых в страхе. Он тоже любил ходить по
строительству и доглядывать своими глазами сам, однако он не носился, как
Буслов, не настигал, кто там обманывает, а любил посидеть с плотниками на
балках, с каменщиками на кладке, со штукатурами у растворного ящика и
потолковать. Иногда угощал заключённых конфетами -- это диковинно было нам.
От одной работы он никак не мог отстать и в старости -- от резки стекла.
Всегда у него в кармане был свой алмаз, и если только при нём резали стекло,
он тотчас начинал гудеть, что режут не как надо, отталкивал стекольщиков и