шить длинный путь. Мне это знакомо. Судьба женщин, которые не имеют пра-
ва добраться до смерти, пока не пройдут через тройное таинство любви,
отчаяния и позора. Говори!
машнем гнезде. Это был рассказ о том, как иной раз неожиданно и жестоко
кончается сладость жизни... Благодушие, неустойчивость, разброд... аро-
мат болотных лилий. Потоки слащавой, хотя и искренней любви, - грош ей
цена, - любви к некоему неопределенному человечеству, потоки душевного
холода и тайного самолюбования. А в то же время червь сознания подтачи-
вает зрелый плод, готовый сорваться с ветки. Сил не хватает быть злым.
Одна мысль о жестокости вызывала судороги. Люди с наслаждением вдыхали в
себя тяжелый, расслабляющий, душный, тошнотворный запах красивых яблок,
которые гниют в погребе... Пресыщенные гурманы называли себя толстовца-
ми, что не мешало им смаковать Скрябина и эластичные антраша гермафроди-
та Нижинского. Принимали они и грубые откровения Стравинского, которые
нравились, как нравится пряность... Грянула война. Но она шла где-то
там... и это там было так далеко! Как декорация в глубине сцены. Она то-
же была своего рода пряностью... И пятнадцатилетняя девочка смотрела,
как распускаются цветы ее грудей, и прислушивалась в своей рощице к неу-
веренной песне любви... Эгоистическая пастораль продолжалась. Семья пе-
реехала в деревню, и жизнь протекала без печалей и без лишений. В
большом запущенном саду было полно земляники, крыжовника и сорных трав.
Двое детей, брат и сестра, грызли подсолнухи и делились наблюдениями и
мечтами. Они до тошноты объедались пирожками и стихами Блока и Бальмон-
та. В то время было модно увлекаться эстетизмом, приправляя его щепотка-
ми теософии, и на словах поклоняться народу. Народничество [127] - расп-
лывчатая жалость и мягкотелая идиллическая вера в нищий, темный, немытый
народ, таящий в себе сокровища непостижимой мудрости и доброты, которые
дремлют в нем, как дремлет вода подо льдом. Религией Асиного отца был
кабинетный идеализм - вера в благую природу, в прогресс человечества,
которое неуклонно шествует своей дорогой, в мудрость событий, даже в
мудрость войны и поражения, после которых сам собой наступит золотой
век: "святая Русь", как ее понимала просвещенная и либеральная прослойка
русской буржуазии во главе с ее добрым гением, Короленко, которого наме-
чали в президенты идеальной Республики будущего... Даже накануне велико-
го Октябрьского штурма в Петрограде не понимали, что положение серьезно.
Так были уверены в своих силах, что даже не приняли мер предосторожности
для самозащиты. И проснулись побежденными, не успев вступить в бой...
Лицо мира преобразилось. Словно подземный толчок потряс всю страну, от
края до края. Все рушилось. Перемещение огромных воздушных масс размета-
ло в клочья тысячи гнезд. Стаи обезумевших птиц носились, сами не зная
куда, падали и находили друг друга в водовороте бегущих армий. С жизни
были мгновенно сорваны все покровы, все до единого. И тогда люди с изум-
лением увидели, сколько неистовой злобы и ненависти скопилось в сердце
народа, который еще вчера казался добрым и плакался на свою судьбу. Уви-
дели зверя, увидели безумные глаза, увидели морду в крови, почувствовали
его смертоносное дыхание, его похоть... Слуга, которому привыкли дове-
рять, на глазах у которого выросли дети, который с покорной и добродуш-
ной заботливостью нянчил их, внезапно сделался опасен, как дикий зверь:
он пытался изнасиловать господскую дочь... И вот началось бегство вместе
со сторонниками Керенского, а они уже смешались с белыми. И среди своих,
в своем собственном лагере, извержение тех же инстинктов. Пала последняя
линия обороны: безумие овладело молоденькой девушкой. Зверь дышал людям
прямо в лицо. Люди становились похожи на него...
всяких усилий. Сразу... Значит ли это, что я всегда была зверем, что
маска культурности, которую на нас напялили, тяготила нас и что у нас
чесались руки содрать ее с себя? Отец смотрел на меня с ужасом... Стари-
ки ведь не могут менять кожу. Пока он был жив, я еще кое-как сдерживала
себя. Да и то! Он умер, когда я была уже беременна. Его счастье, что он
так и не узнал... Вместе с ним я похоронила ту, которой была раньше.
Бросила ее вместе с ним на дороге и ушла. Я ее потеряла, я потеряла все,
даже свое имя, даже ощущение своей личности. Целых два года я жила без
имени, как сумасшедшая, которая бегает за стадом, а стадо неслось беше-
ным галопом... Еще и сегодня, еще и сейчас у меня в глазах полно пыли.
Чего я только не видела! Чего я только не делала! Чего я только не пере-
несла!
- Не надо бередить...
если вам этот запах не нравится, - уходите!
бегстве, безудержном скатывании вниз, обо всех скачках и провалах. Она
не пропустила ни одного унижения и не выказывала при этом ни сожаления,
ни стыда. Рассказ ее был точен, быстр и сух. Голову она держала прямо,
глядела строго, и, словно слезы, по ее щекам текли капли дождя. Аннета
была захвачена. Она слушала не дыша. В это апрельское утро, которое неп-
рерывный дождь обратил в аквариум, перед ней развертывалась бредовая
картина бегства, и она преклонялась перед суровой силой беспощадной, му-
жественной и сжатой исповеди, в которой не было ни искреннего, ни наиг-
ранного раскаяния. Аннета была так покорена волшебной силой образов, что
даже не задумывалась над их нравственным смыслом. С бьющимся сердцем
следила она за дьявольской охотой и уже сама не знала, принадлежит ли
этот курносый профиль, с которого она не сводила глаз, скифской Диане
или дичи, за которой Диана охотилась. А с зонтика, который она маши-
нально держала, вода стекала ей на плечи.
тили. Сделав несколько шагов, он обернулся, еще раз взглянул на них, на
их застывшие позы, дернул подбородком и ушел. Мало ли на свете сумасшед-
ших? В Париже к ним привыкли...
рабском, губительном труде, который разбил столько душ, еще и в эмигра-
ции сохранявших гордость, или довел их до сумасшествия. Но ее душу испы-
тания лишь закалили. Ее спасли дикий порыв гордости и презрения, суровое
одиночество, в котором она себя замуровала, откровение, которое она поз-
нала в этот ужасный период, когда она добровольно порвала все связи с
жизнью и людьми, восторженное утверждение своего одинокого и потерянного
"я", непостижимая сила этого неведомого "я", которое бросало вызов миру
и не намерено было сдаваться. Двухлетняя ожесточенная борьба, в которой
ей удалось защититься не только от посторонних, но и от самой себя, от
своих ловушек и душевных бурь. Аннета угадывала в Асе огромную силу, си-
лу, не имевшую ни компаса, ни центра тяжести, силу, которая в одиночку
билась над тем, чтобы найти этот центр, и не находила его. Она искала
себе направление, искала смысл жизни в тяжком, беспросветном повседнев-
ном труде, полном самых гнусных унижений, в ужасах голода - она предпо-
читала его похлебке, которую могла бы получить, если бы согласилась под-
чиниться какой-нибудь партии или какому-нибудь человеку. Аннета узнавала
тот чистый алмаз суровой гордости, то неукротимое стремление к независи-
мости, которые спасли ее самое. Она сразу распознала их своим опытным
глазом в хаосе женской души, которую опустошил катаклизм. И среди того,
что было в этой душе наносного, она сумела разглядеть залежи моральной и
духовной силы, погребенной под развалинами целого мира. Она видела их
лучше, чем Ася, потому что Ася в своем исповедническом азарте ожесточи-
лась на самое себя. Она говорила, говорила - Аннета слушала, слушала и
думала... Как долго это продолжалось? Час? Больше?.. В промежутке между
двумя фразами рассыпался, как горсть дробинок, брошенных на медную чашу,
бой часов из маленького лицея... Ася остановилась, потеряла нить, прове-
ла рукой по мокрому лбу... Она вышла из бездны и уже не понимала, что
она там делала, зачем она все это рассказала...
Что я наделала?..
заметив, что вода струями побежала у нее по спине.
сына и уведите его!
видела!
знаю вас. Я знаю, что вас связывает. У вас более близкие и более глубо-
кие отношения, чем обычные отношения матери и сына.
лось, поздно. Теперь несчастье уже совершилось.
послушала себя, если б не знала того, что знаю, того, что должно прои-
зойти... Так вот, уведите его, пока не поздно! Но торопитесь! Завтра я
уже за себя не отвечаю... Я его заберу у вас, и он будет несчастен. Я
Каменистый Артем
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Мурич Виктор
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий