идти, или идет, когда ей вздумалось остановиться. У Франции бывают приступы
грубого материализма, ее высокий разум по временам засоряют идеи, которые
недостойны французского величия и годятся разве для какого-нибудь штата
Миссури или Южной Каролины. Что поделаешь? Великанше угодно притворяться
карлицей; у огромной Франции бывают мелочные капризы. Вот и все.
Это еще не беда, лишь бы свет вернулся, лишь бы затмение не превратилось в
вечную ночь. Заря и возрождение - синонимы. Новый восход светила
соответствует неизменному обновлению человеческого "я".
изгнании являются для самопожертвования приемлемым и предвиденным концом.
Настоящее имя самопожертвования - бескорыстие. Пусть всеми покинутые
остаются покинутыми, пусть изгнанники идут в изгнание, ограничимся тем, что
обратимся с мольбой к великим народам - не слишком далеко отступать, когда
они отступают. Под предлогом возврата к здравому смыслу не следует
опускаться слишком низко.
и желудок, но нельзя допустить, чтобы требования желудка становились
единственным законом. У преходящей жизни есть права, мы их признаем, но есть
свои права и у жизни вечной. Можно подняться на большую высоту, а затем
вдруг упасть. В истории такие случаи бывают, к сожалению, часто. Великая,
прославленная нация, приблизившаяся к идеалу, вдруг начинает копаться в
грязи и находит в этом вкус; если ее спросят, по какой причине она покидает
Сократа ради Фальстафа, она отвечает: "Потому что я люблю государственных
мужей".
исступленный порыв к идеалу. Прогресс в оковах подвержен болезням и страдает
трагическими припадками эпилепсии. Мы не могли миновать на своем пути
исконную болезнь прогресса - междоусобную воину. Здесь один из роковых
этапов, и акт и антракт нашей драмы, главным действующим лицом которой
является человек, проклятый обществом, и истинное название которой:
"Прогресс".
все наши чаяния. И так как заключенной в них идее в дальнейшем развитии этой
драмы предстоит пережить еще немало испытаний, да будет нам позволено здесь,
если не приподнять над ней покрывало, то хотя бы показать сквозь завесу
яркое ее сияние.
конца, в целом и в частностях, - каковы бы ни были отклонения, исключения и
отдельные срывы, - путь от зла к добру, от неправого к справедливому, от лжи
к истине, от ночи к дню, oт вожделений к совести, от тлена к жизни, от
зверских инстинктов к понятию долга, от ада к небесам, от небытия к богу.
Исходная точка - материя, конечный пункт - душа. В начале чудовище, в конце
- ангел.
Глава двадцать первая. ГЕРОИ
подползал к баррикаде бесшумно, как удав. Теперь же, среди бела дня,
нападение врасплох на открытом пространстве было невозможно, потому что
живые силы атакующих оказались на виду; раздался рев пушки, и войско
ринулось на приступ. В яростном стремительном порыве мощная колонна
регулярной пехоты, подкрепленная через равные промежутки национальной и
муниципальной гвардией в пешем строю, опираясь на шумные, хотя невидимые
толпы, выступила на улицу беглым шагом с барабанным боем, при звуках трубы,
с саперами во главе, и, держа штыки наперевес, не сгибаясь под градом пуль,
пошла прямо на баррикаду, с силой медного тарана, бьющего в стену.
засверкал вспышками выстрелов. Штурм был настолько яростным, что на минуту
вся баррикада оказалась наводненной атакующими. Но, стряхнув с себя солдат,
как лев стряхивает собак, и лишь на миг покрывшись нападающими, словно скала
морской пеной, она восстала вновь, такая же крутая, черная и грозная.
страшная даже на открытой позиции, и ответила на огонь редута ожесточенной
ружейной стрельбой. Те, кому приходилось видеть фейерверк, припомнят
огненные снопы скрещенных молний, называемые букетом. Пусть они представят
себе такой букет не в вертикальном, а в горизонтальном положении, мечущий
пули, дробь и картечь с концов своих огненных стрел и сеющий смерть
гроздьями громовержущих молний. Баррикада попала под этот град.
безрассудства, до какого-то свирепого героизма, готовые пожертвовать жизнью.
В ту эпоху солдаты национальной гвардии дрались, как зуавы. Войска
стремились кончить битву, повстанцы - продолжать ее. Затягивать агонию в
расцвете юности и здоровья - это уже не бесстрашие, а безумство. Для каждого
участника схватки смертный час длился бесконечно. Вся улица покрылась
трупами.
Анжольрас, державший в голове весь план обороны, берег себя и стоял в
укрытии; три солдата, один за другим, упали мертвыми под его бойницей, - они
так и не заметили его. Мариус сражался без прикрытия. Он стоял, как живая
мишень, возвышаясь над стеной редута больше чем по пояс. Нет более буйного
расточителя, чем скряга, если ему вздумается кутнуть, и никто так не страшен
в сражении, как мечтатель. Мариус был грозен и задумчив. Все представлялось
ему словно во сне. Он казался призраком с ружьем в руках.
смертном вихре, закружившем их, они продолжали смеяться.
Курфейрак. Насмешки чередовались с презрением.
имена известных и даже знаменитых лиц, в том числе кое-кого из старой армии.
- Они обещали примкнуть к нам, обязались нам помочь, поклялись в этом
честью, они наши командиры - и они же нас предали!
звезды: только издалека.
что казалось, будто выпал снег.
преимущество. Они расположились на вершине стены и в упор расстреливали
солдат - те, спотыкаясь среди раненых и убитых, застревали на крутом ее
откосе. Баррикада, построенная подобным образом и отлично укрепленная
подпорами изнутри, действительно представляла одну из тех позиций, откуда
горстка людей может держать под угрозой целое войско. Тем не менее атакующая
колонна, непрерывно пополняясь и увеличиваясь под градом пуль, неотвратимо
приближалась; мало-помалу, шаг за шагом, медленно, но неуклонно, армия
зажимала баррикаду в тиски.
груде камней, на улице Шанврери, разразилась битва, достойная стен Трои.
Изможденные, оборванные, изнуренные люди, которые больше суток ничего не ели
и не смыкали глаз, которые могли выпустить всего лишь несколько зарядов и
напрасно ощупывали пустые карманы, ища патронов, почти все раненные, кто в
голову, кто в руку, забинтованные порыжелыми и почерневшими тряпками, в
изодранной, залитой кровью одежде, вооруженные негодными ружьями и старыми
зазубренными саблями, преобразились в Титанов. Баррикаду атаковали раз
десять, одолевали ее высоту, проникали внутрь, но так и не могли взять.
костер из этих охваченных яростью сердец и посмотрите на разбушевавшийся
пожар. То было не сражение, а жерло раскаленной печи, уста извергали пламя,
лица искажались гневом. Казалось, то были уже не люди; бойцы пламенели
яростью, страшно было смотреть на этих саламандр войны, метавшихся взад и
вперед в багровом дыму. Мы отказываемся от описания всех сцен этой
грандиозной битвы и в целом и в их последовательности. Одной лишь эпопее
дозволено заполнить двенадцать тысяч стихов изображением битвы.
преисподней, именуемую в Ведах "Лесом мечей".
стреляли издали и в упор, сверху, снизу, со всех сторон, с крыш домов, из
окон кабачка, из отдушин подвала, куда забрались некоторые из повстанцев.
Они сражались один против шестидесяти. Полуразрушенный фасад "Коринфа" был
страшен. Татуированное картечью окно, с выбитыми стеклами и рамами,
превратилось в бесформенную дыру, кое-как заваленную булыжниками. Боссюэ был
убит, Фейи убит; Курфейрак убит; Жоли убит; Комбефер, пораженный в грудь
тремя штыковыми ударами в тот миг, когда он наклонился, чтобы поднять
раненого солдата, успел только взглянуть на небо и испустил дух.
голову, и все лицо его было залито кровью, словно завешено красным платком.
он, не глядя, протягивал руку вправо или влево, и кто-нибудь из повстанцев
подавал ему первый попавшийся клинок. Теперь у него остались обломки от
четырех шпаг; у Франциска I в битве при Мариньяне было шпагой меньше.
счастливой Аризбе; Эвриал, сын Мекистея, лишил жизни Дреса, Офелтия, Эсепа и