Чтение 218–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

Нес Конституцию архивариус Камю; он поднялся, вместе с ней на трибуну и,
показав собранию, провозгласил, подобно Моисею:

- Народ! Вот свод законов!

Началась церемония клятвы.

Все члены Собрания торжественно прошли перед трибуной; многие из них
знали заранее, что эта беспомощная Конституция не просуществует и года: они
клялись ради самой клятвы, потому что церемония была им навязана Три
четверти тех, кто принес клятву, знали, что не сдержат своего слова.

Тем временем слух о трех принятых декретах распространился по всему
городу:

Нет более титула "величество"!

Нет более трона!

Обычное кресло по левую руку от председателя!

Это было почти то же, что сказать: "Нет более короля".

Деньги, как всегда, "задрожали" в первую очередь: они невероятно упали в
цене; банкиры начали испытывать беспокойство.

9 октября произошло великое событие.

8 соответствии с новым законом более не существовало главнокомандующего
Национальной гвардией.

9 октября Лафайет должен был подать в отставку, а каждый из шести
командиров легионов будет по очереди выполнять его обязанности.

Наступил день, назначенный для участия короля в заседании-; как помнят
читатели, это было 7-е.

Вошел король.

Против всякого ожидания - так велика еще была сила привычки - при
появлении короля все не только встали, не только обнажили головы, но и
дружно зааплодировали.

Собравшиеся прокричали: "Да здравствует король!"

Однако вслед за тем роялисты, будто желая выразить пренебрежение новым
депутатам, грянули с трибун:

- Да здравствует его величество!

По рядам представителей нации пробежал ропот неудовольствия; все взгляды
обратились к трибунам, и стало понятно, что крики неслись с трибун,
предназначавшихся для бывших членов Учредительного собрания.

- Ладно, господа, завтра я вами займусь! - пригрозил Кутон.

Король знаком показал, что хочет говорить.

Его выслушали.

Речь, которую он произнес, была составлена Дюпором дю Тертром весьма и
весьма умело и имела огромный успех; она целиком была посвящена
необходимости поддержания порядка и сплочения ради любви к Отечеству.

Председательствовал в тот день Пасторе.

Пасторе был роялистом.

Король в своей речи сказал, что нуждается в любви своих подданных.

- Мы тоже, государь, - откликнулся председатель, - нуждаемся в вашей
любви!

При этих словах все Собрание отозвалось дружными аплодисментами.

Король в своей речи высказал предположение о том, что Революция окончена.

На какое-то мгновение все Собрание поверило в то, что так оно и есть.

Для этого, государь, не следовало быть добровольным королем священников и
невольным королем эмигрантов!

Впечатление, которое король произвел на Собрание, немедленно захватило
Париж.

Вечером король с семейством был в театре.

Он был встречен громом аплодисментов.

Многие плакали, да и сам король, как ни мало был он чувствителен,
прослезился.

Ночью король написал письма всем монархам - в этих письмах он сообщал им
о принятии Конституции 1791 года.

Впрочем, мы знаем, что однажды в порыве воодушевления он уже присягнул
этой Конституции, когда она еще не была завершена.

На следующий день Кутон вспомнил о своем обещании, данном бывшим членам
Учредительного собрания.

Он объявил, что хочет внести предложение.

Все уже знали, что представляют собой предложения Кутона.

Наступила тишина.

- Граждане! - молвил Кутон. - Я требую, чтобы это Собрание покончило с
остатками привилегий: все трибуны должны быть открыты для публики.

Предложение было принято единогласно.

На следующий день народ затопил трибуны бывших депутатов и перед этой
толпой тень Учредительного собрания отступила.

Глава 3

ВО ФРАНЦИИ И ЗА ЕЕ ПРЕДЕЛАМИ

Как мы уже сказали, новое Собрание было настроено исключительно против
знати и духовенства.

Это был настоящий крестовый поход; только на знаменах вместо "Так хочет
Бог" было начертано "Так хочет народ".

9 октября, то есть в день отставки Лафайета, Галуа и Жансоне, зачитали
доклад о религиозных волнениях в Вандее.

Доклад был умный, спокойный и произвел сильное впечатление.

Кто был его вдохновитель, ежели не автор?

Один весьма ловкий политик, который скоро появится на сцене, а также в
нашей книге.

Собрание было склонно к веротерпимости.

Один из его членов, Фоше, потребовал лишь, чтобы государство перестало
платить служителям церкви, объявившим о нежелании внять призывам
государства, назначив, однако, пенсии тем из строптивых священников, кто был
стар и немощен.

Дюко пошел еще дальше: он призвал к веротерпимости; он потребовал, чтобы
духовенству предоставили свободу выбора, присягать или не присягать.

Еще дальше пошел конституционный епископ Тори. Он заявил, что самый отказ
духовенства свидетельствует о его огромном мужестве.

Нам еще предстоит узнать о том, как святоши из Авиньона ответили на эту
веротерпимость.

После обсуждения, так ничем и не закончившегося, по вопросу о
конституционных священниках Собрание перешло к обсуждению вопроса об
эмигрантах.

Это означало переход от войны внутренней к войне внешней, то есть
разбередило обе раны Франции.

Фоше изложил вопрос о духовенстве, Бриссо доложил об эмиграции.

Он подошел к этому вопросу с человеческой точки зрения; он подхватил
знамя, которое умирающий Мирабо выпустил из рук за год до этого.

Он потребовал, чтобы Собрание различало эмигрировавших из страха и
эмигрировавших из ненависти: он потребовал, чтобы к первым Собрание было
снисходительным, к последним же относилось со всею суровостью.

По его мнению, нельзя было запирать граждан в королевстве: необходимо
было, напротив, отворить перед ними все двери.

Он даже не хотел, чтобы у эмигрировавших из ненависти отбиралось
имущество.

Требовал он по отношению к ним только одного: прекратить выплаты тем, кто
выступал против Франции.

В самом деле, до чего восхитительно! Франция по-прежнему содержала за
границей принцев Конде, Ламбеков. Карла Лотарингского!

Мы еще увидим, как эмигранты ответили на эту ласку.

Когда Фоше закончил выступление, были выслушаны сообщения из Авиньона.

После выступления Бриссо были выслушаны новости о положении в Европе.

В конце заседания все были буквально оглушены новостями из Америки.

Итак, начнем с Авиньона.

Расскажем в нескольких словах историю этого второго Рима.

Бенедикт XI только что умер - произошло это в 1304 году - при весьма
подозрительных обстоятельствах Поговаривали, что он был отравлен фигами.

Филипп Красивый, давший пощечину Бонифацию VIII рукою Колонны, устремлял
свои чаяния в сторону Перуджи, где собирался конклав <Конклав (от лат.
conclave - запертая комната), собрание (с 1274 г.) кардиналов, созываемое
после смерти папы Римского для избрания нового. Происходит в изолированном
от внешнего мире помещении.>.

Ом уже давно вынашивал мысль о том, чтобы отнять у Рима панство,
перевезти его во Францию и, заключив его в свою тюрьму, заставить работать
на себя, а также, как говорит наш великий учитель Мишле, "дабы диктовать ему
выгодные папские грамоты, использовать его непреложность и назначить Святой
Дух писцом и сборщиком налогов французских королей".

И вот однажды к нему прибыл запыленный, падающий от изнеможения и едва
ворочающий языком гонец.

Он принес такую весть:

Силы профранцузской и антифранцузской партий были на конклаве до такой
степени равны, что ни один папа не набирал нужного числа голосов, и уже
стали поговаривать о том, чтобы созвать в другом городе новый конклав.

Жителей Перуджи такое решение не удовлетворило, Они почитали за счастье,
что папа будет избран в их городе.

Они придумали вот что: установили кордон вокруг конклава, чтобы отрезать
кардиналам подвоз продовольствия.

Кардиналы возопили.

- Назовите папу, - прокричали в ответ горожане, - и будете сыты.

Кардиналы держались двадцать четыре часа.

По истечении суток они сдались.

Было решено, что антифранцузская партия изберет трех кардиналов, а
профранцузская партия из этих трех кардиналов выберет папу.

Среди этих трех открытых врагов Филиппа Красивого был Бертран Готский,