Чтение 220–й страницы книги ~Имаджика~

кто-нибудь не объяснит ему дорогу, он может бродить здесь вечно, так и не
найдя своего Отца.

Нуллианак был гол, но это состояние не придавало ему ни чувственности, ни
чувствительности. Его плоть сияла почти также ослепительно, как и его
молнии, и была лишена видимых органов размножения и выделения. У него также
не было видно ни волос, ни сосков, ни пупка. Он непрерывно поворачивался
вокруг своей оси, пытаясь отыскать существо, близость которого он ощущал,
но, возможно, вложенный в него запас разрушительной энергии притупил его
чувства, так как он увидел Милягу, лишь когда тот приблизился к нему почти
вплотную.

- Ты не меня ищешь? - спросил Миляга.

Нуллианак устремил на него свой взгляд. Между ладонями его головы прошла
новая волна электрических разрядов, и сквозь их потрескивания зазвучал его
монотонный голос.

- Маэстро, - сказал Нуллианак.

- Ты знаешь, кто я?

- Конечно, - ответил он. - Конечно.

Голова его покачивалась, словно у загипнотизированной змеи. Он
придвинулся к Миляге поближе.

- Почему ты здесь? - спросил он.

- Я хочу увидеть моего Отца.

- Аа.

- Я пришел, чтобы поклониться Ему.

- Мы все пришли сюда за этим.

- Я в этом не сомневался. Ты можешь отвести меня к Нему?

- Он повсюду, - ответил Нуллианак. - Это Его город, и Он скрывается в
каждой пылинке.

- Стало быть, если я буду разговаривать с землей, я буду разговаривать с
Ним?

Нуллианак задумался.

- Не с землей... - ответил он наконец. - Не надо говорить с землей.

- Тогда с чем? Со стенами? С небом? С тобой? Может быть, мой Отец
скрывается в тебе?

В голове Нуллианака забегали возбужденные разряды.

- Нет, - ответил он. - Я не осмелюсь утверждать...

- Так отведи меня туда, где я смогу преклонить перед Ним колени. Времени
остается так мало.

Это последнее замечание показалось Нуллианаку убедительным, и он кивнул
своей смертоносной головой.

- Я отведу тебя, - сказал он, поднимаясь немного выше и поворачиваясь к
Миляге спиной. - Но ты прав: мы должны спешить. Дело твоего Отца не терпит
отлагательств.

2

Хотя Юдит не хотелось отпускать Целестину наверх одну, так как она знала,
какая встреча ожидала ее на лестничной площадке, но знала она и то, что ее
присутствие и вовсе лишит женщину шансов проникнуть в Комнату Медитации.
Пришлось ей остаться внизу, стараясь определить по доносящимся сверху
звукам, что там происходит. Сначала она услышала предостерегающее ворчание
гек-а-геков, а потом раздался голос Сартори, который предупредил, что того,
кто попытается войти в комнату, ждет немедленная смерть. Целестина ответила
ему, но таким тихим голосом, что до Юдит донеслось лишь невнятное
бормотание, и через несколько минут (но были ли это минуты? - возможно,
прошло лишь несколько секунд, бесконечно растянутых ожиданием новой вспышки
насилия), не в силах больше бороться с искушением, она задула ближайшие к
ней свечи и начала медленно подниматься наверх.

Она предполагала, что ангелы попытаются ее остановить, но они были
слишком поглощены уходом за Милягой, так что на пути у нее не было никаких
препятствий, кроме своей собственной осторожности. Она увидела, что
Целестина до сих пор стоит у двери, но Овиаты уже не преграждают ей дорогу.
По приказу Сартори они отползли в сторону и, лежа на животе, дожидались
дальнейших приказаний своего хозяина, готовые пустить в ход зубы и клыки по
первому же сигналу. Юдит одолела уже половину пролета, и теперь до нее
долетали обрывки разговора сына с матерью. Первым она услышала усталый шепот
Сартори.

- ... все кончено, мама...

- Я знаю, дитя мое, - сказала Целестина. В голосе ее не было упрека -
одна лишь спокойная нежность.

- Он уничтожит все...

- И это я знаю.

- ... я должен был удерживать для Него круг... Он хотел этого...

- А ты должен был исполнить Его желание. Я понимаю это, дитя мое. Поверь
мне, я все понимаю. Я ведь тоже исполнила Его желание, помнишь? Это не такое
уж большое преступление.

После этих слов Целестины раздался щелчок замка, и дверь Комнаты
Медитации медленно распахнулась, но Юдит была еще слишком низко и увидела
только стропила, освещенные то ли свечкой, то ли сотканной Овиатами сияющей
пеленой, которая окутывала Сартори на улице. Теперь, когда дверь открылась,
голос его был слышен гораздо яснее.

- Ты войдешь? - спросил он у Целестины.

- А ты хочешь, чтобы я вошла?

- Да, мама. Прошу тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе, когда наступит
конец.

Знакомая песня, подумала Юдит. Ему, похоже, абсолютно все равно, в чью
грудь уткнуть свое заплаканное лицо, лишь бы его не оставили умирать в
одиночку. Целестина шагнула внутрь, но дверь за ней не закрылась, а
гек-а-геки не вернулись на свои посты. Однако фигура Целестины уже исчезла
из виду, и Юдит овладело жестокое искушение продолжить подъем и заглянуть в
комнату, но страх перед Овиатами был слишком силен, и она осторожно
опустилась на ступеньку - на полпути между Маэстро наверху и бездыханным
телом внизу. Там она стала ждать, прислушиваясь к тишине - в доме, на улице,
во всем мире.

В голове ее сложилась молитва.

Богиня... - подумала она, - ... это твоя сестра, Юдит. Надвигается огонь,
Богиня. Он уже совсем близко от меня, и мне очень страшно...

Сверху донесся голос Сартори, но он говорил так тихо, что даже при
открытой двери нельзя было разобрать ни единого слова. Однако слова перешли
в рыдания, и это нарушило ее сосредоточенность. Нить молитвы была потеряна.
Не имеет значения. Она сказала достаточно, чтобы выразить свои чувства:

Огонь уже совсем близко, Богиня. Мне страшно.

Что тут еще можно сказать?

***

Огромная скорость, с которой двигались Миляга и Нуллианак, отнюдь не
уменьшила впечатления от масштабов города - скорее, наоборот. По мере того,
как проходили минуты, а улицы все продолжали мелькать мимо, тысяча за
тысячей, ослепляя глаза все тем же насыщенным цветом домов, уходивших под
небеса, величие этого труда переставало казаться эпическим и все более
наводило на мысль о безумии. При всем очаровании красок, идеальности
пропорций и совершенстве отделки город был бредом сумасшедшего, навязчивой
галлюцинацией, которая отказывалась успокоиться до тех пор, пока не покрыла
каждый квадратный дюйм этого Доминиона памятниками своей собственной
неутомимости. На улицах по-прежнему не было видно ни одного обитателя, и в
сердце Миляги закралось подозрение, которое он в конце концов выразил вслух
- правда, не в форме утверждения, а в форме вопроса:

- Кто живет здесь?

- Хапексамендиос.

- А еще кто?

- Это Его город, - сказал Нуллианак.

- А в нем есть горожане?

- Это Его город.

Ответ был достаточно ясен. В городе не было ни одной живой души, а
колыхание виноградных лоз и штор, которое он замечал в начале пути, либо
было вызвано его приближением, либо, что более вероятно, было игрой иллюзий,
которой забавлялись пустые здания, чтобы скоротать столетия.

Но в конце концов, после того как они миновали бесчисленное множество
неотличимых друг от друга улиц, стали появляться кое-какие признаки едва
ощутимых изменений. Буйные краски постепенно становились все более
насыщенными, а бока камней казались такими лоснящимися, словно они вот-вот
должны расплыться и потечь. Отделка фасадов стала еще более утонченной, а
пропорции - совершенными, что навело Милягу на мысль о том, что они
приближаются к первопричине этого города, а районы, над которыми они
пролетали вначале, были лишь имитациями, выхолощенными от непрестанного
повторения.

Подтверждая подозрение о том, что путешествие близится к концу, проводник
Миляги заговорил.

- Он знал, что ты придешь, - сказал он. - Он послал часть моих братьев на
границу, чтобы встретить тебя.

- А вас много?

- Много, - сказал Нуллианак. - Минус два. - Он обернулся на Милягу. - Но
ты-то, конечно, об этом знаешь. Ведь это ты их убил.

- Если б я этого не сделал, они бы убили меня.

- А разве не было бы это предметом гордости для нашего племени? - сказал
Нуллианак. - Убить Сына Бога...

Его молнии засмеялись, но веселости в этих звуках было не больше, чем в
хрипе умирающего.

- А ты не боишься? - спросил его Миляга.

- А чего я должен бояться?