не делали. Народ же удалось убедить - еще в молодые годы многие брали
соответствующее обязательство. Видимо, и при изменившейся ситуации обычай
остался уже в качестве ритуала, как газета или картины в музее.
было не вспомнить строки из библейской "Книги Исхода":
воды из реки... И поднимется пыль по всей земле Египетской, и будет на
людях и на скоте воспаление с нарывами...
до скота; и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле поломал".
оказалось, были другие, более грозные, чем даже сам голод.
молочно-белые, становились все желтее и начинали краснеть. А закаты
багровели. Само же солнце, проходя свой путь на потемневшем небе, стало
день от дня распухать, как бы приближаясь к Иакате и при этом тускнея.
Утром, поднявшись наполовину из моря, оно занимало лишь небольшую часть
восточной стороны горизонта, потом расширилось на целую четверть и на
треть. Иллюзия приближения была полная. К сороковому дню после появления
шариков иакатское светило в зените прямо-таки нависало над городом,
загораживая небосвод так, что только неширокий, уже почти черный его пояс
оставался между горизонтом и краями солнца. Подавляюще огромное, оно
грузно висело над нами ни на чем, будто готовое упасть и раздавить Иакату.
Сквозь дымку короны просматривалась состоящая из гранул сама поверхность
светила, как бы остывающая, желто-красная. Ясно были видны пятна,
углубленные в эту поверхность, выстреливший с левого бока протуберанец,
тысячи ярко вспыхивающих и гаснущих мелких точек, какие опять-таки бывают
(в меньшем количестве, конечно) на раскаленном, начинающем остывать
железе. Заметно было и вращение неотвратимо наваливающейся на нас громады
- побыстрее на экваторе, помедленнее у полюсов.
приближение солнца - только иллюзия, результат преломления солнечного
света в мириадах вознесенных в небо ветрами кристалликов сахара, которые
вместе образовали обширную линзу над Иакатой. Но, во-первых, из всей массы
жителей города только немногие слышали эти объяснения, а во-вторых, моя
теория и меня самого не утешала.
созвездии Аскалотля далекие предметы вследствие искривления пространства
выглядели огромными, а приближение к ним делало их маленькими. Там, глядя
вниз, возле своих гигантских башмаков я усматривал целую скалу, а
собственную опускающуюся кисть - я хотел подобрать камень - на глазах
растущей. Но когда рука с камнем поднималась к моему носу, все становилось
нормальным. Еще одна такая дикая планета есть в созвездии Мустанга. Там,
если пойти к предмету, который перед собой видишь, это тебя будет только
удалять от него. Чтобы достигнуть цели, надо смотреть не прямо, а в
зеркало перед глазами, ориентируясь на те подробности пути, которые оно
отражает. Такого вообще немало, однако все это явления, так сказать,
безэмоциональные. Удивляешься, даже радуешься - вот, мол, природа какое
выкинула. Но феномен не разрушает глубинных устоев твоей личности, твоего
существа.
горизонт солнце. И можно было долго, потому что это не вредило зрению. Но
я один. Никто в целом, пожалуй, городе не поднимал взгляда к небу.
сидели, лежали среди пауков и ящериц, объятые ужасом. Голод их уже не
терзал, к паукам притерпелись, ядозуб не пугал, лишь бы не видеть то, что
представлялось им концом света.
человеку, не вооруженному специальными сложными приборами, заглядываю в
тайну, для смертных навечно запечатанную. Все, что есть на Земле и других
разумных мирах с нашей и их цивилизацией, историей, культурой, ничто в
сравнении с одной лишь веточкой эруптивного протуберанца, что извергался
сейчас в небе надо мной, простираясь, может быть, на миллион, если без
иллюзий, километров. Это счастье, что звезды удалены от населенных планет
- только огромная дистанция позволяет нам не сопоставлять ничтожные свои
дела и страсти с грандиозностью равнодушной к нам Вселенной. Но теперь
одно из них пришло и сказало: "Вы мошки... Нет, меньше! Бактерии, каких вы
сами каждым шагом давите сотнями тысяч во время прогулки по лугу и лесу,
вашего выхода "на природу".
дома, красным - пространство площади, пурпурным отсветом солнца сияло
море, которое я видел в конце ведущей к пляжу улицы.
сосудах".
голове вопрос - а с чего началось?
объединяла общая вера - не в бога, нет. Во что-то другое. Пика была
сделана превосходно. Легкий, прочный, гладко выструганный, отшлифованный
шест из расколотой вдоль слоя старой сосновой доски, и наконечник,
насаженный так плотно, что дальше некуда. Но я знал, что и там, под
железом, дерево не оставлено грубым, необработанным. Во мне тоже было
такое. Жили бедно. Если в детстве я разрывал что-нибудь из одежды, чинить
должен был сам. В старой куртке, которой вот-вот предстояло превратиться в
половую тряпку, даже под подкладкой я делал швы один к одному, как
машинные. Не из жажды эстетического совершенства. Из чувства
ответственности. Может быть, говорил я себе, пусть через тысячу лет, эта
тряпка попадется кому-нибудь в руки, и человек увидит неаккуратную работу.
Ему же станет тяжело, ему будет стыдно за меня, уже давно не существующего
на белом свете. Видимо, это было одинаково у нас со Змттом - вера в
какой-то окончательный суд. Не божий, а суд рода человеческого, истории,
судьбы, природы.
Пыль в небе загораживала нам и маленькую здешнюю луну и звезды. Не просто
не было видно предметов, а в существовании собственной руки можно было
убедиться, только коснувшись пальцем своего носа. Но даже такое
прикосновение было странным, неожиданным, будто не ты дотронулся, а кто-то
со стороны, чужой. Всем приходилось заканчивать дела так, чтобы до заката
быть в квартире. Потому что если не успел, ночуй, где остановился - все
равно в этой "тьме египетской" и дома не найти.
каким-то образом меня ввергло в неудобное, даже глупое положение. Каждый и
каждая, с кем бы я днем ни встречался, считали своим долгом прежде всего
сообщить мне о Вьюре: только что, мол, пришла куда-то или, наоборот,
где-то ее не было, с чем-то одним справилась, чего-то другого не успела.
Как если бы все были уверены, что у меня и строгой руководительницы
Продовольственной Комиссией некие особые отношения, что мы суждены друг
другу. Все, кроме самой Вьюры. Она меня просто не замечала. Довольно часто
на совещаниях СОДа я старался поймать ее взгляд - хоть мгновенный, хоть
вскользь. Не удавалось. Не видит меня, и все тут. Здоровалась, конечно, но
это если я еще с кем-нибудь, обращаясь тогда с общим приветом, но не ко
мне. А в тех случаях, когда попадался ей один, делала вид, что задумалась,
не обратила внимания. Причем получалось у нее это до удивления естественно
- ей вообще были свойственны естественность слов, движений и поступков. И
вот, видя все это, зная, обитатели общежития вели себя так, как я уже
описал. Возможно, оттого, что я-то в своих стараниях перехватить взгляд
девушки не отрываясь смотрел на нее, когда мы были вместе. Спохватывался
через какое-то время, а потом опять то же самое.
Тех, чьи родители не водят малышей за пайком. Будут жить в библиотеке. -
Он передернул плечами. - Холодно.
опустилась. Запыленность атмосферы задерживала, отражала солнечные лучи.
Обычно днем здесь на экваторе было градусов тридцать, ночью к утру - около
двадцати двух. Позже днем стало двадцать пять, однако ночью температура
падала до двенадцати-одиннадцати, и продолжало холодать. Привыкшие к
постоянному теплу иакаты мерзли в своих квартирах без рам и стекол.
на окна черные шторы упали. При трепещущем огоньке свечки-водоросли Вьюра
рассказала о детях. Всего их, маленьких и побольше, сорок пять человек. В
башне с ее за долгие века разогретыми стенами днем было даже жарко, а к
ночи узкие окошки-бойницы закрыли деревянными щитами. Отогревшиеся,
накормленные цветным сахаром малыши ожили.
облака и оттуда посмотреть на солнце. Завтра сбегаю.
которых граммов по двести сахара. Стал отказываться - рыбешки, мол, уже
наглотался. Она объяснила, что один на сегодняшнее утро, второй на
завтрашнее, когда в обратный путь. Холодно, даже с оттенком высокомерия
добавила: