Чтение 23–й страницы книги ~Клодиус Бомбарнак~

одного из таджиков, причудливо задрапированного в яркий халат, восклицает:

- Какой прекрасный тип для первых ролей! Вот это настоящий Мелинг!
Представьте его только в "Нана-Саибе" Ришпена или в "Шамиле" Мериса!

- Он заработал бы немало денег, - добавляет госпожа Катерна.

- Ты, как всегда, права, Каролина, - подхватывает комик.

Для него, впрочем, как и для большинства актеров, выручка служит самым
серьезным и неоспоримым доказательством драматического таланта.

Уже пять часов, а в этом несравненном Самарканде одна декорация
сменяется другой, еще более великолепной. Меня это очень увлекает.
Спектакль затянулся далеко за полночь. Но так как наш поезд выезжает в
восемь часов, приходится мириться и пожертвовать концом пьесы.

Поскольку я решил, пусть даже из репортерского престижа, не покидать
Самарканда, не побывав на могиле Тамерлана, то арба снова поворачивает к
юго-западу и высаживает нас возле усыпальницы Гур-и Эмир, по соседству с
русской частью города. Какие грязные кварталы мы проезжаем! Сколько жалких
глиняных лачуг встретилось нам по пути!

Мавзолей Гур-и Эмир выглядит более чем величественно. Он увенчан
бирюзовым куполом, напоминающим по форме персидский тюрбан, а его
единственный минарет, теперь уже без верхушки, сверкает эмалевыми
арабесками, сохранившими свою первозданную чистоту.

Проходим в центральный зал под куполом. Там возвышается гробница
"Железного Хромца" - так называли Тимура-Завоевателя.

Окруженные четырьмя могилами его сыновей, под плитой из черного
нефрита, испещренной надписями, лежат кости Тамерлана, имя которого стало
символом всего XIV века азиатской истории. Стены этого зала выложены тоже
нефритом с нанесенным на него орнаментом в виде бесчисленных,
переплетающихся ветвей, а маленькая колонна у стены, выходящей на
юго-запад, указывает направление Мекки.

Госпожа Уйфальви-Бурдон справедливо сравнивает эту часть Гур-и Эмира со
святилищем, и такое же впечатление вынесли и мы. Нас охватил благоговейный
трепет, когда по узкой и темной лестнице мы спустились в склеп, где стоят
гробницы жен и дочерей Тамерлана.

- Но кто же, наконец, этот Тамерлан, о котором здесь только и говорят?
- спрашивает господин Катерна.

- Этот Тамерлан, - отвечает ему майор Нольтиц, - был одним из
величайших завоевателей мира, даже самым великим, если измерять величие
количеством завоеванных земель. Азия к востоку от Каспийского моря, Персия
и провинции, лежащие на север от ее границ, Россия до Азовского моря,
Индия, Сирия, Малая Азия и, наконец, Китай, на который этот полководец
бросил двести тысяч солдат - весь материк был театром его военных
действий.

- И он был хромой? - удивилась госпожа Катерна.

- Да, сударыня, как Гензерик, как Шекспир, как Байрон, как Вальтер
Скотт, как Талейран - что, впрочем, не помешало ему пройти огромные
расстояния. Но как фанатичен и кровожаден он был! Историки утверждают, что
в Дели он приказал уничтожить сто тысяч пленных, а в Багдаде велел
воздвигнуть обелиск из восьмидесяти тысяч голов.

- Я предпочитаю обелиск на площади Согласия [парижская площадь;
обелиск, о котором идет речь, был вывезен в 1836 году из Египта] - говорит
господин Катерна. - К тому же он сделан из одного куска.

Тут мы покидаем мечеть Гур-и Эмир, и, так как, по словам нашего комика,
уже время "причаливать", арба спешно доставляет нас к вокзалу.

Что касается меня, то, несмотря на неуместные замечания супругов
Катерна, я глубоко проникся чувством местного колорита, которое создают
чудесные памятники Самарканда.

Но вдруг я был внезапно и грубо возвращен к действительности. По улице,
да, по соседней с вокзалом улице, в центре столицы Тамерлана ехали двое
велосипедистов.

- Смотрите, смотрите! - закричал комик. - Халаты на колесах!

Действительно, это были таджики или узбеки!

Теперь оставалось только покинуть древний город, оскорбленный шедеврами
механического передвижения, что и сделал наш поезд в восемь часов вечера.

13

А через час мы уже сидели за обедом. В вагоне-ресторане появились новые
лица и среди них два негра.

- Никто из этих пассажиров дальше русско-китайской границы не поедет, -
сказал мне Попов.

- Тем лучше, значит, они не должны меня интересовать.

За обеденным столом собрались все мои двенадцать номеров (думаю, что
больше их не будет). Я замечаю, что майор Нольтиц не перестает наблюдать
за Фарускиаром. Разве он его в чем-нибудь подозревает? Не показалось ли
ему странным, что Фарускиар, по-видимому, знаком с тремя монголами,
едущими во втором классе, но почему-то старается это утаить? Не заработало
ли воображение майора так же деятельно, как и мое, и не принял ли он
всерьез мою шутку? Вполне естественно, если я, журналист и хроникер, ловец
сенсаций, которых каждый понедельник так настойчиво требует от меня мой
друг Сарсей, захотел увидеть в этом таинственном персонаже соперника
знаменитого Ки Цзана, если и не самого Ки Цзана. Но кто бы мог поверить,
что он, серьезный человек, русский военный врач, придает значение таким
фантастическим измышлениям! Ну, об этом мы еще поговорим...

Впрочем, я вскоре и думать забыл о подозрительном монголе, вернувшись
мысленно к человеку в ящике, на котором теперь должно сосредоточиться все
мое внимание.

Какую бы я ни чувствовал усталость после длительной прогулки по
Самарканду, я обязательно найду случай навестить его этой ночью.

После обеда все разошлись по своим местам с намерением поспать до
Ташкента.

Самарканд и Ташкент разделены расстоянием в триста километров. Поезд
прибудет туда не раньше семи часов утра и за весь перегон остановится
только на трех промежуточных станциях, чтобы запастись водой и топливом.
Все как будто благоприятствует выполнению моего плана! К тому же и ночь
сегодня темна, небо обложено тучами, ни луны, ни звезд. Собирается дождь,
ветер свежеет. Вряд ли захочется кому-нибудь в такую погоду стоять на
площадке. Самое главное - улучить момент, когда Попов будет особенно
крепко спать.

Впрочем, в продолжительной беседе с загадочным незнакомцем нет никакой
необходимости. Самое главное - успокоить его. И я это сделаю, как только
мы познакомимся. Мне нужно узнать от него не больше, чем требуется в таких
случаях репортеру: кто он такой, откуда едет, кто такая мадемуазель Зинка
Клорк, что ему понадобилось в Пекине, что заставило его прибегнуть к
такому странному способу передвижения, какими средствами он располагает,
каковы его убеждения, взгляды, вкусы, привычки, как он помещается и как
устроился в своем ящике, чем он занимался прежде, каковы его планы на
будущее и так далее, словом, все, что требуется для полноценного интервью.
Ничего другого я не собираюсь у него выпытывать и не буду больше ни о чем
спрашивать. Как видите, это не так уж много, и никаких чрезмерных
требований я не предъявляю.

Прежде всего нужно подождать, пока в вагоне все уснут. Это произойдет
довольно скоро, так как пассажиры достаточно утомились в Самарканде.
Вернувшись из вагона-ресторана, они сразу же раздвинули сиденья и устроили
себе постели. Несколько мужчин вышли было покурить на площадку, но сильный
ветер загнал их обратно в вагон. Все заняли свои места, затянули шторками
фонари, и в половине одиннадцатого дыхание одних и храп других
перемежались только с равномерным стуком колес и лязганием буферов.

Я последним остаюсь на площадке, и Попов говорит мне:

- Этой ночью нас ничто не потревожит. Советую вам хорошенько выспаться.
Боюсь, что следующей ночью, когда мы будем проезжать через Памирские
ущелья, будет не так спокойно.

- Спасибо, господин Попов, я последую вашему совету.

Попов желает мне спокойной ночи и запирается в своем купе.

В вагон мне возвращаться не за чем, и я остаюсь на площадке. Ни справа,
ни слева от полотна невозможно ничего разглядеть. Самаркандский оазис уже
позади, и теперь дорога стелется по бескрайней равнине. Пройдет еще
несколько часов прежде, чем поезд достигнет Сырдарьи. Мост, перекинутый
через эту реку, не такой большой, как амударьинский.

Только в половине двенадцатого решаюсь я, наконец, открыть дверь
багажного вагона и, войдя, тихонько закрываю ее за собой.

Я знаю, что молодой румын иногда выходит из ящика. А вдруг ему
вздумается сейчас немного поразмяться и пройтись по вагону?

Полнейшая темнота. Сквозь дырочки, просверленные в ящике, не
пробивается ни малейшего проблеска света. Мне кажется, это к лучшему.
Значит, номер 11 не будет ошеломлен моим внезапным появлением. Он, без
сомнения, спит. Я стукну два раза в стенку ящика, разбужу его, и мы сразу
же объяснимся. Это выйдет очень просто.

Пробиваюсь ощупью. Моя рука касается ящика, я прикладываю ухо к
передней стенке и прислушиваюсь.

- Ничего не слышно - ни шороха, ни дыхания. Где же мой румын? Неужели
он успел улизнуть? Может быть, он сошел на одной из станций, а я этого не
заметил?.. Прощай тогда вместе с ним и мой репортаж!.. Я не на шутку
тревожусь...

Внимательно прислушиваюсь...

Нет! Он не сбежал... Он сидит в своем ящике!.. Я слышу его спокойное,
ровное дыхание... Он спит... спит, как праведник, этот ловкий обманщик,
этот заяц, обставивший железнодорожную Компанию.

Я собрался уже было постучать в стенку, как вдруг паровозный гудок
издает пронзительные трели. Но поезд здесь не должен останавливаться, я