шипение; звук этот перешел в назойливое жужжание, затем стих, потом
появился опять. Вох и Пощчик не могли его не слышать, они разом
обернулись, а потом старик бросил короткий и, как показалось Стефану,
тревожный взгляд на мастера. Но ни тот, ни другой так с места и не
сдвинулись.
светом басисто гудело электричество, но звуки в клетках не утихали. Что-то
там шелестело, скрежетало, жужжало, будто какое-то живое существо то
подпрыгивало, то бросалось на стену, - эти странные звуки раздавались то
совсем рядом, то в дальнем углу зверинца, то снизу, то под самым потолком,
и Стефану чудилось, будто это "что-то" все отчаяннее мечется за сеткой из
стальной проволоки. В двух клетках вдруг вспыхнуло голубое зарево,
разгорелось, заполыхало, отбрасывая на противоположную стену изломанные
тени двух мужчин, и исчезло - едкая, настырная вонь обожгла ноздри
Стефана. И опять резкий звук, язык пламени со свистом взметнулся еще в
одной клетке; в то же самое время из железного прута, торчавшего под
дверцей клетки, выскочил пучок искр.
неестественно выпрямился и молча посмотрел на Воха. Тот цепко схватил его
за руку, лицо его перекосилось, словно от бешенства, он что-то закричал,
раскат грома поглотил его крик. Сразу в трех клетках взвились столбы
света, на миг он как бы потушил лампы, - казалось, заполыхала вся стена.
Вох отшвырнул старика в коридорчик, к Стефану, а сам, сгорбившись, прижав
руки к груди, стал медленно пятиться к черным пультам. В клетках, за
проволокой, звуки не утихали, впечатление было такое, будто стреляли из
револьвера, бело-рыжее пламя лизало сетку, запах озона становился
невыносимым, Стефан вскочил и бросился по коридору к входной двери. Рядом
жался старик, а Вох, в последний раз приблизив лицо к прибору, затем
сиганул к ним так резво, как будто в одночасье помолодел. Все трое теперь
стояли в коридорчике. За сетками постепенно все угасало, по углам то и
дело вспыхивали синие язычки, раскаты грома становились глуше, только
дождь по-прежнему яростно барабанил по крыше.
трубку.
только померещилось.
комнаты, потянулся, как после крепкого сна, похлопал себя руками по бедрам
и плотно уселся на табуретку.
будто зарядил на недели и месяцы), старик сначала послонялся немного по
комнате, изредка отмечая что-то на клочке бумаги в клеточку, а затем,
открыв маленькую дверцу в самом углу - Стефан ее раньше и не заметил, -
нырнул в нее и загремел какими-то железками. Вернулся он со сковородкой,
примусом, кастрюлей начищенной картошки и, расставив что на ящиках, а что
и прямо на полу, взялся за стряпню. Бубня себе под нос: "Что бы тебе
такого дать, что бы тебе такого дать", он то топтался на месте, то куда-то
исчезал, потом снова возвращался, склонялся над скворчащей сковородкой, с
благоговейно-сосредоточенным выражением на лице разбивал и нюхал яйца. А
Вох, изображая хозяина дома, предложил Стефану переждать дождь на
подстанции. Тшинецкий попытался было расспросить, что все-таки произошло,
и Вох, не желая показаться молчуном, охотно объяснил, что спасли их
громоотводы, что атмосферные разряды - вещь обычная; он говорил о
перенапряжении, о каких-то перегрузочных выключателях, но у Стефана, хотя
он мало что понял, создалось впечатление, что, в сущности, дело совсем не
в этом, а Вох по каким-то одному ему ведомым причинам старается
преуменьшить грозившую им опасность. Стефан же ничуточки не сомневался,
что такая опасность действительно была, он ведь преотлично видел, как вели
себя электрики. Потом Вох поводил его по комнате, объясняя, как называются
приборы и аппараты, даже позволил Стефану заглянуть в отгороженный стенкой
коридорчик, где они до того беседовали с Пошчиком. Там к стене было
прикреплено что-то похожее на котел, к которому шли медные шины, а под ним
все было завалено щебнем - это, объяснил Вох, чтобы не допустить пожара,
если бы котел (а он и был выключателем) лопнул и из него полилось горящее
масло.
разумные, деловые вопросы.
бутылка сорокаградусной водки и ломтиками нарезанный огурец. Вох наполнил
стаканчики, чокнулся со Стефаном, затем заткнул бутылку и поставил ее на
шкаф, заметив при этом:
будто и вовсе не замечал, словно его вообще тут не было; они со Стефаном
сидели за столиком, Вох повесил на спинку стула свой пиджак и остался в
сером свитере, обтягивавшем его бочкообразную грудь. Вытащил из кармана
жестяную коробочку с табаком и папиросной бумагой, протянул ее Стефану,
предупредив:
наконец соорудил нечто пузатое, заостренное с концов и так заслюнил
бумагу, что самокрутка лога-гула. Тогда Вох, который вроде бы и не смотрел
на Стефана, взял добрую щепоть ломкого и корявого, как стружка, табаку,
примял его толстыми пальцами одной руки, пристукнул сверху большим пальцем
другой и протянул Стефану почти готовую самокрутку - оставалось только
послюнить край бумажки. Тшинецкий поблагодарил, наклонился над пламенем
зажигалки, которой Вох предупредительно щелкнул, - чуть не опалил себе
брови, но мастер ловко отвел язычок в сторону. В первое мгновенье Стефан
едва не задохнулся, слезы навернулись на глаза, но он изо всех сил
старался не показать виду. Вох вежливо притворился, будто ничего не
замечает. Так же ловко скрутил еще одну цигарку, прикурил, затянулся;
теперь оба они молчали, дым над их головами уже сбился в облако,
голубеющее под светом лампы.
побаиваясь, правда, что Вох попросту отмахнется от этого наивного вопроса,
но ему больше ничего не приходило в голову.
неожиданно вытянул руку и резко опустил ее к полу.
он, еще ниже опуская руку. - В Малаховицах. Электричества еще не было,
французы приехали турбины устанавливать. Мастер у меня был человек что
надо. Как гаркнет в котельной, наверху слыхать. Ну, и не зря: работа наша
понятия требует. На мальцов не орал, был терпелив и учил. Кто впервой шел
на высокое напряжение - разъединители чистить, с этого ведь все
начинается, - так он всегда тому наперед показывал кисть со следом
покойника, чтобы, значит, покрепче запомнил.
смахивают. Только вот провода должны быть без тока и не под напряжением. А
кто забудет и до провода под током дотронется, так огнем как плюнет, и
готов. Вот от одного такого кисть и осталась. Деревенского. Я его не знал,
это не при мне было, раньше. Следы от пальцев на ручке мастер показывал,
черные, что тебе уголь. Ведь тот самый покойник весь обуглился. Целиком, -
втолковывал Вох, сбавляя темп повествования ради Стефана, у которого глаза
полезли на лоб. - Это верный способ. Никакой болтовней человека нашей
работе не обучишь. Глаз, рука - у нас все. И - постоянно смотри в оба.
Полюбил я свое ремесло. И мастер меня полюбил. После слабых токов более
серьезным делом занялся. Я и на сетях работал, случалось, да все как-то
без огонька. Сеть не по мне. Тащись от столба до столба, железки с собой
волочи, лезь, слезай, провод натяни и опять все по кругу - любому
осточертеет, вот люди и начинают потягивать из бутылки. Однако, вишь,
водка в этом ремесле - радость недолгая. Одна промашка, не тот провод -
трах, и вечное сияние, - неторопливо, безмятежно, почти добродушно
закончил Вох.
к губе и тем высвободив руки, хотя сейчас в этом и не было нужды.
На работу приходил весь в грязи, двух слов связать не мог, все бормотал
что-то, но пока держался, работник был хороший. Вот так и тянул от
зарплаты до дырки в кармане. Первую половину месяца - не мужик, а золото,
вторую - чистый зверюга. Однажды, сразу после зарплаты, пропал. Искали
его, искали, а нашли на распределительном щите. Улегся спать в шинной
сборке высокого напряжения, но пьяный был, и как с гуся вода. За ноги мы
его оттуда осторожненько выволокли. Ну, а потом доигрался. На
трансформаторной его достало. Пошел я к нему в больницу, а он в бинтах
весь. Просит: "Подними мне руку". Поднял, а у него под мышкой
ничегошеньки, кости одни. Все мясо выгорело. Он тут же и помер.
дали. Вот как оно раньше-то было - все больше жили, не помирали. А потом,
в тридцатом, начались увольнения. Ну!
жди. Аварии - ясное дело, то птицу ток спалит, то какой-нибудь болван
ветку на провода закинет, то мальчонка змеем короткое замыкание устроит.