Чтение 23–й страницы книги ~Клочья тьмы на игре времени~

Огоньками вспыхивающего разума он пытался еще подняться над собой,
выжатым синим утопленником. Ведь что же произошло на самом деле, что
произошло? Следователи поменялись местами. Только и всего. <Добрый> стал
<злым>, <злой> превратился в <доброго>. Как можно поддаваться на эту
изощренную провокацию? Никакого сотрудничества со следователем!
Следователь не бывает ни злым, ни добрым. Все это одна личина. Следователь
всегда враг. Его задача поймать, запугать, погубить узника. Это его
работа, а она вне добра и зла.

Но огонек начинал мигать, мигать и гаснуть вдруг, ослепляя широко
раскрытые глаза.

Нельзя было поддаваться на эту изощренную уловку. Только сдержанную
неприязнь, лучше - полное молчание, может противопоставить узник
хитросплетениям следователя. Но теперь все кончено, теперь он
действительно погиб. Все силы ушли на бесплодную борьбу. Поздно
переосмысливать ситуацию. Все! И что-то на самом деле сорвалось в нем.

Мирандо тихо засмеялся, показал чрезвычайным следователям язык. Потом
вдруг собрался с силами, сжал кулак и нахмурился. В ушах что-то
стрельнуло, и он опять стал различать слова.

- На дыбу его, - сказал Друг. - Это, к сожалению, необходимо.

- Ну что ж, ваша власть, - пожал плечами Фанатик, - хотя мне кажется,
что можно избежать крайних мер.

- Мессер Гвидо! - крикнул Друг.

Мирандо пришел в себя, когда висел уже вниз головой. Он еще не был
безумным, но память его зияла темными провалами. Они порой затягивались
мутноватой бесцветной пленкой. Сами собой заполнялись первыми пришедшими
на ум догадками. Он забыл вдруг, по чьему приказу очутился на дыбе. Он
вообще, возможно, не осознавал, что висит и его начнут сейчас пытать.
Видел ослепительное зеркало расплавленного олова в горшке. Опрокинутые в
этом зеркале потолочные своды. Пламя видел и вишневый металл щипцов и
крючьев в том пламени. Но не устанавливал никаких связей между собой и
тем, что видел.

Он помнил, как любил, как надеялся на Друга, и совершенно не
воспринимал те жестокие слова, которые тот сейчас произносил. Зато он
помнил, что Фанатик стал к нему хорошо относиться. И почти забыл свой
страх перед ним, свою жаркую, вспоенную одиночеством ненависть.

- Развяжите его, - распорядился Фанатик. - Все должно быть согласно
закону. Следствие закончено. Защитительная речь написана. Его надо предать
суду. Пусть решает суд.

- Нечего решать. Все и так ясно, - резко возразил Друг. - Формула
может быть только одна: осудить как формального еретика, нераскаянного и
упорствующего, и передать в руки светской власти. А это означает - костер.

- Нет. Вы не правы, святой отец. Церковь не осуждает. Это светская
власть выносит свой приговор. И мы не можем знать заранее, каким он будет.
- Голос Фанатика слегка задрожал. - Осужденный получит сорок дней для
последних размышлений. Эта милость дается даже самым закоренелым еретикам.

- Но потом все одно костер.

- Не обязательно, святой отец, совсем не обязательно. Следствие
должно исходить из того, что подследственный невиновен. Виновность
устанавливает только суд. Все должно быть по закону.

Мирандо мешком лежал на каменном полу. Руки его все еще были связаны
за спиной. Он видел только ноги святых отцов. Только ноги. Узнал ноги
Друга. Потянулся к ним всем неподвижным, бессильно распростертым телом.
Вспомнил вдруг сложенные, пробитые одним гвоздем ноги распятого.

А они стояли над ним и спорили о его судьбе. Будто его самого здесь
уже не было.

- Я думаю, его еще можно спасти, - сказал Фанатик.

- Только в одном случае, святой отец.

- В каком же?

- Он должен публично отречься от своего учения и от учений ему
подобных еретиков.

- Он так и поступит, святой отец, так и поступит, - залепетал
Фанатик, жеманничающий, как молодящаяся матрона. - Ты ведь напишешь свое
отречение, фра Валерио?

Из груди Мирандо вырвался вопль. Как выброшенный прибоем тюлень, он
неуклюже задвигался. Содрогаясь в рыданиях, попытался подняться.

- Верую! Господи, верую в тебя! Припадаю к ранам твоим, - зашептал
он, всхлипывая.

Друг брезгливо толкнул его ногой.

- Не вера твоя нужна ему, дурак. Отречение! Слышишь? Нужно твое
отречение. Ты напишешь его... Он напишет его, полковник.

- Да, - уже будничным голосом отозвался Фанатик. - Это уже конченый
человек. Я думаю, мы заслужили небольшой перерыв. Как вы полагаете,
полковник?

Палач развязал Мирандо руки. Встряхнул его и усадил на табурет.
Ласковое тепло облучило мокрое от слез лицо. Мирандо поднял голову, но не
увидел огня. Перед ним было черное непрозрачное ничто.

Тайное знание ваше, лелеемое в глуби храмов, будет

похищено. Безумцы разнесут его во все концы земли. Спохватитесь,

но поздно, поздно! Сами призовете огонь против безумцев этих. Но

когда охватит тела ваши его всепроникающий жар, увидите, что

сами себя и сжигаете в неведомом жертвоприношении. И станет

опасным тайное знание ваше. Люди будут бежать его, а потомки с

презрением и страхом отринут его. Века одичания и тьмы будут за

это раплатой. Но если и пройдет это страшное время, вы еще не

раз принесете несметные жертвы огню. Темное убийство поселится в

сердцах людей, нетерпимость толкнет их на роковые круги,

соскользнуть с которых нельзя до скончания мира. Подумайте,

какой огонь питаете вы в сумраке храмов ваших. Так я говорю вам,

халдейский маг ВАРОЭС.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЗЕЛЕНЫЕ ГЛАЗА

Одинокий всадник в темно-малиновом плаще медленно ехал по гулким
мостовым, вспугивая худых и нервных кошек. Он не прикасался к поводьям, и
белая лошадь его бесцельно петляла по узким запутанным улицам. Казалось,
что оба они слепы или подвержены особому лунатизму, который не исчезает с
рассветом.

Сонно и загадочно процокали копыта по влажному булыжнику дворцовой
площади. Распахнутый простор вновь сузился смыкающимися стенами
островерхих домов. Глухие ставни скрывали стрельчатые окна, и никто не
видел, как пропал одинокий всадник в запутанном лабиринте Ситэ, затерялся
в Башмачных и Бочарных улицах.

А он, пригнувшись к лошадиной шее, миновал низкую длинную арку и
оказался в тесном каменном колодце.

Сразу же нашел дверь, отмеченную, как в ту незабвенную накануне
святого Варфоломея ночь, меловым крестом. Спешился. Привязал лошадь к
гранитной тумбе. Осторожно ступил на крыльцо. Взял левой рукой
позеленевший молоток и трижды тихо постучал.

Дверь тотчас же приоткрылась. В этот святой предутренний час, когда
добрые парижане мирно храпят в своих постелях, кто-то с нетерпением ждал
гостя.

- Пер Элоим, - шепнул приезжий.

- Рабур, Батхос, - прошептали в ответ, и дверь распахнулась.

Приезжий снял шляпу и вошел в темный прямоугольник, волоча по земле
пышные черные перья.

Дверь закрылась, и темнота сомкнулась вокруг него.

- Откуда вы пришли? - услышал он суровый и властный голос.

- Из вечного пламени.

- Куда идете?

- В вечное пламя.

Впереди загорелась золотая точка. Коридор осветился.

- Проходите, вас ждут, - сказал появившийся из тьмы человек, подымая
светильник.

Он провел приезжего в комнату, где не было ничего, кроме заваленного
книгами и пергаментными свитками письменного стола. За столом сидел
совершенно рыжий кавалер в черном испанском костюме и улыбался холодно и
любезно.

Приезжий с достоинством поклонился и остался стоять. В единственном
кресле сидел хозяин.

- Вы прибыли точно в назначенный срок, капитан, - сказал кавалер.
Огненная борода его лисьим хвостом мелькнула в снегу брабантских кружев. -
Как обстоят дела во Фландрии?

- Они готовятся выступить, сударь.

- Так, так... А вам удалось достать это? - на последнем слове кавалер
в черном сделал ударение.

- Да, сударь. Вот... - Изящным движением приезжий распахнул плащ,
расстегнул колет и достал из-за пазухи крест из драгоценного эбенового
дерева.

- Прекрасно, капитан! - с неожиданной живостью хозяин выскочил из
кресла и, обогнув стол, покровительственно возложил тонкие и бледные длани
свои на могучие плечи приезжего. Пока кавалер в черном сидел за столом, он
казался высоким. На самом же деле едва достигал подбородка своего гостя,
которого величал капитаном.

Он взял из рук капитана черный крест, перевернул его и обнаружил на
перекрестье крохотную замочную скважину.