взгляд на господина Мелтона. Шеф полиции молчал. Он нацеливался вилкой на
стандартную котлету. Его желудок, он это чувствовал, уже протестовал. Он
протестовал, когда господин Мелтон под взглядом господина Домара вливал в
этот бедный желудок бульон, приправленный жгучими пряностями. Он
протестовал при виде котлеты. А впереди его ждали еще мучения - господин
Домар запивал еду какой-то пакостью шафранного цвета. И господин Мелтон
обязан был пить эту бурду, пахнущую корицей.
окнами. Чем-то эта комната напоминала трапезную монастыря. Может быть,
витражами, каждый из которых изображал библейскую сцену. Здесь можно было
увидеть и Иону в чреве китовом, и Хама возле пьяного Ноя, и Юдифь, и
коленопреклоненную Марию из Магдалы. В простенке между окнами висело
колоссальное распятие. Иисуса Христа скульптор выполнил довольно
натуралистично. Если бы господин Мелтон не знал, что папаша Фил - Истинный
Католик, то он, чего доброго, мог бы принять этого Иисуса за
издевательство, за кощунство над верой. Но господин Мелтон этого подумать
не мог. Папаша Фил стоял высоко. Так высоко, что никакие оскорбительные
мысли до этой высоты не достигали.
свисали чуть не до плеча шефа полиции. Возле другого плеча дышал
молчаливый лакей. Второй лакей стоял за спиной господина Домара. Больше в
столовой не было никого.
Ему приходилось делать два дела: вникать в речь собеседника и
прислушиваться к возне в собственном желудке. Господин Домар сидел далеко.
От желудка шефа полиции его отделял белоснежный прямоугольник стола. И
поэтому господин Домар не был в курсе событий, которые развертывались в
желудке господина Мелтона.
том смысле, в каком его в эту самую минуту употребила Эсс, находившаяся
далеко от столовой господина Домара и, конечно же, не подозревавшая о
таком совпадении. Господин Домар сетовал на то, что сейчас очень трудно
убить в людях неверие и посеять в их душах зерна благочестия. Господин
Домар говорил о тлетворном влиянии коммунистов и катастрофическом падении
нравов. О безобразном росте количества ночных клубов, о все возрастающем
спросе на наркотики. Все это расшатывает общество и, если не вмешаться,
может вполне закономерно привести к его распаду. Взоры людей отвращаются
от церкви, а сама церковь начинает приспосабливаться к разврату. Пастыри
человеческих душ снимают сутаны и вместе со своей паствой отплясывают
непристойные танцы. Того и гляди, амвоны превратятся в подмостки, на
которых на потребу разнузданной толпе будут раздеваться девицы.
господина Домара. Кроме того, шеф полиции слышал все это не в первый раз.
Впервые только господин Домар заговорил о необходимости вмешательства. Но
и это легко объяснялось. Приближались президентские выборы. Своим
показательно скромным образом жизни, своим безукоризненным прошлым, а
также своим умением завоевать аудиторию папаша Фил снискал симпатии
налогоплательщиков. Господин Мелтон не сомневался в исходе голосования. Не
сомневался он и в том, что господин Домар, став во главе государства,
своего добьется. И в первую очередь господин Домар будет добиваться,
конечно, расширения сфер влияния Ассоциации борцов за сохранение устоев
нравственности. Папаша Фил всегда возлагал большие надежды на эту
Ассоциацию. Прямо он этого не говорил, но господин Мелтон знал, что Филипп
Домар давно рассматривает Ассоциацию как макет или модель идеально
устроенного государства. Шеф полиции находил, правда, что прогнозы
господина Домара весьма смахивают на утопию. Но критиковать взгляды
сенатора не то чтобы опасался, а просто не испытывал ни желания, ни
необходимости. Во-первых, спорить с господином Домаром было бесполезно. Он
не терпел возражений, выходил из себя. Во-вторых, и это, пожалуй, было
главным, господин Мелтон помнил о министерском портфеле, который хоть и не
был ему обещан, но...
думать.
полиции доел котлету и посмотрел по сторонам. Лакей убрал пустую посуду и
поставил перед господином Мелтоном бокал. В желудке шефа полиции что-то
пискнуло. Господин Домар сделал знак, и лакеи исчезли. Господину Мелтону
захотелось курить. Но он знал, что сенатор терпеть не может табачного
дыма, и подавил желание. Он поднял бокал и отпил из него. Запах корицы
ударил в нос. В желудке что-то зажурчало, переливаясь. И в это время
господин Домар заговорил снова.
Мелтон подумал, что папаша Фил разбирается в этих вопросах не хуже
профессора Кирпи. Господин Домар свободно владел терминологией и говорил о
таких вещах, которые были выше понимания шефа полиции. Однако сенатор
углублялся в дебри психологии недолго и не настолько, чтобы существо дела
прошло мимо внимания господина Мелтона. Маленькое предисловие - экскурс в
науку - потребовалось сенатору для того, чтобы собеседнику стало ясно
дальнейшее.
светских условностей, не позволявших папаше Филу изъясняться прямо,
выглядело довольно просто. Господину Домару, овладевшему монополией на
обувь, потребовалась монополия на головы. Переведя на язык фактов
рассуждения сенатора о душах людских, господин Мелтон понял, что тот
задумал. А поняв, забыл даже о своем желудке и осушил бокал с оранжевым
напитком. И тут же сообразил, что сглупил. Желудок ответил на грубое
вмешательство такой нестерпимой болью, что господин Мелтон чуть не
соскользнул со стула. На лбу шефа полиции выступил холодный пот, лицо
побледнело так, что сравнялось цветом со скатертью. Распятый Иисус,
наверное, не испытывал таких мук, какие доставил господину Мелтону
оранжевый напиток сенатора.
размышления вслух.
пройдет.
полиции скрючило. Он задыхался. Господин Домар освободил его шею от
галстука, расстегнул воротник. Пришел врач. Два лакея перенесли господина
Мелтона из столовой в гостиную и уложили на диван. Шефу полиции было
больно и стыдно. Оказаться в таком положении в доме сенатора! Это же
шокинг. И даже хуже.
него, господин Мелтон следил за выражением лица сенатора. Но прочитать на
нем ничего не смог. Господин Домар стоял в стороне, скорбно поджав губы.
Он сострадал. Ему было неприятно, что все вышло так неловко. Он ничего не
знал о болезни шефа полиции. Господину Мелтону следовало бы об этом
сказать. Эти или примерно эти мысли выражало лицо господина Домара.
Возможно, он подумал и о том, что больной министр - все равно что не
министр. А может быть, и не подумал. Может быть, об этом подумал только
господин Мелтон.
пришлось поговорить.
рукой. Два лакея проводили его до машины. "Покой, покой", - сказал врач.
Хлопнула дверца. Шеф полиции изнеможенно откинулся на подушки, закрыл
глаза. В голове мелькали обрывки каких-то глупых мыслей. Ему зачем-то
вдруг потребовалось вспомнить название оранжевого напитка. В мозгу
вертелось словечко "оранжад", хотя то, что он пил, было так же далеко от
оранжада, как небо от земли. Мерзость. У сенатора должен быть луженый
желудок. У сенатора? Или у президента? Он-то будет президентом. О чем они
говорили? Проклятый оранжад. Почему оранжад? Это просто пакость, которую
могут пить только сенаторы. Или президенты. Фу, как плохо. Все время
ускользает какая-то главная мысль. Домар говорил, что он скупает дома
терпимости и ночные клубы. Зачем? Этот скотский ужин выбил из памяти все.
Зачем Домару дома терпимости? А, вспомнил... Он говорил что-то о
проникновении изнутри. Он собирается изнутри проникнуть... Куда? В
желудок? В головы?.. Бред старого мерина. Почему мерина? Что за странные
мысли несет с собой эта адская боль? Разве сенатор похож на лошадь?
Изнутри... Да, изнутри. Превратить дома терпимости в филиалы Ассоциации.
Насаждать нравственность через разврат... Неужели придется ложится на
операцию? Врач говорил... В такое время выйти из строя? И Коун. Как он
может сейчас оставить Коуна одного? Сенатору на это, конечно, наплевать.
Он сидит под Иисусом. Он хочет втолкнуть Иисуса в дом терпимости. Неужели
он не понимает, что современная девка не годится в Марии?.. Проклятая
жидкость. Конечно, дело не в этом. У сенатора другая цель. Если бы не
боль... Она мешает думать. А может быть, он верит в свою затею? Неужели он
жрет только стандартную пищу? Можно с ума сойти. На операцию, сказал врач.
А что он понимает в политике, этот врач господина Домара? Приехали? Куда
приехали? Домой? Да-да, сейчас уже легче.
виллы. Привратник проводил глазами автомобиль. У крыльца ждали слуги и Эсс
в наспех накинутом пальто. Господин Домар был так любезен, что приказал
предупредить домашних господина Мелтона по телефону.
поднялся в дом. В спальне он опустился в кресло и перевел дух. Эсс молча
смотрела на отца.
Березин Федор
Якубенко Николай
Никитин Юрий
Мурич Виктор
Шилова Юлия