Чтение 23–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

- Тебя допустили к настоятелю? Я слышал, он очень стар. И уже ни с кем не говорит... Впрочем, я о другом. Когда ты был на исповеди?

Я ощутил недоброе, попробовал отшутиться:

- Каждый день я тебе в чем-то да исповедуюсь.

- Ясно. Хорошо, пойдем.

Я двинулся за ним следом, ибо когда Бернард говорит таким тоном, то его послушают и Ланзерот с принцессой.

Отдельной церкви, как я понял, здесь нет, церковь - что-то вроде избы - читальни для простого люда, где проводятся агитки и разъяснения политики господа бога, а монастырь - это уже элитарный универ. Бернард провел меня через ряд комнат в среднего размера зал с высокими сводами. Окна стрельчатые, с цветными витражными стеклами. На пол падают красно-синие тени, в зале десяток грубых лавок с простыми спинками из струганых досок, а под противоположной стеной стол, накрытый скатертью. Концы свисают до самого пола, и кажется, что накрыт не стол, а квадратная гранитная плита.

Спиной к нам у стола на коленях застыл человек в сутане. Бернард сделал знак остановиться, сам тоже замер. В мою сторону коротко оскалил зубы, мол, что если помешаю общению человека с богом, он меня удавит своими руками. Он, Бернард, удавит, не бог, тот чересчур милосерден, потому и пришлось создать инквизицию.

Священник молился очень долго. Я потерял терпение, но молчал, смирился. Ноги застыли, превратились в колоды. Сесть не осмелился, да и негде поблизости, а возвращаться в зал далеко.

Наконец священник поднял голову, но не повернулся к нам, пребывал в странном оцепенении. Бернард кашлянул, сказал негромко:

- Святой отец, нельзя ли узнать...

Он почтительно умолк. Священник вздрогнул, а когда обратил лицо в нашу сторону, вздрогнули мы с Бернардом. Лицо священника стало белее мела, в глазах полыхнул безумный ужас.

- Изыди! - прохрипел священник. - Уйди! Именем господа, исчезни!

Кожи коснулось дуновение холодного, свежего ветерка, Бернард чуть вздрогнул, его взгляд метался от священника ко мне и обратно.

- Падре, вы это кому?

- Изыди! - выкрикнул священник с мукой. - Ты явился за моей душой? Но господь милостив, за свои прегрешения я заплачу любую цену, святые ангелы меня оградят.

- Святой отец!

- Я порвал с отцом Иезекилем, - продолжал священник бессвязно, - как только увидел, что безумная жажда знаний губит душу. Я сам наложил на себя епитимью...

- Бернард, - сказал я, - это он меня испугался. Только я, правда, не понимаю.

- Изыди! - возопил священник. Он держал перед собой огромный крест, заслоняясь, как щитом. - Во имя господа!.. Изыди!!!

Я отступил, сказал Бернарду негромко:

- Пойдем отсюда. Ты видишь, я на него как действую.

На залитом солнцем дворе оба ощутили себя словно бы в безопасности. Я направился к лошадям, Бернард вдруг сказал:

- Погоди. Ты сам сказал, что это ты на него действуешь. .

- Сказал.

- Подожди здесь. Попробую без тебя. Он почти бегом вернулся обратно, хлопнула дверь, исчез. Я вошел в конюшню - и здесь монахи молодцы, чисто, как в операционной, кони здоровые, выглядят бодро, от скуки едва не разносят стойла, сила играет. Я погладил одного по вытянутому носу, рука не дрожала, хотя, если честно, внутри у меня все тряслось, как овечий хвост. Да, я пришел из мира, где церковь, так сказать, отделена. Кто хочет, ходит к этим шаманам и целует попам немытые руки, а кто не хочет, тот вообще не вспоминает о таком анахронизме, как религия. Есть чудаки, что строят капища и поклоняются древним богам, есть поклонники дьявола - все это игры, такие же, как гонки на виртуальных машинах; Я отношу себя к свободным людям, которые вообще не вспоминают о вере, церкви, боге, религии.

Бернард явился пошатывающейся походкой сильно избитого человека. Или смертельно усталого. Я шагнул навстречу, поддержал его под руку. Его широкое лицо стало непривычно бледным, пожелтело, осунулось.

- Нет-нет, - ответил он на мое молчаливое предложение, - отдыхать некогда. Вернемся к нашим.

Я все еще поддерживал его, своего господина, я ж оруженосец, он в самом деле тяжел, как три шишкин-ских медведя. Бернард тряхнул головой, но глаза оставались затуманенные то ли излишней ученостью монахов, то ли страхом.

- Ну что? - спросил я наконец. - Что он сказал? Мы медленно шли через двор, Бернард заговорил нехотя, в голосе старого воина я услышал хрипы:

- Самое лучшее... самое лучшее, что мне бы сделать... а может, и сделаю - это топором тебя по голове. А потом сжечь труп, а пепел развеять.

Меня продрал мороз, воображение у меня живое, к тому же я из мира, где страшатся даже прищемить пальчик.

- Что случилось?

Бернард сказал несчастливо:

- Дернуло же меня за язык... вступиться за тебя! А что теперь? Ты едешь с нами.

- Что он сказал? - повторил я.

- Он сказал... он сказал, что у тебя нет ангела-хранителя.

- Ну нет так нет, - ответил я уязвленно, - я уже взрослый. Мне сопельки утирать не надо. Значит, господь мне доверяет больше.

Бернард отшатнулся, широкое круглое лицо вытянулось, как у коня. В глазах метнулся страх.

- Несчастный! - вскрикнул он непривычно торопливым голосом, так непохожим на его густой размеренный бас. - Пади на колени и проси дать тебе ангела-хранителя! Иначе обречен! Нельзя, нельзя без проводника в этом страшном мире.

- У меня нет другого мира, - ответил я горько.

- А тот, высший? Мир, где обитают наши бессмертные души?

Он суетливо перекрестился, став похожим на нашего мэра, у того тоже такая же широкая морда и крестится похоже.

- Мухи отдельно, - отрезал я, - котлеты отдельно. Но на душе было гадко. Бернард отстранил мою руку, другой прикрыв глаза, чтобы даже не встречаться со мной взглядом, будто я василиск или Азазелло, жестом отослал меня прочь, а сам чересчур поспешно ушел в конюшню. Я вернулся в помещение, выделенное нам, побродил, натыкаясь на столы и лавки. От разогретых за день солнцем каменных стен несло почти животным теплом, но я чувствовал, как по рукам пробегает дрожь, забирается вглубь, и так мелко-мелко трясется в подленьком страхе мое интеллигентное сердце.

- Не надо, - сказал я вслух, убеждая сам себя и чувствуя, как это звучит красиво, возвышенно, но неубедительно. - Не надо мне никаких ангелов, пропагандистов, СМИ, проводников, поводырей, агитаторов! У меня есть голова. Своя. А в ней даже есть мозги! И разберусь сам.

Темная комната внезапно вспыхнула. Я отшатнулся, ослепленный, обеими руками прикрыл лицо. Сквозь растопыренные пальцы видел только блистающий огонь, что залил все, будто прямо в комнате вспыхнуло солнце, а я прямо на его поверхности. Внутри огня высветилась фигура еще ярче, слепящая, чистая настолько, что у меня пересохло во рту и во внутренностях.

В белом огне страшно полыхала... полыхал, постоянно меняясь, вырастая в размерах, исполинский человеческий силуэт. Он уперся головой в потолок, за спиной мерно колыхались крылья. Огромные, слепяще-белые, из огня, что искрился, но не обжигал, и я невольно вспомнил что-то про огонь, что возник в купине и тоже вроде бы не обжигал.

Я открыл и закрыл рот, но слова не шли из перехваченного горла. А нечеловечески огромный голос, что заполнил, казалось, весь мир, грянул гневно:

- Смертный! Тебе еще можно было... Теперь же помни, ты отказался сам! Сам!

Я прижался спиной к стене. Губы спеклись от жара, иначе я бы уже заорал в страхе, что я не могу без ангела, без проводника, что у нас принято бурчать и отказываться, вся русская интеллигенция так делает, но помощь и любые подачки буквально рвет из рук, только делает вид, что это она оказывает помощь и благодеяние дающему, а на самом деле мы все - послушные потребители...

В том месте, где голова огненного ангела, вспыхнули два страшных золотых глаза и тут же исчезли. Я открыл наконец рот, просипел что-то и снова закрыл. Дурак, тут словами не играют. Тут все слова принимают за чистую монету.

Глава 26

Ночью я слышал шум, крики, над воротами взвилось красное зарево, потом все утихло. И тут же Ланзерот поднял нас, велел обернуть конские копыта тряпками. Я трясся, ибо ворваться в монастырь все же проще, чем вырваться. Но если нас за воротами ждет войско...

За воротами было пусто. Мы проехали как можно быстрее в тени монастыря, прячась от лунного света, потом так же долго ехали через темный лес, то и дело натыкаясь на деревья. Рассвет застал нас далеко от монастыря, а когда солнце взошло, Ланзерот придирчиво проскакал вперед, Бернард привычно охранял сзади, Рудольф и Асмер отъехали далеко в стороны.

Священник выглянул из повозки, крикнул нервно:

- Нет?

- Никого! - ответил Асмер ликующе. - Даже не представляю, как нам удалось!

Священник бросил на меня быстрый злой взгляд, сказал торопливо:

- Теперь сказать можно. Они и не надеялись взять монастырь осадой. Налетели, пробуя захватить врасплох, обломали зубы и собирались идти дальше. Но тут мы. Они уже знали, что мы не будем сидеть долго. И в самом деле, ночью из ворот выехала повозка с большим отрядом, помчалась по восточной дороге. Асмер распахнул рот.

- Так что же... Я слышал шум ночью! Это их отманивали от ворот?

- Да. Сейчас, возможно, все открылось, но мы уже далеко.

- За нами кинется все войско?

- Вряд ли, - ответил священник рассудительно. - Их дело сеять страх и панику на землях короля Алексиса. За нами они, так сказать, попутно. За нами гоняются совсем другие люди.

- И звери, - добавил Асмер.

- И звери, - согласился священник серьезно. - Некоторые из них совсем недавно были людьми.

Они оба посмотрели на меня, переглянулись. Священник втянулся в повозку, как улитка в раковину, Асмер пришпорил коня и погнал его справа от дороги.

Ближе к полудню увидели далеко впереди телегу, запряженную двумя конями. Ее сопровождали трое хорошо вооруженных мужчин, четвертый правил телегой. Я издали увидел у него под рукой короткий меч, а с другой стороны сиденья - круглый удобный щит.

В телеге на сене, покрытом шкурами, лежал пятый. В глаза бросилось крупное бледное лицо, огромные черные усы, перевязанная окровавленными повязками голова и грудь. Мужчина был настоящим великаном, я боялся и представить себе, какой он в сражении.

Ланзерот остановил коня, развернув боком. В руке арбалет, направленный в переднего воина, ладонь левой руки на рукояти меча.

- Кто вы? - спросил он громко. - И откуда? Передний воин смерил его недружелюбным взглядом. Второй сплюнул Ланзероту под ноги, ответил дерзко:

- Не тебе спрашивать, ряженая ворона! Ланзерот даже не изменился в лице, но Бернард что-то ощутил, втиснулся между Ланзеротом и воинами, пробасил примиряюще:

- Ребята, время нелегкое, мы все раздражены. Но если перекреститесь, то у нас не будет повода к вам цепляться.

Передний воин поморщился, а второй ответил с дерзким весельем:

- Я-то перекрещусь! А вот ты повтори за мной "богородица Дева..." Ланзерот смолчал, Бернард перекрестился, сказал торжественно и громко:

- Богородица Дева, радуйся...

Он звучно и четко читал молитву, первый воин дослушал до середины, перекрестился и тоже подхватил, закончили уже вместе. Бернард кивнул на раненого:

- Кого везете?

Первый воин, измученный настолько, что едва держался в седле, ответил слабым голосом:

- Наш сеньор. Он дрался храбро. Первым вступил в бой, а из боя его едва вынесли.

- Конечно, проиграли? Второй перебил первого:

- Их переправилась через реку целая тьма. Такие твари, что не только свет не видывал, но и не слыхивал о таких. Но ты нам зубы не чеши. Что с темя двумя?

Я заметил, что третий воин и даже раненый держат в руках арбалеты. Стрелы блестят серебряными наконечниками.

Ланзерот сказал громко:

- Бернард, Асмер, Дик, перекреститесь. А вы разве не знаете, что достаточно одному прочесть молитву, чтобы у всей нечисти вблизи начались корчи? Ладно, у нас в повозке немного еды, есть лечебные травы. Мы поделимся с вами.

Повозки сошлись боками. Принцесса и священник передали старшему воину трихлебных каравая. Священник с требником в руках подступил к раненому.

- Крепко ли веруешь, сын мой?

- Отче, - простонал раненый. - Если бы не верил в правоту господа нашего, пошел бы я с горсткой людей на такую силу?

Священник кивнул, в запавших глазах промелькнуло удовлетворение, сказал с нажимом:

- Верь и сейчас, сын мой!.. Ибо сейчас тебе вера понадобится больше, чем когда-либо.

Принцесса подошла к раненому, ее узкая ладонь легла ему на лоб. Бровки ее озабоченно взлетели вверх, на священника взглянула с испугом.

- Отец, у него жар. Он держится из последних сил!

- Настоящий воин Христа, - ответил священник. - Да поможет нам господь и все его светлые ангелы.

Принцесса опустила ладони поверх окровавленных повязок раненого. Он закрыл глаза, на губах проступила слабая улыбка, будто из кончиков пальцев принцессы изливался анестезин.

- Верь, - сказал священник настойчиво, - верь! Верь неистово! И снова в твоих руках будет меч и встанешь ты на пути Зла...

Он забормотал молитву на латыни. Я плохо понимал слова, рядом рыцари обнажили головы, тоже бормотали или хотя бы шевелили губами, а Рудольф слез с коня и преклонил колени, что, по-моему, уже явный перебор. Но я склонил голову и тоже шлепал губами, украдкой присматриваясь к принцессе. Ее лицо стало строгим, отрешенным. На миг в глазах проступила сильнейшая боль, руки дрогнули. Голос священника стал громче, настойчивее.

Принцесса прикусила губу. Лицо стало белым, как мрамор, на чистом лбу заблестели мелкие капельки пота. Она часто дышала. Мне показалось, что она на грани обморока. Начал придвигаться в ее сторону, священник возвысил голос до крика, вскинул крест, обе руки воздеты к небу...

Красиво, ничего не скажешь. Затем в наступившей тишине голос его прозвучал чересчур слабо и буднично:

- Покажите его раны.

Раненый уже сам, что-то почуяв, с выпученными глазами торопливо срывал окровавленные тряпки, морщился, отдирал по живому. Второй воин, который дерзкий, отодвинул его руки и сам осторожно снял бинты.

Я вытянул шею. Этого гиганта вряд ли довезли бы до медпункта. Даже если там сам Пирогов делает операции, не спас бы со всем своим умением первого полевого хирурга. Раны рваные, глубокие, инфекция уже закопалась в кишки... Вернее, раны были рваные, а сейчас на их месте только багровые вздутые шрамы, толстые, как веревки.

Воин попытался сесть, со стоном завалился навзничь. Ланзерот сказал торжественно:

- Благодари ее высочество принцессу Азаминду! А сейчас лежи, набирайся сил. Твои силы тоже до капли ушли на... заживление ран.

Рудольф раньше меня успел подхватить теряющую сознание принцессу. С другой стороны ее поддержал священник, вместе усадили в повозку.

Воин смотрел на Ланзерота, на всех нас круглыми от изумления глазами. Голос его дрогнул от ликования:

- Друзья! Кто бы вы ни были - светлые ангелы или такие же сражалыцики со Злом, - но отныне и навеки конт Белуни ваш вечный должник.

Он закашлялся, затих. Бернард довольно прогудел, как огромный рой пчел в огромном, как пещера, дупле:

- Отоспись. Уже завтра сядешь на коня. По себе знаю. Меня ее высочество четыре раза, можно сказать, из когтей дьявола вырывала!

Он захохотал, довольный. Вассалы Белуни счастливо хлопотали вокруг сеньора, смотрели благодарными глазами. Дерзкий воин сказал торопливо, сразу растеряв заносчивость, теперь будь у него хвост, оббил бы себе им бока:

- Вы направляетесь в самое пекло! Куда, в Зорр? Я думал, он уже захвачен. Не знаю, что вас туда несет. Сражаться можно и здесь. Мы видели в той стороне столбы черного дыма до самого неба. Говорят, город пал, а жители распяты на дверях собственных домов. Да, хочу предупредить, появилась нечисть, что не ме - няет облика. Сколько ее ни крести, рожи те же. И серебро на нее не действует. И соль. Бернард сказал недоверчиво:

- Нечисть? Может быть, просто гоблины или тролли? Ну, какие-нибудь дикие, которых не знаем.

Конт Белуни все еще ощупывал себя, мял, проверяя сизые шрамы, сказал рассеянно:

- Гоблины. Какие ж гоблины нечисть? Это все равно, что обозвать нечистью оленей или медведей. А то и вовсе кабанов. Нет, благородный сэр, то доподлинная нечисть. Добротная, новая.

Первый воин сказал с раздраженной усталостью:

- Какая новая? Это старую воскрешают! Ее наши деды побили, а колдуны нашли способ ее поднять.

Бернард промолчал, но лицо его было чересчур серьезное. Мне стало страшновато, ибо, судя по глазам Бернарда, деды таких зверей не знали. И вряд ли прошли бы в эти земли, если бы эта нечисть еще там была. Скорее всего, ее побили намного раньше. А победители то ли перемерли от кори или свинки, то ли, как лемминги, ушли к морю и перетопли.

В сторонке от дороги из земли торчал древний массивный камень. Без всяких знаков, до половины зарос серым, уже высохшим мхом. Я посмотрел на воспрявших духом, но все равно измученных воинов, мои пальцы нащупали на поясе молот.

Бернард явно не понял, затем я швырнул его без всякого смысла в этот валун. Я сам не знал, просто поддался чувству, что сейчас это почему-то уместно. Залопотал воздух - это руч-ка молота, вертясь, творит турбулентные завихрения. Грохнуло, раздался страшный треск. Я ожидал, что на камне возникнет белое звездообразное пятно, словно туда с размаха вмазали крупным снежком, но взметнулась мелкая каменная крошка, а крупные куски унесло далеко в стороны.

Я выставил мозолистую ладонь, хлопок, пальцы сомкнулись на рукояти. На серой поверхности ни царапины от удара, в то же время видны следы от кузнечных молотов по раскаленному металлу: древние мастеpa работали грубовато и небрежно, все было уже привычно, а этот молот не экспериментальный, работа шла на потоке.

Воины смотрели, раскрыв рты. Даже конт Белуни сумел приподняться на локте и тоже смотрел на меня с изумлением и недоверием.

- Мы пройдем в Зорр! - сказал я громко. - Вот так будет и с нашими врагами. И силы Тьмы отступят-Верьте, ребята.

Затылок сверлил, словно бурав, упорный взгляд. Я оглянулся, успел увидеть, как священник поспешно втянул голову в повозку. Ланзерот отдал честь воинам, мы тронулись дальше на юг, а они возобновили движение в тыл.

Не останавливаясь, я бросал молот во все встречные камни, валуны, хорошо бы еще метнуть со всей дури в наковальню, но уже догадывался, что в лучшем случае на наковальне будет вмятина, не разлетится же вдрызг незакаленный вязкий металл, а на молоте не останется даже отметинки. Хорошая металлургия у гномов, даже порошковую оставят далеко позади...

Бернард ехал стремя в стремя с Рудольфом, я слышал его озабоченный голос:

- Не думаю, что это воскрешают уже побитую. С той знаем как справляться. Хуже другое...

- Что?

- Говорят, какой-то колдун открыл пещеры Заарота.

- А что это?

- Когда-то в давние времена, от которых остались только слухи, могучий колдун Заарот, а может, звался по-другому, это мы решили звать Зааротом, потому что на каком-то старом языке "заарот" - "самый могучий"; так вот этот колдун сумел загнать или заманить в пещеру целое войско опасных демонов и запечатал выход заклятием. Прошли тысячи лет, страхи забылись. Пару раз пытались отыскать ту пещеру и открыть ее...

- Зачем?

- Понятно, зачем. Каждый уверен, что демоны в благодарность тут же станут служить тому, кто их освободит! Как будто демоны могут испытывать чувство благодарности!

Мне от подслушанного стало не по себе. Я подъехал, спросил шепотом:

- Думаете, кто-то сумел?..

Рудольф смолчал, Асмер сказал язвительно:

- Боишься, что твой молот окажется бессильным? Правильно боишься.

Слева от дороги, всего в сотне-другой шагов от нее, по прямой лошадь тянула соху. За нею шел, налегая на высокие рукояти, худой мужчина в рваной рубашке. Он горбился, старательно вел борозду, всадников заметил не раньше чем мы оказались прямо перед ним на дороге. Он мигом присел, а когда выпрямился, в его руках были меч и щит.

Бернард помахал ему, крикнул зычно:

- Бог в помощь, добрый человек!

Мы проехали мимо, землепашец долго провожал нас взглядом, но, когдая оглянулся от леса, он уже вел борозду дальше.

- Что он так? - спросил я. - Безумству храбрых поем мы песню?

- Боится - ответил Бернард с оттенком уважения. - Но, как видишь, не убежал. Храбр не тот, кто не боится, это просто дурак, а тот, кто сумеет преодолеть страх.

Рудольф услышал, пророкотал насмешливо:

- Дурак и тот, кто не замечает наступления нечисти. Или кто думает, что успеет уйти, собрав урожай. Здесь все-таки приволье...

- В чем? - спросил я.

- Нет сеньоров, - ответил Рудольф. Он посмотрел в спину Ланзерота. - Никто не берет налоги, никто не гоняет таскать камни для замка. Сеньоры убрались отсюда первыми! Так что тот, кто остался, в чем то даже выгадал. Я имею в виду, выгадали простолюдины.