Чтение 23–й страницы книги ~Великий маг~

- На чьей стороне? Увы, наверняка на стороне бандитов. У нас настолько глубоко заложен инстинкт неприятия порядка, законности, дисциплины, учебы, что Робин Гуда всегда считали лучше его противника, шерифа. Пугачев ходил в народных героях, а сейчас, когда пришла свобода от всего, когда на экраны и прилавки книжных магазинов наконец-то выплеснулась вся та грязь из наших душ, которой раньше стеснялись, когда жизнь проституток, мафиози, наемных киллеров стали изображать намного красивее, романтичнее и престижнее, чем жизнь ученых, изобретателей, просто честных и добропорядочных людей, то... мы оказались к этому готовы! Более того, мы это жадно ждали и, стыдно сказать, желали!.. А какой отклик находит примитивный детский лозунг: "Один за всех - все за одного"! Омерта, так сказать. Неважно, прав этот один из наших или нет, он свой. Дети еще не разбираются в высоких истинах, для них важнее: "Наших бьют!" А что наши не совсем правы, это плевать. Ну, самый типовой признак любой бандитской группировки.

Лакло принес целую корзину прохладительных напитков. Похоже, он не хотел, чтобы официанты даже подходили близко. Челлестоун посмотрел на него раздраженно.

- Что же заложено в нашей психике?

- спросил он с горестным недоумением.

- Вроде бы понятно, что даже эти вот книги и типографии, в которых печатаются наши труды, созданы благодаря ненавистному порядку, дисциплине, учебе, то есть гвардейцам кардинала! Вопреки тянущим назад в анархию и беспредел мушкетерам... однако же сочувствуем этим лихим браткам... правильно я назвал этих бандитов?

- Правильно, - согласился я.

- Только что за страсть бандитов называть по-русски? Назовите их мафией... Он отмахнулся:

- Да пусть хоть гангстеры. И все же, все же в счет идет, сколько хлеба вырастили, а не сколько съели! Сколько построили, а не разрушили. Сколько супа сварили, а не число тарелок, в которые плюнули. Пик антигероев уже прошел. Человек - то существо, которое, увы, без глотка дерьма жить не может, но ему также надо и глоток чистого воздуха, доброе слово, руку друга. Кто-то успел сорвать куш на воспевании дерьма, но теперь ситуация обратная: мы все в шкафу с дерьмом. По уши, и некому сказать: не гони волну. Кто-то невесело хмыкнул. Челленджер вздохнул, закончил угрюмо:

- Так что самое время сейчас распахнуть дверь. В Доброе, Чистое, Светлое. Вспомнить о Чести, Достоинстве, Любви. Честное слово, ну очень уж хочется хоть глоток чистого воздуха! Он умолк на полуслове, снова я ощутил недосказанное. Они все смотрели на меня, чего-то ждали. Я рассеянно улыбался, переводил взгляд с секретарши на Кристину. Кристина заметила, куда я обращаю взгляд, позеленела, бросила злой взгляд на меня, на секретаршу, та ответила невинным взглядом. Кристина посмотрела на меня, я ответил не менее невинным взором: что позволено Кристине, то позволено и другим особям ее пола и возраста. Ноздрикл подумал-подумал, бухнул, как бросил в воду большой валун:

- А раз хочется, то самое время делать это Доброе-Чистое-Светлое!!! И зарабатывать на этом. А что? Литература в целом делается не подвижниками, а честными, добросовестными профессионалами. Которые, подчеркиваю, честно и добросовестно делают свое дело. Но если им не платить, основная масса вынуждена будет зарабатывать чем-то другим. Останутся подвижники, которые, недоедая и недосыпая, будут писать безгонорарно. Не стыдясь сидеть на шее родителей, жены, родственников, друзей. Но, как я уже говорил, литература, как и наука, не держится на подвижниках. Лакло кивнул с благодарностью.

- Да, это я и хотел вставить, но мистер Челлестоун разве позволит пикнуть... Сейчас, согласен, благоприятное время для тех, кто захочет выбраться из дерьма и писать о Чистом, Светлом, Одухотворенном...

Челлестоун буркнул с иронией:

- Пока маятник не качнется в обратную сторону. Кристина наконец перестала обмениваться беззвучными

ударами молний с секретаршей, спросила с напускным удивлением:

- А кто вы? Я раньше думала, что вы те, кто раскачивает этот маятник.

- Мы те и есть, - ответил Челлестоун сварливо.

- Но...

- Но мы иногда сами прыгаем на маятник и качаемся на нем. Как обезьяны. Должны же и мы получать удовольствие?

- Я думал, вы получаете удовольствие, раскачивая... Челлестоун наморщил нос:

- Станки, станки, станки...

Соммерг хмыкнул, Ноздрикл коротко усмехнулся. Кристина, похоже, не поняла, так как на всякий случай решила обидеться и отвернуться.

ГЛАВА 32

Солнце давно скрылось в глубинах моря. Красный бархат раскинулся на полнеба, а лазурные волны тоже стали кровавыми, плотными, таинственными, даже зловещими. Нет, не зловещими, но торжественными, величественными, совсем не теми прыгающими козленками, какими были утром.

Ножки легкого пластикового кресла погрузились под

моим весом в песок почти до сиденья. Кристина все бегала окунаться в воду, еще две девушки составили ей компанию, остальные вертелись возле нас, хозяев жизни, смотрели преданно. Лакло тоже иногда бегал занырнуть, как он говорил. Для этого всякий раз мчался по мелководью, как конь, почти милю. Остальные изображали тюленей на отдыхе - отдыхали, балдели, оттягивались, расслаблялись. А если в самом деле расслабляются, мелькнула, в конце концов, трезвая мысль. Что у меня за шпиономания? Вообразил чуть ли не заговор против себя, единственного и неповторимого. Да каждый из них именно себя считает единственным и неповторимым! И в самом деле отдыхают. Наслаждаются и морем, и красотами мест, и своим, чего греха таить, могуществом. В той, повседневной жизни почти не видим своей мощи. Да и другие все еще не воспринимают нас всерьез, но здесь она в наиболее реальной форме: вот мы, семеро самцов, а нам принадлежат самые красивые женщины мира! Вот они все здесь, смотрят преданно и восторженно. Челлестоун лежал вниз лицом на широком покрывале, посапывал, словно спал. Одна из девиц принесла в пригоршне воды, плеснула ему на спину. Он фыркнул, повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились.

- Если бы не эти негодные стрекозы, - прорычал он, - все было бы хорошо... верно, Владимир?

- Да и так неплохо, - ответил я. Решил, что прозвучало недостаточно эмоционально, добавил:

- Абалдеть, как здорово!.. Рулез форева. Он усмехнулся.

- Разве это не то, к чему стремится все человечество?

- Когда воду на спину?

- Да воду можно стерпеть... Но все это - море, песок, солнце, девушки... Соммерг добавил странным тоном, я не понял, с восторгом или осуждением:

- И - никаких отрицательных эмоций!

- Би хэппи, - сказал Лакло, но он, по обыкновению, дурачился.

- Хэппи, - согласился я.

- Будьте хэппи, будьте хиппи, только бы нигде ничего не прищемить, не увидеть гадкое, не... словом, чтобы все кончалось хэппи-эндом!

Челлестоун завозился, сказал ясным звучным голосом:

- А вот за это стоит выпить!..

Он жестом послал девиц в дом за выпивкой. Я проводил их взглядом, такие фигуры не просто хочется провожать, а трудно оторваться, у них от моих взглядов на коже явно останутся сальные пятна размером с тарелку, повернулся к Челлестоуну.

Да, что-то я сказал ключевое, что привело его в активное состояние. Хэппи-энды? Да, это чума нашего времени. Сплошь и рядом, везде и всюду торжествуют счастливые концовки фильмов, игр, книг, пьес. Что, собственно, и понятно: везде победила демократия, то есть ма-а-а-аленький меленький человечек, о котором так заботился Достоевский и прочие русские гуманисты. К власти пришел человечек с его меленькими интересиками, запросиками, потребностями.

Трагедии уже ему недоступны, он искренне считает, что в литературе должно все изображаться "как надо". И все должно завершаться счастливой концовкой и нравоучением, что вот, мол, добро побеждает всегда, надо только за него бороться.

Ушли в прошлое античные трагедии и заложенные ими высочайшие нравственные принципы, когда главные герои не могли ради поднятого ныне на пьедестал высшей ценности инстинкта сохранения жизни принести в жертву высшие жизненные принципы. Они гибли, вызывая у зрителей рев, слезы, очищая-им души и поднимая самих зрителей до уровня этих героев.

Увы, современный общечеловек с его общечеловеческими принципами от трагедии шарахается. Моя бабушка, добрый и хороший человек, всякий раз зажмуривалась или отворачивалась, когда видела, как на экране один человек целится в другого из пистолета. Дай ей власть, она бы запретила все трагедии.

Сейчас она эту власть получила. Сперва она просто перестала покупать книги, "которые плохо кончаются", потом в литературных и прочих творческих кругах обосновала необходимость оптимистической литературы в противовес упаднической, что сеет неверие в силы человека, упомянула о необходимости воспитания молодежи в нужном русле, так что всякий, кто посмеет написать трагедию, сразу попадет в опасные смутьяны. Та литература, "старая", не нуждалась ни в назидательных концовках, ни в хэппи-эндах, ни в приглаживании: "Ах, у этого ужасного Владимира Факельного в романах столько крови, жестокости!.. И столько мух!.." Нравственное содержание той литературы, старой, основывалось на полном доверии к нравственному чувству человека, ныне потерянному общечеловеками с их мелкими запросами. Размывание нравственных чувств, ранее незыблемее горных хребтов, привело к тому, что сперва возникло недоверие, что этот общечеловечек не сумеет сам, без подсказки, отличить добро от зла, белое от черного, правую руку от левой, и пошли косяком хэппи-энды с надзиданием... ну прямо церковные "Поучения..."! А потом и вовсе общечеловечек с общемировыми ценностями решил, а на кой ему вообще запоминать, что есть добро, а что зло? Да еще держать себя в каких-то рамках, пусть и оч-ч-ч-чень широких? Да, сказал общечеловечек, все дозволено. И добро, и зло. Вернее, нет ни добра, ни зла. Есть только мой желудок, мои гениталии, мой дом и мой огород. И все должно служить им. Наука, техника, искусство, литература. На легком, как щепочка, белом пластиковом столе появились бокалы, бутылки с охлажденным вином. Челлестоун сам откупорил, заявил, разливая по бокалам:

- Нам нужно выпить за хэппи-энд! Вон Владимир может подтвердить, что всякие трагедии хороши и необходимы для высокой литературы, но мы живем не в литературе. Мне по фигу, что моя красивая смерть вызовет у кого-то слезу умиления, у кого-то слезу гордости... Да пошли они все! Я не хочу умирать, не хочу даже, чтобы мне молотком по пальцу. Я за хэппи-энд!

Лакло, ессно, ухватил бокал первым, сразу же провозгласил:

- За наш хэппи-энд!

И потянулся ко мне через стол чокаться. Кристина наполнила мне бокал, лицо ее стало чуточку напряженным Держись, сказал я себе мысленно, действие перевалило через зенит, сейчас пойдет с убыстряющейся скоростью.

- Да, - проговорил я, - каждый понимает хэппи-энд по-своему... но пусть же наше понимание не слишком отличается от понимания друг друга!

Это вызвало совсем крохотную заминку, но бокалы с вином сдвинулись дружно, весело, со звоном. Я с удовольствием смотрел в юные лица девушек, их смеющиеся глаза и полураскрытые губы, все посматривали намекающе, мол, только свистни, и я чувствовал, что веселье идет без натуги.

Снова наполнили бокалы, потом еще и еще. Вино легкое, приятное, испаряется просто на языке, оставляя приятный бодрящий вкус и жажду каких-то действий.

Лакло пьяно хохотнул, заявил громко:

- Насчет музея инфистики решили?.. Решили!.. Создаем. Я по совместительству могу побыть и первым директором. А теперь у меня еще одна идея...

Челлестоун поморщился.

- О Господи... Уберите его, а лучше - убейте. Но так, чтобы я видел... со сдиранием кожи заживо, натягиванием на барабан, потом на кол...

Соммерг сказал ядовито:

- Нет уж, давайте послушаем. Когда трезвый, он дурак дураком, но спьяну такие идеи выдает... Он же спинным мозгом, у него такая особенность подсознания.

- Сверхзнания, - заорал Лакло весело, ничуть не обидевшись, - а то и Дознания, Ультразнания!.. Словом, предлагаю учредить тайное общество магов... а что, хорошо звучит, а связи со стариной сейчас в уважении... Владимиру присвоить звание Великого Мага... кто против?

Они посмеивались, только Челлестоун взревел что-то ругательное, потом задумался, протянул озадаченно

- Да, спинной у него хорош... Если бы мы вздумали организовать что-то подобное, именно Владимир... гм... По всем показателям. По всем! Живков смотрел на меня веселыми глазами. Перехватив мой взгляд, встал и с шутливой церемонностью осушил свой бокал. Его примеру последовали Ноздрикл и Лакло. Мне стало неловко, шутка затягивалась. Но еще большая неловкость потому, что это не шутка. Или не совсем шутка. Кристина счастливо засмеялась, захлопала в ладоши.

- Маг!.. Великий Маг! Женщины посматривали на нее ревниво, но улыбались широкими накрашенными ртами. Ночь наступает медленно, в небе все еще полыхают, медленно теряя багровость, вытянутые облака. Эти облака, вернее - тучи, казались отражением волн, что с заходом солнца замедлили движение, катились к берегу со скоростью песчаных барханов. Челлестоун ушел первым, что-то прорычав на прощанье. Лакло расцеловал всем женщинам пальчики, руки и даже пытался целовать в плечи. Соммерг распрощался церемонно, Живков и Ноздрикл ушли вдвоем, попрощаться забыли. Лордер полулежал в изящном кресле, в одной руке длинный бокал с соком, другой лениво нарисовал в воздухе полукруг.

- Вокруг этого островка, как и положено, стомильная зона.

- И соблюдается?

- поинтересовался я. Мое кресло в двух шагах, Кристина исчезла. Если не ошибаюсь, ее увела секретарша Лордера. Я слушал внимательно, сердце мое стучало громче и чаще.

- Попробовали бы не соблюсти, - ответил он с ленивой угрозой.

- Здесь мы полные хозяева. Весь этот остров - наш Кстати, и ваш тоже.

- Всю жизнь мечтал стать острововладельцем, - ответил я еще ленивее.

- Гм... Все верно, зачем это инфисту вашего класса?.. А класс у вас в самом деле просто какой-то невероятный.

- Ох, - сказал я и оглянулся в сторону дворца, - вы как-нибудь скажите это при моем литагенте.

- Скажу, - пообещал он серьезно.

- Кстати, она уже заметила, что мы к вам с особой осторожностью и почтительностью. Вы похожи на атомную бомбу, никто не хочет нечаянно запустить таймер. Кстати, моя страна первой оценила это новое оружие... Вас потрясет цифра, если скажу, сколько у нас выделено в будущем году на развитие инфистики... У вас сколько?

Я пожал плечами.

- Ни рубля.

Он не удивился, кивнул.

- Знаю. А у нас?

- В прошлом, - сказал я, - триста миллионов долларов.

- На следующий, - произнес он четко и медленно, чтобы я проникся значимостью и весом цифр, за которыми стояли тонны золота, - на следующий... двенадцать миллиардов!.. Да-да, миллиардов. Только на инфистику. Нам дан... вернее, мы дали себе карт-бланш на выработку учебных программ, создание институтов, как учебных, так и научно-исследовательских, набор сотрудников... Словом, эти двенадцать миллиардов мы можем тратить, как нам заблагорассудится.

Я поинтересовался:

- А этот остров, дворцы... тоже из этой суммы?

- Рассчитываете меня уесть? Нет, это из прошлой суммы. А из новой, представьте себе, мы вольны отщипнуть себе лично любое количество миллионов. Хотя вы правы, на фиг нам эти мелочи? Мы все время забываем, что в нашем распоряжении весь мир! Его хозяева - мы, а вовсе не те туземные царьки, что сидят на местах...

Я поинтересовался:

- А остров купили из бюджета США? Он пожал плечами.

- Даже затруднюсь ответить... Честно! Ведь для нас, для инфистов такого уровня, все деньги мира - наши. Как и все ресурсы. И нам как-то без разницы, откуда взяли. Скорее всего, отщипнули от всех бюджетов сразу, чтобы не нарушать равновесия, ибо остров... гм... оценен очень высоко. Он засмеялся, легко и раскатисто, однако мои настороженные уши уловили некоторое напряжение. Наши взгляды встретились, и он понял, что я ему не поверил. Нет, насчет острова верю, но я ощутил, что у них не так безоблачно, как прикидываются. Почему-то они во мне нуждаются. Нуждаются остро. Некоторое время он медленно попивал сок, взгляд его скользил по морю. Я почти видел, как прыгает по кончикам волн, что застыли, как красные сгустки крови.

- Вам наверняка уже предлагали, - сказал он медленно, - переселиться в благополучную часть планеты. Дело не в том, чтобы отказаться от России... сейчас, когда весь мир связан Инетом, от нее можно не отказываться даже в Австралии... но другой уровень благосостояния, комфорта... гм... словом, я уполномочен предложить вам любую точку земного шара, где вы хотели бы поселиться и работать.

- Любую?

- переспросил я иронически. Он поймал мой взгляд, кисло поморщился, процедил:

- Мы же не станем всерьез говорить о диких странах Востока, Юга или вечно воюющей Африке?.. Но в западных странах, особенно в США... Не понимает, мелькнуло у меня. Он все еще не понимает, что мы в самом деле связаны Инетом, и теперь без разницы, где живешь. Я зарабатываю достаточно, чтобы обеспечить себе уровень комфорта тот же, что и на Западе. Если не выше. А доступ ко всем информациям у любого жителя Мухосранска тот же, что и у жителя Вашингтона или Нью-Йорка. Был бы доступ в Инет, а он теперь есть у каждого.

- А зачем? - поинтересовался я так же лениво. - Ну... - В моей стране над бивисами пока еще ржут, а у вас они выпускают свои журналы, заседают в сенате, становятся президентами...

Он поморщился.

- Не они становятся, а мы их делаем. Все-таки, согласитесь, есть разница в обществах, где президентами становятся те, кого ставим мы... или где бравый комбат может захватить телестанцию и объявить себя отцом нации?

Я помолчал, обдумывая вариант, при котором нашелся бы какой-нибудь отважный генерал, типа молодого Бонапарта... Я чувствую, а если надо, то могу подтвердить исследованиями, что процентов семьдесят населения примет это с восторгом. Слишком всем осточертела эта свистопляска с демократией, эта грязь, эта ложь... даже публичные казни примут с молчаливым одобрением.

- Да, - признался я, - у вас такой захват власти невозможен.

Он довольно улыбнулся, полагая, что я не то сказал комплимент, не то признал его правоту. А я мысленно продолжал развивать эту идею, когда Бонапарт приходит к власти и под крики ликующей толпы первым делом ставит к стенке всяких там спецов по инфовойнам и имиджмейкеров... Черт, надо поторопиться со своей книгой, а то в самом деле общество созрело для прихода Бонапарта...

Он удивленно вскинул брови, когда я взглянул на часы, развел руками и торопливо поднялся.

- Извините, - сказал я со вздохом.

- Увы, неотложная работа.

Он кисло улыбнулся:

- Удачи вам. Наверное, что-нибудь особенно грандиозное. Но над моим предложением подумайте!

И этот догадывается, мелькнуло в голове. Все знают, что я уже почти год, пусть полгода, не выдал ни одной книги, не совершил ни одной акции. А ведь за это время не ослабел, это невозможно, инфисты не спортсмены, они с годами становятся только сильнее, виртуознее, молниеноснее, а противника умеют опережать уже не на шаг, а на два-три. .

Я буркнул:

- У вас сотни специалистов. Вы тратите двенадцать миллиардов долларов на их обучение и подготовку. Какого черта надо от меня?

- А вы как думаете? Я пожал плечами:

- Хотите ослабить противника. Он мягко улыбнулся:

- Разве что косвенно. Но главное - нам в самом деле хотелось бы заполучить именно вас.

- Почему?

- Вы, - произнес он значительно, - дикий талант, мистер Владимир. Даже в своем диком состоянии вы стоите целой армии наших специалистов. Конечно, я не сомневаюсь, что мы, бросив на противодействие вам лучшие силы, в состоянии вас обезвредить, нейтрализовать и заставить отступить. Даже признать поражение. Армия мышей в состоянии нанести поражение льву! Но нам очень хотелось бы, чтобы лев был на нашей стороне. Я проснулся, голова не то чтобы уж очень тяжелая, но в ней странная легкость. И почему-то качаются стены. Нет, не качаются, я ж не на корабле, но все же что-то с ними не так... Не настолько я напился, чтоб не помнить, где заснул. А это не мои апартаменты, хотя в части роскоши могут поспорить, могут. Но уже не зал, к счастью, здесь даже уютнее. Огромная комната, меблированная очень пышно, на стенах непременные картины. Чувствуется, что руководила дизайном одна и та же рука. Я спустил ноги с постели. Голые ступни опустились в толстый ковер. В меру толстый. Кто-то знает, что не люблю, когда ноги тонут в ворсе по щиколотку, но это и не дешевое ковровое покрытие. Дверь открылась от легкого толчка. Я едва не вывалился на простор, ибо пол в самом деле слегка качнулся. В лицо пахнул свежий морской ветер, я застыл, глаза распахнулись шире, чем у Кристины, когда она услышала, как высоко меня оценивают.

Передо мной палуба самого элегантного корабля, который я только мог себе представить. А дальше... дальше бескрайние волны. До горизонта. Справа и слева - тоже. Я не оборачивался, спиной и затылком чувствовал, что море всюду. Я нахожусь на большом корабле, язык все время старается назвать его королевской яхтой.

В десятке шагов впереди отворилась дверь. Вышла очень красивая молодая женщина. Роскошные пышные волосы падают на спину, в глазах смех. Она в... гм... морской одежде, по крайней мере, китель, на волосах фуражка с кокардой, крепкие бедра обтягивает нечто среднее между шортами и трусиками.

Я невольно засмотрелся на ее длинные стройные ноги, покрытые ровным изумительным загаром. Голова начала медленно проясняться.

- Приветствую вас, - сказала она чистым звонким голосом.

- Я Джессика Лайн, капитан этого корабля. Правда-правда, у меня международный диплом, выдан по всем правилам!

- Приветствую, - ответил я, голос мой прозвучал несколько хрипло.

- А я - Владимир Факельный, пленник.

Она отмахнулась.

- То, что я слышала о вас, говорит о том, что стоит вам только шевельнуть бровью... и этот корабль - ваш. А я буду служить вам. Или... если захотите, меня уволите, возьмете другого, старого и занудного! Но предупреждаю, я в самом деле один из лучших капитанов!.. Извините, меня послали пригласить вас на завтрак.

Я сказал медленно:

- Послали?..

Она пожала плечами.

- Я не хозяйка, а всего лишь служащий. Хоть и высокопоставленный и высококвалифицированный... какое длинное слово!.. Итак?

- Пойдемте, - сказал я. Корабль слишком огромен, устойчив и слишком роскошен. Дворец султана Брунея на плаву, Тадж-Махал посреди океана. Элегантный капитан этого корабля направилась не к какой-нибудь рубке или что там еще на корабле, а к зданию, тоже роскошному и построенному не по проекту архитектора из Урюпинска. Когда распахнула передо мной дверь, я подсознательно ожидал, что придется спускаться по железным ступенькам, справа и слева брызжут паром горячие трубы, но без всяких холлов открылся большой зал. Снова я ощутил знакомую руку дизайнера. Посреди зала огромный широкий стол, можно усадить и двенадцать человек, и двадцать, и даже семерых. Элегантный капитан обогнула стол, оглянулась, улыбка была больше дружеская, чем профессионально-приветливая.

- Вас ждут в задней комнатке. Там теснее, но... Снова она распахнула дверь, как услужливый шофер дверцу "Кадиллака". Я перешагнул порог и наткнулся на шесть взглядов. Эта комната намного меньше, проще, стол придвинут к стене, а в креслах все шестеро: Челлестоун, Соммерг, Лордер, Лакло, Живков, Ноздрикл. Челлестоун, несмотря на его грузность, поднялся первым, довольно резво, тут же встали и остальные.

- Вольно, - сказал я.

- Садитесь, господа. Челлестоун слабо улыбнулся.

- Я счастлив, - прогудел он виноватым басом, - что вы не потеряли чувства юмора. Простите за все, Владимир... если сможете. Впрочем, я на это и не надеюсь.

- Правильно делаете, - ответил я.

- Итак, что это значит? Они переглядывались, бросали друг на друга нервные взгляды. Челлестоун проглотил комок в горле, сказал торопливо:

- Прежде всего... прошу вас, сядьте. Где угодно. Если хотите, сгоните любого из нас с его места.

- Вас сгонишь, - ответил я. Они молча смотрели, как я сел. Я некоторое время двигался, устраиваясь поудобнее. На самом деле, конечно, выгадывал секунды, стараясь ухватить как можно больше из ситуации. То, что чувствуют себя явно неловко и даже виновато, мне автоматически придает уверенности. И тут неважно, играют виноватых или в самом деле так себя чувствуют, но я ощущаю себя все крепче, а этого хотят и они, и я.

Челлестоун оглядел коллег, но все пятеро отводили взгляды. Он скривился, сказал грубым голосом, который напрасно старался сделать мягче:

- У вас возникли вопросы... Так задайте! Мы здесь, чтобы на все ответить.

- Какие вопросы?

- удивился я.

- Вы меня похитили, чтобы продать в рабство. Говорят, у вас все еще есть хижины дяди Тома для негров, евреев и коммунистов.

Челлестоун хрюкнул, беспомощно развел руками. Молчание длилось почти минуту, наконец устало заговорил Соммерг. Глаза его показались мне покрасневшими, словно долго смотрел навстречу сухому ветру.

- Хотите правду?

- спросил он серым, бесцветным голосом.

- Так вот получайте ее... Да, весь этот симпозиум был затеян с одной-единственной целью, чтобы выманить вас из России. И мы все, все шестеро, участвуем в этой гнусности. Добровольно участвуем, никто нас не принуждал.

- Странно видеть идейных людей, - сказал я, - в вашем лагере.

Соммерг кивнул, но смолчал, а сказал тихим печальным голосом Живков:

- Дело в том, Володя, что ставки слишком уж высоки.

- Для того, чтобы возникли идеи?

- Идеи, Володя, - сказал Живков, - в благополучном обществе не нужны... почти не нужны. Когда человек сыт, то его ум и душа спят.

- Но я, - сказал я, - человек идейный. До крайности идейный... Кстати, вы считаете, что сойдет с рук?

Он кивнул.

- Еще бы.

- Почему?

- Сами догадайтесь... Россия - не Америка. Это наша страна сразу на защиту своих граждан. Стоит одному прищемить палец где-нибудь на другом конце света, тут же посылаем ударный авианосец с крылатыми ракетами и сотней самолетов с бомбами точного наведения. Не отпустите нашего - разнесем половину вашей страны!.. А как в этих случаях поступает Россия?

- Значит, - ответил я, - моя любовь крепче. Я ее люблю и такую, хроменькую. А вы по принципу: ты - мне, я - тебе. Он поморщился:

- Софистика... Ладно, допустим, вы такой фанатик, но остальные? Остальные в вашей стране, как и в нашей, - простое быдло. Которое любит за что-то определенное. Любовь Ромео, который любил Джульетту неизвестно за что, - не для низших классов наших стран. А вы ведь прагматик, верно? Я смолчал. Он посмотрел удивленно, в моих глазах прочел нечто, что встревожило.