Чтение 23–й страницы книги ~Карл, герцог~

- И притом очень осведомленными проходимцами, - сказал Сен-Поль бесцветным голосом. - Шотландские стрелки простучали стены и выяснилось, что в королевскую опочивальню, по всей вероятности, ведет потайной ход.

Ну вот. Теперь-то уж о нем знают все. Придется фамилии Ганевье распрощаться со своей лисьей норой - замуруем привселюдно, под пение четырех хоров.

Карл вздернул брови и минут десять выспрашивал подробности покушения. Сен-Поль пояснял. Карл заверил, что будет проведено всестороннее расследование. Короля, так уж и быть, переведут в замок, поближе к герцогу, в те покои, которые сейчас заняты делегацией из Савойи. Эти могут перекантоваться и в доме сборщика налогов - на них точно никто покушаться не будет.

- Так и не женились, граф? - спросил Карл на прощание.

- Здравствуйте, мэтр, - сказал Карл, озирая Ганевье с ног до головы, когда того, за неимением более пристойной комнаты свиданий в пероннской тюрьме, ввели в пыточную.

Тюряга пошла Ганевье впрок. С него как рукой сняло нездоровую одутловатость, которой он страдал во дни казнокрадческого угара. Густая борода скрыла безвольный подбородок, сделав Ганевье похожим на бывалого матроса с каперского космокрейсера. Общение с насекомыми и тюремщиками всхолмило непаханную прежде психику Ганевье представлениями о вечности и о свободе как пространстве самореализации.

- Приветствую Вас, монсеньор, - бодро отозвался Ганевье. Он сразу сообразил, что пытать его не будут - палач отсутствовал, инструменты были развешаны по стенам.

- Присаживайтесь, - предложил Карл, указывая в сторону писарского стола.

- Благодарю.

- Сундук так и не нашелся, - сказал Карл и выжидательно посмотрел на Ганевье.

Сборщик налогов не выказал особых эмоций, кроме умеренно отрицательных.

- Очень жаль. Я не знаю, чем ещё доказать, что я не лгал своему герцогу.

- Правды, впрочем, Вы своему герцогу тоже не говорили, - вскользь заметил Карл. - Я пришел, чтобы задать Вам один-единственный вопрос.

- Я весь к Вашим услугам, монсеньор.

- Вы сообщали кому-нибудь, кроме меня, о существовании потайного лаза? Может, тюремщикам? Или узнику из соседнего каменного мешка?

- Нет, монсеньор.

- Я так и думал. Ну что же, тогда прощайте. Завтра Вас ожидает эшафот.

Карл поднялся и демонстративно направился к дверям.

- Всего доброго, монсеньор.

В тоне Ганевье герцог не распознал и далекого отголоска испуга. Карл остановился, как вкопанный. Обернулся.

- Вы что, не поняли? Завтра Вас вздернут, повесят, умертвят, завтра Вас не станет. И всё из-за Вашей ослиной жадности. Скажите, кому Вы проболтались о потайном лазе в минуту душевной слабости, назовите сумму, которую Вы получили в уплату за свои откровения, признайтесь, наконец, где спрятали сундук - и Вы спасены!

- Не гарантия, - всхлипнул Ганевье.

- Представь себе, Карл, среди савойцев затесался муж одной особы, которой я имел удовольствие служить ещё до того, как ты переманил меня к себе, - на ходу рассказывал Луи. - Его зовут Франц, он заядлый собаковод, кстати, непьющий.

Карл и Луи направлялись в те самый покои, где было решено принимать Людовика, и из которых только что была впопыхах выселена всеми заброшенная савойская делегация. Следовало взглянуть, не осталось ли после прежних постояльцев чего-то, что увернулось от веников и тряпок прислуги - двусмысленных записей вдоль плинтусов, чайных пакетиков с длинными нитяными хвостами, запаха. Следовало прикинуть, как лучше расположить кресла и столы, чтобы сразу было видно, кто здесь самый большой мишка в лесу.

- Франц меня, конечно, узнал. Обнялись. Воспоминания, общие знакомые и всё такое, - продолжал Луи с нервным смешком.

- Ты же говорил, он непьющий? - ехидно поинтересовался Карл, предвкушая юмореску "из застольного".

- Конечно, непьющий, - отмахнулся Луи. - Там и без этого было... замечательно.

В голосе Луи Карл зарегистрировал редкое напряженное дребезжание и это его насторожило. Обычно Луи неохотно напрягался, мало о чём заботился, словом, репрезентировал весь комплекс добродетелей, именующийся легким характером, за что, собственно, и был столь любим.

- Понимаешь, Франц содержит одну собаку, азиатского что ли хина...

- Терпеть не могу собак.

- Я тоже. Но эта тварь меня впечатлила и даже испугала.

- Так уже испугала! Здоровая?

- Нет, вот такая, - Луи шарообразно оградил пальцами участок пространства на уровне груди.

- Так это морская свинка у тебя, а не хин.

- Да какая разница, свинка или что вообще, - Луи остановился, закусил губу и огляделся на предмет непредвиденных сопровождающих. Вроде бы никого.

- Интересно, - продолжил он, с усилием набрав в лёгкие воздуха, - что собака Франца умеет распознавать, когда ты врешь, а когда говоришь правду. Только не нужно возражений сейчас про фокусы, иллюзионы, шарлатанство, совпадения, самовнушение. Я сегодня до рассвета её испытывал. В присутствии Франца, в отсутствии Франца, сытой и голодной, на дворе, в уборной, в подвале, с задернутыми шторами и с открытыми окнами. Потом, испытывал на слугах, в конце концов на себе. Вышло, что она умеет.

- И что же она говорит? - без иронии спросил Карл. Он тоже остановился.

- Слава Богу, ничего не говорит. Она воет. Когда кто-нибудь привирает, она так поскуливает - ау-ау-ау - и потявкивает. Когда кто-нибудь рядом врет в полный рост, она заходится, хоть святых выноси.

- И что?

- Да, собственно, ничего. Если хочешь, можешь взять её с собой на переговоры. Франц мне не откажет.

На искусственно устроенном возвышении были поставлены два кресла. В первом, том, что повыше, сидел, заложив ногу за ногу, Карл. Во втором, коротконогом - Людовик. Чуть ниже амфитеатром расположились именитые и влиятельные соратники с обеих сторон. Композиция, диспозиция и умильные выражения лиц сильно походили на свадебные, хотя, конечно, "горько" никто не скандировал.

Весь первый ряд состоял сплошь из персон рангом не ниже графа, причем знатному, хотя и одиозному графу Сен-Полю, досталось невыразительное место во втором ряду. Сам Сен-Поль, в острой форме переболевший проблематикой ранжира и этикета ещё в пубертатные годы, не был этим обстоятельством опечален, но вот отдельные снобы из арьербана не на шутку за него оскорбились. Поскольку на том стуле, где должно было бы скучать Сен-Полю, восседал разночинец Луи, одетый с герцогским бриллиантовым размахом.

На коленях у Луи сидела тупорылая волосистая тварь, в которой, несмотря на её миниатюрные размеры, угадывалось нечто собачье. Тварь вела себя тихо и производила впечатление покладистой. По пути на своё место Людовик, отрада имиджмейкинга, потрепал пса за ушком, и даже поинтересовался кобель или сучка. Озадаченный Луи поднял собаку и с видом автомеханика, исследующего ходовую, осмотрел её. "Кобель", - диагностировал Луи. "Впрочем, нет... Сучка", - добавил он, сползая на шёпот, потому что в этот момент Людовик уже братался с Карлом через тройное лобызание и никому не было дела до таких подробностей.

- Любезный брат мой, рад сообщить, что нахожу условия предложенного мне договора приемлемыми для себя и для милой Франции, - сообщил Людовик Карлу и миру.

"А он, похоже, действительно рад чему-то", - подумал Карл и скосился на Луи. Всё было тихо. В свою очередь Карл, отметив быстротекучесть подозрительных слухов и медлительность достоверных сообщений, заявил, что безмерно рад, коль скоро здесь-и-сейчас сконденсировалось так много радости, и что известие о здравии архиепископа Льежского и сира де Эмбекур прибыло вовремя.

- Как и Вы, любезный брат мой, я всегда был расположен к д'Эмбекуру и был хорош с его покойным дядей. Будь у меня дочь, я бы желал для себя такого верного слову и набожного зятя как Ожье де Бриме.

Азиатский хин, первый достоверно известный истории детектор лжи, едва слышно застонал и завозился на руках у Луи. Кто-то из французской делегации подался вперед и зашептал на ухо Луи очень сердитую ерунду. Карл едва сдержал улыбку и, чтобы отвлечь зрителей, продолжил:

- А что Вы, мой государь, вообще думаете насчет Льежа?

- Наслышан и негодую, - сказал Людовик. - Своё негодование я готов подкрепить в ближайшее же время огнем и мечом.

- Неужели только наслышаны? - осведомился герцог.

- Клянусь святым Денисом. Или, - Людовик как надо улыбнулся, - Андреем. Я сделал всё от меня зависевшее, чтобы этот мятеж не состоялся.

Собака молчала. Луи - тоже. Карл посмотрел на них в нетерпении. Ну? Собака молчала. Длить пантомиму было нежелательно.

- Хорошо, - с обновленной командирской хрипотцой резюмировал герцог. - Надеюсь, я понимаю Вас правильно: отныне мы с Вами в мире и, более того, в союзе против мятежного Льежа.

- Совершенно правильно, брат мой, - капнул елеем, дохнул миррой, блеснул нимбом Людовик-аллилуйщик.

Смотреть на Луи было совсем глупо, поскольку и так всё (или ничего, как посмотреть) было слышно.

Остаток переговоров проходил под знаком привычных торгов, благодушия, тысяч тысяч золотых экю и, наконец, осененный клятвой на подлинном кресте Карла Великого, окончился. И в тот момент, когда ворота зала уже были готовы распахнуться, в этот самый момент Людовик, обобранный до нитки клиент честного казино "Бургундский Дом", с улыбкой свершенного молитвословия сказал:

- Сегодня ночью мне было знамение свыше, из которого следует, что этот мир, мир между Бургундией и Францией, продлится до скончания наших с Вами дней и принесет нам многие лета процветания.

И когда сидящие уже были готовы выразить свой умеренный восторг, но всё ещё медлили, дожидаясь, когда станет определенно ясно, что эти красивые слова государя последние, вот тогда под сводами дипломатического зала залунал тоскливый, громкий, чистый и высокий собачий голос. Тварь выла долго и самозабвенно, и от её переливистого сопрано у многих завороженно задвигались волосы. Луи попробовал крепко прижать собачью морду к своей куртке и тем самым перекрыть певице кислород. Но, поскольку он боялся членовредительствовать и действовал слишком мягко, прекратить вой не удалось. И только когда с потолка на стол переговоров упал, бутербродно перевернувшись в воздухе, кусок штукатурки величиной с шахматную доску, собака замолчала.

...И я так понял, что он уже не сердится. Я так ужасно выглядел - эти ссадины, и заспанные конъюктивитные глаза, и два синяка на скуле, от сапога, потому что каблук был кованый, и моя нечищенная дорожная одежда, я так спешил в Перонн, что не взял с собой смены, а покупать что-то не решился, потому что думал, что после того, после этого инцидента с деньгами, даже не знаю, как меня угораздило такое, в общем, я подумал, что будет совсем неуместно что-то новое себе купить. Я выглядел так жалко, и он, по-моему, это оценил.

- Как жизнь? - спросил меня мой герцог.

- С-спасибо. Вот.

Я протянул ему бумаги.

- Что это?

- Я заложил имение.

- Это ещё зачем? - бумаги он читать не стал. Я уже заметил - он не верит написанному. Он был выбрит настолько гладко, что можно было подумать, будто у него вообще не растет борода.

- Вы меня вчера побили и это было как бы прямое указание.

- Будет Вам, это было первое прямое предупреждение. Поэтому имение может подождать, - ухмыльнулся мой герцог и вернул мне закладную.

- А сколько их всего? - с надеждой спросил я, разумея, конечно, количество предупреждений, потому что про имение я знал, что оно у меня одно, хотя заложено уже трижды.

- Предупреждений два. После второго повешу.

Сказано это было по-свойски и поэтому получилось очень, очень убедительно. Да, мой герцог, да, буду агнцем или чернобурой лисой, только...

- А деньги? Я их уже потратил и занять не у кого.

- Вот как? Ну-у-у, значит, отработаешь. Всё?

И тут, хотя это было исключительно нагло и, может быть, именно потому, что это было уже за границей всякой наглости, я упал перед ним на колени и попросил:

- Одна девушка, Вы её, наверное, помните, она... у неё отец... его зовут Христофор Ганевье... так она просит за него и я тоже хотел, хотя и не имею на это права, я понимаю, особенно после вчерашнего... тоже попросить за него.

- А она Вам кто? - спросил герцог с определенной заинтересованностью и это мне польстило, хотя уже потом, когда я оправился от жаркого, головокружительного смущения.

- Никто, - ответил я.

- А почему Вы не смотрите мне в глаза?

Надо же, я действительно не смотрел, хотя обычно да, смотрел, ведь это азбука, я так делаю даже когда лгу, или, как учит мой герцог, "представляю известные мне вещи превратно", и он, наверное зная об этом, поверил. Я так долго молчал, обдумывая как сказать, что когда я наконец заговорил, глаза герцога театрально блестели.

- Дело в том, что Мария мне отказала.

- Сочувствую, - сказал мой герцог. А потом, поразмыслив, добавил:

- Ладно, Ганевье отпустят. Желаю Вам, молодой человек, удачи.

ГЛАВА 11. АЛМАЗНЫЙ ЗАЯЦ

Разница в три года Карлом воспринималась как должное до двадцати девяти лет.

Но однажды, когда он вместе с Луи инспектировал герцогскую псарню, Карла осенило: Луи, который, конечно, друг, мог бы некогда, в свои четырнадцать, быть любовником Екатерины, а он, Карл (что помнилось ему вполне отчетливо), - в общем-то нет, извините. То есть Карл и не хотел, Екатерина была асексуальна, как облако, но всё же - графиня. И вот он, Карл, мальчик-граф, не мог поиметь толком свою первую жену, даже если б хотел. А Луи - вполне мог, хотя и не хотел, да вдобавок не имел права ни божеского, ни земного. Но мог! - подумал тогда Карл, с остервенением теребя за холку годовалого кобеля.

"Тяв-тяв! - сказал тогда Луи вместо собаки. - Пойдемте, герцог, а то псинушка из шкуры вывалится."

Это было как назло.

Карл, a), не любил, когда Луи обращается к нему на "Вы" и называет "герцогом", потому что в этом слышалась странная издевка. А если и любил, то тщательно от себя скрывал.

Карлу, b), не нравились уменьшительно-ласкательные "ушки" типа "псинушки" - "спатушки", ну а в устах Луи это вообще было кражей из чужой жизни, потому что откуда ему, Луи, знать, как герцог Филипп Добрый, отстраненно глядя вслед егерям и сворам, говорил будто сам себе: "Пошли, пошли, пошли псинушки..."; сам себе? Да как бы не так - шестилетний Карл, взятый отцом в седло, знал, что отец пытается развлечь его хоть чем.

Карл, c), не поверил тогда в "тяв-тяв" Луи; какое, в жопу, "тяв-тяв"?

В общем, Карлу очень не понравился тот безобидный как вещь в себе эпизод на псарне. Не понравился и был быстро забыт.

Есть люди, которым не суждено умереть от подагры, а есть такие, которым да, суждено. Когда Луи иной раз, обожравшись, сгибался пополам от колита, ему казалось, что скорее всего в старости, когда его организм достаточно ослабеет, он умрет именно от подагры, понимая под этим обычное пищевое отравление, которое к тому неопределенному моменту времени в будущем достаточно окрепнет от продуктов, которые к упомянутому моменту окончательно протухнут, если всё ещё будут храниться в погребах, которые рухнут. Когда Луи вышел из сортира, никакие такие мысли ему уже не докучали.

Прелюбодейство Луи стоило Карлу смехотворно малого, Луи же оно и вовсе ничего не стоило, если не считать единственной трогательной ромашки, подаренной им Изабелле в обмен на поцелуй.

- Дурачок, - сказала Изабелла, - я люблю тебя и без этого.

Это означало, что она готова слюбиться с ним за бесплатно. "Ёбте", - подумал Луи и сказал:

- Разумеется, моя госпожа.

Понять зачем было что Изабелле даже тогда не казалось легкой задачей, теперь же это и вовсе потеряло смысл. Карл видел в этом повод для ненапускного бешенства. Луи - случай побыть Карлом. Изабелла - случай не побыть с Карлом.

Карл, как обычно, на войне. Луи в образе кокодрилло и луна, насаженная на шпиль Нотр-Дам де Дижон, словно это вовсе и не мама, а папа, и Изабелла сейчас будет насажена на меня, думает Луи, крадучись бесшумными коридорами дворца куда надо и останавливаясь, чтобы понюхать подмышку. Он полагает себя достаточно чистым, в его руке вместо тревожной легитимной свечи незаконная глупая ромашка номер два, и поэтому в темноте он спотыкается о западлистый порожек. Стебель цветка ломается и цветок повисает головой вниз.

На досуге Луи, вероятно, решил бы, что это предостерегающий знак. Очевидно, например, что ромашка с перешибленным хребтом похожа на сулящую недоброе руну. Чтобы не идти на поводу у судьбы и, вместе с тем, не таскать с собой анти-талисманов, он попросту вышвырнул сломанную ромашку прочь. Изабелла всё равно не оценит.

В ответ на условный стук послышался безусловный скрип открываемой двери. Изабелла в ночном платье, её рот и указательный палец образуют шипящее перекрестье, пресекая тем самым возможный порыв страсти. Изабелла отступает, не оборачиваясь к гостю спиной. Луи крадется ей вслед. Изабелла взбирается на кровать, Луи стягивает рубаху, штаны, сапоги и, ступая босой ногой на то место, куда иной раз ступает нога Карла, он, увы, не чувствует себя Карлом, а лишь холодный каменный пол, твердый и неприятный.

Луи был старше Карла на три года. Карл был женат вторично, Луи вообще никогда не думал о женитьбе, справедливо полагая, что всегда успеет жениться и не думая.

В Карле клокотали благородные крови, лимфы и желчи обоих цветов со всей Европы. Луи не был патрицием, не был он и плебеем.

В глубине души Луи надеялся вынести простреленного навылет Карла с поля боя и тем заслужить титул графа. Циническим рассудком Луи эта мечта воспринималась как чистый анекдот. И только один раз, во время пероннского перемирия, Луи, упившись-таки сильно, поделился ею с какими-то красными харями, ибо не выдержал.

- Ты не смотри, что я в одной рубахе, парень, - сказала тогда харя-первая.

Вопреки предложенному, Луи завел осоловевший взгляд под стол и увидел что да, правда: мужик был гол и бос.

- Не смотри! - рявкнул мужик. - На деле я граф на полном пансионе у короля Франции!

У Луи в глубине души тихонько звякнула задетая струна. Луи ловко, как ему показалось, перегнулся через стол и дал мужику в дыню. К разбитому носу ловкость Луи присовокупила два разбитых кувшина. Один - его, Луи, опорожненный, а второй не его, не Луи, нет - хари-второй, до краев вспененный шибучим пероннским пивом.

Самозваный граф, пренебрегая падением с лавки, продолжал: "А дело так было..."

Луи временно потерял нить событий, поскольку искал виновника гулкой оплеухи, от которой в правом ухе было бо-бо.

Ага, харя-вторая.

"Как я сейчас, он истекал кровью..." - гундел граф в рубахе. Он, похоже, улежался на полу надолго.

Луи получил ещё раз, в глаз - для разнообразия.

Из дальнего угла трактира завопили: "Бургундия!" И вновь: "Бургундия!" И наконец: "Бургундия!"

- Ты мне всё пиво кончил, - пояснил обидчик Луи, второй француз.

"А ещё бы нет! - оживился его спутник. - Дюймовая пуля из ручной кулеврины, как Бог свят дюймовая!"

Луи был, в целом, согласен. Его вина. Кувшинчик чужой и стоит здесь немало. Тысячу тысяч золотых экю, брат! Луи хотел предложить выпить за его счет мировую, но тут люди герцога перешли от слов к делу. Люди герцога - а их в трактире было изрядно много - пошли драть людей короля.

"И вот за эту-то доблесть, монсеньор..." - нараспев протянул лежащий на полу граф.

Щуплый и очень заводной итальянец из Турина, лейтенант арбалетчиков, к протрезвляющему ужасу Луи поставил на перо француза, которому он, Луи, хотел поставить пива.

Но первому, битому, французу, всё было нипочем. Он продолжал.

"Да, да, да, монсеньор! Я получил титул графа именем короля Франции с дарованием лена Орвского!"

Лейтенант туринских арбалетчиков посмотрел на болтуна окаянными глазами.

- Нет-нет-нет! - Луи стало страшно. Сейчас бешеный лейтенант поставит на перо и самозваного графа.

Но итальянец был глух к воплям Луи. Ла-адно.

Луи, пошатавшись немного на столе, где он оказался невесть как, наподдал носком сапога по нижней челюсти смутьяна. Жизнь графа была отныне вне опасности, но он, не обронив ни слова благодарности, ожесточенно возразил:

- Не нет, а да!

- Если ты граф, то почему... - начал Луи, перебираясь через стол поближе к французу, но тут на колени поднялся лейтенант и его красный нож мелькнул перед глазами Луи, а Луи больно ударил его головой в голову.