Чтение 23–й страницы книги ~Час дракона~

Девушка-администратор все еще на своем месте, еще не сменилась, хоть в этом повезло.

- Здравствуйте еще раз, милая девушка!

- А, это вы... Ой, чтой-то у вас под глазом?

- Искал черный ход, поскользнулся, упал. Очнулся - гипс.

Девица захихикала. - Зачем вам черный ход?

- Хотел купить вам букет цветов и гордо войти с ним через парадные двери.

- Шутите?

- Нет, правда! Есть здесь черный ход?

- Если хотите, я вас туда провожу. - Она томно прикрыла глаза. - Там прохладно и темно. Пошли прямо сейчас?

Нет, подруга, тискать тебя под лестницей я не собираюсь. А черный ход, наверное, действительно есть. Ведь как-то проникли шантажисты в гостиницу. Или они прошли внаглую мимо тебя, красавица моя? Может, это известные в городе люди? Кристально честные люди, про которых подумать плохо и то грешно?

"Эх, жалко, нету у меня времени все выяснить" - так я подумал, вслух же сказал следующее:

- Принцесса, мы, безусловно, в свое время совершим совместный вояж в подвал сего замка. Сей же час вашего верного рыцаря взволновал вопрос: что за фон-барон поселился в келье номер двадцать шесть? Вообразите, принцесса, я к нему, как к земляку, знакомиться пришел, а он меня кулачищем в глаз. Конфуз! Желаю знать имя и фамилию своего обидчика, дабы вызвать его на дуэль.

- Ой! Правда? - Девушка изобразила на личике крайнее сочувствие. - Жилец из двадцать шестого вас ударил?

- Представьте себе! Я пришел, постучался, говорю, мол, я тоже, как и вы, из Питера, а он мне по фейсу. По-моему, он пьяный.

- Сейчас, - девушка раскрыла регистрационный журнал. - Вот, нашла. Анатолий Геннадьевич Тищенко...

- Дайте-ка я сам посмотрю!

Я взял из ее рук журнал, сделал вид, что читаю листок с фамилией и паспортными данными Толика. Мои координаты были записаны чуть ниже. Этот листочек мне непременно нужно изъять. Если не получится, то лучше самому явиться в ментуру с повинной.

Неловко роняю регистрационный журнал на пол.

- Вот черт! Извините, мадемуазель, я такой неловкий...

Нагибаюсь, предоставляю девушке возможность любоваться моей стройной спиной и быстро комкаю в кулаке интересующий меня листок. Шуршание бумаги глушу утробным кашлем профессионального курильщика.

Разогнулся. В левой руке журнал в закрытом виде. В правом кулаке спряталась вырванная страничка.

Мы так давно знакомы, а я не знаю, как вас зовут, принцесса.

Смотрю ей прямо в глаза, не мигая. Она отвела взгляд, жеманно отобрала у меня журнал, небрежно бросила его на столик администратора, подалась вперед всем своим тугим стройным девичьим телом.

Нас разделяла стойка. Деревянный барьер между женщиной, которая хочет; и мужчиной, который может.

- Меня зовут Надежда.

Имя прозвучало будто выстрел, и мне стоило немалого труда сохранить на лице невозмутимое выражение.

"Еще один знак судьбы", - сразу же возникла провокационная мыслишка.

- Я запомню ваше имя, девушка. На всю жизнь. Обещаю.

У нее на столе зазвонил телефон.

- Подождите минутку... - Девушка нахмурилась, сняла трубку.

- Да, слушаю. Але. Нет, это не мэрия... Чего? Нет, говорю...

- После закончим, - подмигнул я девушке. - Чао-какао!

Я поспешил сделать девушке ручкой и покинуть наконец негостеприимную гостиницу со сговорчивой администраторшей при входе.

Бегом пересекаю улицу, скрываюсь за углом ближайшей пятиэтажки. Успеть бы уйти подальше, пока девица не обнаружила вырванную страницу. Не хочу думать о том, что она потом сделает (поднимется в номер к Толику? Навестит мой номер?). Бесполезно гадать. И так ясно, что к вечеру я буду объявлен в розыск. Как может звучать ориентировка? Примерно так: "Длинноволосый блондин средних лет. Предположительно, Творогов Виктор Борисович, то ли еще как. Постоянно прописан в городе на Неве. Точный адрес неизвестен. Носит усы. Имеет нос с горбинкой и ровные белые зубы. Одет так-то и так-то. Особые приметы: фингал под глазом. Разыскивается по подозрению в убийстве и за странное поведение со стрельбой по репродукциям в арендованном подозреваемым люксе".

Недалеко отсюда должен быть самый крупный в городе универмаг, если он еще жив. Шагом спортсмена-скорохода иду к универмагу. Ищу дорогу на волне своих армейских воспоминаний.

Кажется, вот здесь нужно свернуть налево. Правильно! Вот он - универмаг. Совсем не изменился. Старый приятель, источник дешевых сухарей "мечта солдата" и чистых конвертов. Прежде чем войти в коржанский торговый центр, рву на мелкие кусочки листок из регистрационного гостиничного журнала. Клочки бумаги аккуратно выбрасываю в урну и устремляюсь за покупками.

Выбор в универмаге богат и разнообразен, да вот я, к сожалению, нынче беден. В кармане джинсов осталась сущая мелочь (шесть тысяч долларов, завернутых в газету, не в счет). Я беден, но неприхотлив. Покупаю новые солнцезащитные очки, пачку разовых бритвенных станков, ножницы (все в одном отделе) и спешно покидаю торговые площади.

На выходе из универмага меня угораздило столкнуться с милицейским патрулем. Повезло: милиционеры равнодушно прошли мимо, на меня не взглянули, меня не запомнили. Следовательно, продавщицу, отпустившую парикмахерский набор, через пару часов не станут допрашивать и я спокойно могу менять надоевшую уже внешность Вити Творогова.

Для изменения внешности необходимо уединиться. В маленьком городе это сделать сложно. Хвала Будде, рядовой Ступин много лет назад вдоволь набегался по улицам Коржанска от военных патрулей. Я помню, что лучше всего прятаться на товарной железнодорожной станции.

Направив стопы в ту сторону, откуда доносятся перестук вагонных колес и гудки электровозов, я попутно решил проверить, нет ли за мной слежки. Возле гостиницы я никого не заметил, ноя спешил и вполне мог проморгать "хвост".

Я решил немного попетлять по городу, благо время есть в запасе. Дело в том, что я примерно представлял, где находится пионерлагерь "Звездный". Наша часть располагалась много дальше, но в той же стороне. Нужно будет еще, конечно, уточнить у местных, вдруг я что-то путаю, однако вряд ли память меня подводит. От товарной станции до "Звездного" можно добраться за полчаса.

Бездумно шататься по городу мне не хотелось. Я решил еще раз пройти мимо дома, в котором вырос мой сын. Тем более я сегодня там уже был, а когда проверяешь наличие слежки, лучше это делать на знакомом маршруте. Надеюсь, моя утренняя собеседница - разговорчивая бабушка уже заняла место подле телеэкрана. Близится время мексиканских слезоточивых сериалов.

* * *

Как только каменный Манхетен остался позади и взгляду открылась панорама на одноэтажный садово-огороднический Коржанск, я сразу же заметил черные клубы дыма.

Пожар. Горит дом в частном секторе. И, тысяча чертей, я знаю, чей это дом?

Смена на "Блюхере" начинается рано. В семь утра. В режиме завода живет и работает весь город. Надежда вернулась домой после рабочего дня и аккуратно зажгла плиту. В привозном газовом баллоне оказалась прореха. Как следствие - взрыв и пожар. Может быть, инсценировка пожара совершенно иная, я не знаю. Я уверен в одном - это не несчастный случай, это убийство! Мать не заявит о пропаже сына, не расскажет подробности, не поделится сомнениями и подозрениями. Мальчика вяло поищут и объявят "пропавшим без вести". Даже если всплывет письмо, выклеенное из газетных букв, то письмо, которое показывал мне Коробов, дело о пропавшем мальчике не перерастет в дело об убийстве его матери.

Те, с кем я столкнулся, работают чисто, ни свидетелей, ни улик не оставляют. Кто же они, черт побери? Есть у меня одна догадка, но она настолько безумна, что невольно бросает в дрожь.

На улице, возле Надиного дома, толпился народ. Суетились пожарные. Знакомая мне бабка голосила во весь голос, поминала несчастную сгоревшую Надю и Семку-сироту.

Я шел параллельной улицей, все видел сквозь частокол забора, все слышал. Позже бабка вспомнит, как утром заходил странный приезжий в темных очках, расскажет об этом всем соседям и опишет мой портрет в милиции.

Полчаса назад я думал, что мое положение - хуже некуда. Я ошибался. Смерть Нади вывела из строя последние целые предохранители в схеме терминатора. Я знаю, что не могу сейчас позволить себе угрызения совести и прочие человеческие чувства, но ничего не могу с собой поделать. Мне хочется плакать, и одновременно бешеная, яростная злоба туманит сознание.

Инстинктивно, шестым чувством, ощущаю чей-то внимательный взгляд. Логично действуют, сволочи. Расставили вокруг места пожара наблюдателей, вот один меня и засек.

Иду как ни в чем не бывало, а внутри все дрожит. Давно мне не было так худо. Кажется, начинаю терять над собой контроль.

Ага! Прекрасно - сзади пристроился "хвост". Боюсь оглядываться, могу спугнуть ненароком.

Крики пожарных, гомон любопытных, плач и ругань, все остается позади. Кругом никого. Горящий дом, словно магнит, собрал вокруг себя весь окрестный народ. По пустынной улице идем лишь мы двое - я и тот, кто за мной шпионит.

Как он меня узнал? Очень просто: мою внешность описал человек с похабным кровоточащим словом на лбу. Учитывая, что с момента нашего прощания в гостиничном номере прошло до смешного мало времени, должен признать, система связи у НИХ отлажена на зависть четко.

Утренний трюк со следившим за мной мальчиком второй раз не пройдет. Не получится просто свернуть за угол и дождаться соглядатая. Если меня узнали, значит, знают и то, что я опасен. Единственное, в чем я уверен, - ОНИ даже не подозревают, НАСКОЛЬКО Я ОПАСЕН.

Когда-то меня прозвали Бультерьером, а бультерьеры, как известно, не кусают, бультерьеры откусывают. И горе тому, кто попадется на пути разъяренного бультерьера.

Осторожно оглядываюсь по сторонам. Задействую, помимо зрения, все доступные мне органы чувств, их у меня немного больше, чем у обычного человека. Ничего не изменилось, как и минуту назад, лишь мы двое, я - дичь и он - охотник, месим ногами придорожную пыль.

Делаю несколько глубоких вдохов, насыщаю легкие кислородом, напрягаю мускулы, сжимаю их, спрессовываю, будто резиновые жгуты, концентрируюсь на точке дань-тянь...

Все. Я готов. Пора!

Резко поворачиваюсь лицом к преследователю, нас с ним разделяет расстояние не менее сорока метров. Взрываюсь, расслабляю мышцы, всем телом устремляюсь вперед, навстречу идущему за мной человеку...

Дедушка учил меня бегу долго и тщательно. Подростком я ежедневно преодолевал обязательную многокилометровую марафонскую дистанцию. Бегал и налегке, и с грузом, и по открытой, и по пересеченной местности.

Искусству тайхэн-дзютцу - перемещению в пространстве - дед уделял особое внимание, считал, что без совершенного овладения техникой ходьбы, бега, прыжков и лазания невозможно стать настоящим воином. Дед, как всегда, был прав. Приобретенные навыки впоследствии не раз, не два и не три спасали мне жизнь.

Марафон я освоил довольно быстро. Сейчас уже и не помню первые годы тренировок, что неудивительно: я был тогда слишком мал, и в памяти остались больше переживания и ассоциации, чем конкретные события.

А вот спринтерские дистанции мне всегда давались с трудом. Лишь к пятнадцати годам я научился пробегать стометровку с дедовской фетровой шляпой на груди, удерживаемой лишь потоком встречного воздуха.

Проклятая широкополая шляпа много лет подряд никак не хотела до конца дистанции покорно лежать на детском худощавом теле, все время падала под ноги, иногда за несколько шагов до финиша. Как мне хотелось придержать шляпу рукой! И как за это сердился на меня дед! Обзывал меня никчемным, никудышным учеником, наказывал, увеличивал нагрузки, и все равно шляпа падала в пыль, и следом за ней падал в изнеможении я.

Зато как я был горд, когда в день своего пятнадцатилетия пробежал сто метров (и даже чуть больше) так, что встречный поток воздуха весь этот, казавшийся мне бесконечным, путь удерживал злополучную шляпу точно посередине грудной клетки. Помню, как попутный ветер-предатель свистит в ушах, а я бегу, бегу на одном дыхании, и глаза режет от скорости, дух захватывает...

Сейчас я, конечно, так бегать уже не умею. Постарел, погрузнел, раздался в плечах. Однако если бы в молодости я не освоил искусство спринтерского бега, то к своим сорока с гаком вообще бы забыл, что означает бежать быстро...

Те сорок метров, что разделяли меня и соглядатая, я преодолел быстро. По-настоящему быстро! Дед мог бы мною гордиться, будь он жив и наблюдай он мой рывок.

На этот раз за мной шпионил ухе не мальчик. Шпиону больше тридцати. Он широк в плечах и хорошо развит. У него черные вьющиеся волосы, большие красивые глаза и массивная нижняя челюсть.

Я не ошибся. Это не случайный прохожий, маршрут которого ненароком совпал с моим путем следования.

Я бежал быстро, но он успел занять оборонительную стойку. Выставленная чуть вперед нота расслаблена, локти прижаты к телу. Сжатая в кулак правая рука возле солнечного сплетения. Открытая ладонь готова блокировать мой удар. В глазах пустота, на губах ухмылка. Уверен в себе, сволочь!

Вихрем налетаю на черноволосого бойца. Предплечьем сбиваю его "выстреливший" в меня правый кулак, локтем бью в массивную челюсть, коленом во впалый живот. Сбиваю его с ног, падаю сверху, тараню лбом переносицу, ломаю кулаком ребра. После такой атаки не живут...

Я понимаю, что сделал глупость, дал волю эмоциям и еще больше усложнил свое и без того сложное положение. Труп моей жертвы найдут очень скоро. Обязательно отыщется и свидетель, который запомнил прогуливающегося недалеко от места пожара длинноволосого блондина в черных очках.

Этот труп менты тоже запишут на мой счет, как и труп Толика, которого я не убивал.

Я понимаю, я все понимаю, но гибель Надежды, матери моего ребенка, выбила меня из проторенной, привычной колеи, затуманила мой рассудок, и я попросту сорвал злость на первом подвернувшемся под руку бойце из стана моих врагов.

Примитивная месть не принесла мне столь желанного успокоения, напротив, я еще больше разозлился. На этот раз на себя. Если и дальше буду действовать в том же духе - испорчу все окончательно.

А может, и хрен с ним со всем? Может, так и надо! Пойду прямо сейчас, отыщу заброшенный пионерлагерь и отведу душу. За всех отомщу. За Надю, за Кольку Малышева, за Толика, за сына. Но вдруг мои сын еще жив? Что тогда? Начать убивать всех подряд из банды похитителей - и тогда уж точно подписать сыну смертный приговор? Нет, так дело не пойдет! Срочно нужно разобраться с самим собой, взять себя в руки, заставить себя действовать рационально. Поврежденная схема терминатора нуждается в спешной починке, а его программа - в коррекции. И как можно быстрее!

Мне везет. Улица до сих пор пустынна. Злоупотреблять везением преступно. Вскакиваю на ноги, оттолкнувшись от агонизирующего тела врага. Быстро бегу, еще быстрее, чем перед своей смертоносной атакой, спешу повернуть за угол на ближайшем перекрестке, снова бегу, опять поворачиваю и, только когда замечаю впереди мирно гуляющих граждан, перехожу на шаг. Отсюда уже не видно черного дыма пожарища и не слышно шума возбужденной толпы. Все прочие звуки заглушают паровозные гудки и нестройный перестук вагонных колес.

Изо всех сил стараясь остаться внешне спокойным, ускоряю шаг, и десять минут спустя я уже шагаю по шпалам. Вокруг множество товарных вагонов, совсем новых и полусгнивших. В рыжей от масла траве ржавеют гигантские цилиндры цистерн. Пахнет горелой резиной, оглушительно свистят старинные паровозы. То там, то тут деловито снуют небритые мужики и толстые тетки в грязных оранжевых накидках.

Запрыгиваю в пустой товарный вагон. Три шага по затхлому сену, и я спрятался от мира. Теперь можно дать волю разрывающим грудь чувствам.

Я думал, что разрыдаюсь, упаду лицом в вонючее прошлогоднее сено и заплачу, как ребенок. Но вместо этого я засмеялся и сам удивился своему сатанинскому смеху, сам его испугался.

Кажется, друг Ступин, у тебя поехала крыша. Комплекс вины сдвинул шарики за ролики. Так дальше нельзя! Злоба тебе не подруга. Злоба работает на врага, она поселилась в тебе как шпионка и готовит диверсию. Ты обязан во что бы то ни стало прогнать ее, иначе хана!

Я сел на колени. Выпрямил спину, закрыл глаза. Я увидел себя со стороны. Увидел, как я умираю, как разлагается моя плоть, как обнажается череп в оскале. Я чувствовал запах тления. Я видел червей в смердящем мясе. И я понимал, что никто не виноват в моей смерти, равно как и в смерти Нади, и во всех других смертях, которые были и которые грядут. Я знал, что не существует таких понятий, как "справедливость" и "несправедливость". Вообще не существует никаких понятий, вообще ничего не существует. Мир вокруг нас - лишь иллюзия. Так учил Будда.

Глаза мои открылись сами собой. Без напряжения, без внутреннего приказа. Я был абсолютно спокоен. Я воспринимал действительность без эмоций, такой, какая она есть на самом деле. Я понял все свои прежние ошибки и просчеты, я осознал и принял их как данность. Я готов, и да будет что будет...

Усы я сбрил, что называется, всухую. Было неприятно, но не больно. Стричь волосы самому себе, да еще без зеркала, сложно, но я справился. Подкоротил локоны самую малость, боялся перестараться и превратиться в престарелого панка с соответствующей прической.

Из вещей, что я прихватил впопыхах, покидая гостиницу, пригодилась лишь грубая куртка рыболова. Ее я надел поверх тонкой ветровки. В одном из карманов ветровки я предварительно спрятал пакет с долларами, в другом - комплект метательных звездочек-сюрикэнов.

Ну вот, я почти готов. Еще несколько последних штрихов, парочка "домашних заготовок" - и можно трогаться в путь. Не так давно моя заготовка с камерой хранения сработала, надеюсь, и сейчас я не зря хлопочу.

Из вагона я вышел если и не другим, то порядком изменившимся человеком. Походка моя тоже изменилась. Теперь я ковылял вразвалочку. Так ходят по суше бывалые моряки, привыкшие к корабельной качке.

Моя первоочередная задача - уточнить расположение пионерского лагеря "Звездный". Вот как раз верхом на рельсе сидит пожилой дорожный рабочий, перекуривает. Подойду к нему, спрошу.

- Здорово, отец. Не подскажешь, как к "Звездному", к пионерлагерю, покороче пройти?

- А тебе, сынок, зачем туда? - Щурится от дыма, меня разглядывает. - Там сплошная разруха. Почитай, который год лагерь закрыли.

- Я за грибами. Братан в том году три лукошка белых там нарезал.

- У тебя, как я погляжу, лукошка-то нету.

Наблюдательный, однако, старикан попался.

- У меня, дед, целлофановые пакеты в рюкзаке.

- А-а-а-а, понятно. А почему очки черные нацепил, будто ты шпион иностранный?

- Глаза больные. Конъюнктивит. Слыхал о такой болезни?

- Бог миловал... Ты, я вижу, не местный...

- Извини, отец, что перебиваю, только давай так: или ты мне отвечаешь на вопрос, или я еще кого поищу, поспрошаю.

- Да не кипятись ты! Ишь взбеленился. Не видишь разве, курю я, отдыхаю. Скучно, охота языком почесать. А что до "Звездного", так это тебе надо идти сначала прямо-прямо, потом, как увидишь кладбище, возьми левее...

Дед подробно рассказал мне, где и почему лучше свернуть, как можно было бы срезать путь и отчего этого лучше не делать. Я покорно слушал. Мой взрыв гнева, как реакция на излишнее любопытство старика, был ненастоящим. Я лицедействовал. На самом деле, будь такая возможность, я с удовольствием сел бы рядышком на рельсу, поговорил со старичком рабочим за жизнь, подробно, не торопясь. Мне было хорошо рядом с ним. Чем-то неуловимым он напоминал мне моего деда, не родного, но самого близкого человека. Не пойму, чем. Может быть, взглядом мудрого, много повидавшего на своем веку человека, но и к старости не утратившего искорку детского, ребячьего любопытства в глазах.

- ...Там будет развилка, свернешь влево, и аккурат через полкилометра упрешься в ворота пионерлагеря. Ты молодой, отсель дотуда в полчаса дойдешь.

- Спасибо, отец... Пойду, пожалуй. Счастливо тебе.

- И тебе, сынок, счастливо. Удачи!

- Спасибо. Удача мне пригодится. Прощай, не поминай лихом.

Глава 3

Я - мастер

В лесу я чувствую себя значительно лучше, чем в городе. Я вырос в тайге, деревья мне братья, кусты, мхи и травы мои друзья. Я умею понимать лес, знаю все его загадки и в трудную минуту могу попросить у него помощи.

Лес густо окружал с трех сторон то, что раньше называлось пионерлагерем "Звездный". С четвертой стороны к покосившимся воротам "Звездного" тянулась песчаная лента дороги, и деревья вокруг стояли редко, зато вовсю разросся папоротник, вымахал выше человеческого роста.

Я вразвалочку шел по дороге и слушал птичье щебетанье, стрекотанье кузнечиков, шорох ветра в листве. Нестройный лесной оркестр сигнализировал мне - рядом есть люди, они спрятались, выжидают, их много. Они вокруг, со всех сторон.

Трудно объяснить, как, но лесные шорохи говорили мне не только о наличии людей, они еще сообщали характеристики затаившихся бойцов. Слушая лес, я узнал о том, что эти люди считают себя большими мастерами по части маскировки. Они не просто прячутся, они священнодействуют, они, как малые дети, которые играют в индейцев и в момент игры свято верят, что действительно являются последними из могикан.

Милиционеры так засады не устраивают. Люди в сером действуют более прямолинейно и более эффективно. Они бы не стали рассредоточиваться по одному среди деревьев, пытаясь объять необъятное. Две вооруженные группы по краям дороги и еще несколько групп в лесу, по периметру забора вокруг лагеря - более чем достаточно, чтобы меня взять.

Подхожу к скособоченным железным воротам с красными звездами. Ворота закрыты на огромный ржавый амбарный замок. Пустая, никому не нужная формальность. Щель под воротами такая, что под них можно запросто подлезть и даже пройти гусиным шагом. Забор вокруг лагеря тоже чисто символический. Неизвестно, чего в заборе больше - досок или дырок. Умиляет ржавая колючая проволока поверху остроконечных досок ограды. Пионерские лагеря у нас строились по образу и подобию концентрационных. Те же бараки, плац, административные здания, хозблок, забор. Единственное, чего не хватает, так это вышек для часовых.

Советские табачные фабрики в любой момент могли переориентировать производство гильз для папирос на производство гильз для стрелкового оружия. Также и любой пионерлагерь в полдня можно было переоборудовать в лагерь для военнопленных. (Кто сказал, что это плохо? По-моему, это очень дальновидно и рационально.)

Мне было велено прогуливаться по лесу, вдоль лагерного забора. Ладно, буду послушным, потопчу мох, подышу свежим воздухом.

А воздух здесь прекрасный! Разве можно его сравнить с затхлой атмосферой мегаполиса под названием Москва? Между тем не далее как вчера вечером, в это же самое время, я сидел в директорском кабинете Михаила Коробова, и мне было плевать, каким воздухом я дышу. Как много всего случилось за одни сутки! В течение прошедших двадцати четырех часов я успел дважды сойти с ума. Сначала вообразил себя этакой безжалостной машиной для убийств, компьютером без комплексов, сомнений и угрызений совести. Потом, когда сгорела схема компьютера, не выдержала перепадов нервного напряжения, меня охватило яростное безумие благородного мстителя с пылающим взглядом и пламенным сердцем. И только пережив две эти крайности, я наконец снова смог обрести себя. Сейчас по лесу прогуливается не терминатор и не Робин Гуд. Вокруг пионерского лагеря совершает обход Мастер, человек, способный на сочувствие и переживание, но не стремящийся переделать этот мир, а воспринимающий его таким, какой он есть на самом деле, без прикрас и иллюзий. Роль Мастера в событиях предопределена изначально. Ему нужно лишь ПРИСУТСТВОВАТЬ И ОСТАВАТЬСЯ самим собой. Это как в шахматах - стоит в патовой ситуации выставить на доску ферзя, и все сразу меняется. На Востоке это называется "принципом недеяния"...

Сзади, за спиной, хрустнула ветка. Я обернулся. В трех метрах от меня стоял человек, одетый во все черное. Плотно облегающий капюшон скрывает лицо, оставляя для глаз продолговатое овальное отверстие. На ногах полусапожки с раздвоенным мыском. За плечами ножны, в руках длинный, прямой, остро отточенный меч.

Ниндзя. Такой, каким он представляется после просмотра изрядного количества соответствующих кинобоевиков. Так я и знал! Моя безумная догадка получила реальное подтверждение, и на многие вопросы сразу же отыскались ответы.

С соседней сосны спрыгнул еще один ниндзя. Обнажил такой же, как у товарища, самодельный меч. И сразу же еще один черный человек выскочил из кустов папоротника, и еще, и еще...

Они окружили меня со всех строи. Мальчики в карнавальных костюмах, с нездоровым блеском в глазах.

Я спокойно стоял и ожидал продолжения спектакля.

Ждать пришлось недолго. Меньше чем через минуту толпа ряженых подростков расступилась. В кольцо черных тел вошел ниндзя, одетый во все красное. Из-под красного капюшона на меня взглянули знакомые глаза супермена, которого я сегодня днем заклеймил неприличным, непечатным словом. В его взгляде присутствовали одновременно ненависть и восторг. Он с нетерпением предвкушал сладость возмездия и в то же время сознательно оттягивал блаженную минуту своего торжества над моим поверженным телом. Для него я был уже мертвецом, к счастью, пока еще способным чувствовать боль.

Верно угадываю момент, не даю супермену с клеймом под красным капюшоном заговорить. Театрально припадаю на одно колено и красивым жестом вываливаю из рюкзака все его содержимое.

На зеленый мягкий мох бесшумно падают сначала несколько деталей моей одежды, затем чужой пистолет с глушителем, а следом за ними целый набор разнообразного холодного оружия: цепочка-кусари с гирькой на конце, кастет-тэкко в виде шипастой металлической пластины с прорезью для захвата ладонью, какутэ - стальные когти, общим числом десять штук, по одному на каждый палец, синоби-танто - нож с тридцатисантиметровым лезвием специальной заточки и так далее и тому подобное.

Замечаю, что среди общей кучи средневековых орудий убийства наибольшее впечатление производят банальные нунчаки (если правильно, то нужно говорить "нунчаку", но у меня как-то язык не поворачивается выговаривать правильно, привык к сленгу московских каратменов и ничего с собой поделать не могу). Две короткие палки, соединенные цепочкой, завоевали бешеную популярность после триумфального шествия по экранам кинотеатров фильмов с участием Ли Сяо Луна - Маленького Дракона, более известного под псевдонимом Брюс Ли.

Если честно, то ниндзя нунчаками (еще раз извиняюсь за сленг) не пользовались. Нунчаки (в буквальном переводе - "две палки") - скрытое оружие крестьян в эпоху тотальных запретов на ношение настоящего боевого оружия. По сути, это цеп для обмолачивания риса, которым можно при желании еще и супостату по голове врезать. Лично я таскаю с собой сельскохозяйственную утварь японских землепашцев в качестве спортивного снаряда, тренажера для развития ловкости рук и цепкости пальцев. Эффектные восьмерки, которые со свистом в воздухе выписывал нунчаками Брюс Ли, имеют лишь эстетическую ценность. На самом деле, если уж драться "двумя палками", то совсем не так.

Между тем пауза затянулась. Мои погремушки шокировали собравшихся вокруг коржанских ниндзя. Они ожидали от меня чего угодно, но только не сдачи маленького оружейного арсенала. Впрочем, вскоре они опомнятся. Я ведь числюсь у них как член столичного клуба восточных единоборств "Дао". Чего уж такого из ряда вон выходящего в том, что увлеченный восточной борьбой мужик таскает с собой соответствующие аксессуары?

Не даю им опомниться. Глубокомысленно произношу нарочито серьезным торжественным голосом:

- Я, ниндзя, чунин из клана Тогакурэ, приветствую вас, братья. Я пришел с чистым сердцем и мирными помыслами. Если я в чем-то провинился перед вами, поймите меня - я всего лишь чунин, исполняющий волю своего дзэнина.

Критический момент. Все зависит от того, насколько глубоки познания в этнографии окруживших меня людей. Давным-давно, в пору своего расцвета, ниндзя объединялись в школы и кланы. Структура организаций имела четкую иерархию. Во главе клана стоял дзэнин (этот термин можно перевести как "руководитель, главный"). Дзэнин был один, он принимал принципиально важные стратегические решения, нес ответственность за правильный выбор союзников в вооруженных конфликтах. Непосредственно дзэнину подчинялись чунины - офицеры клана, а под началом чунинов находились рядовые воины - генины.

Если я правильно понимаю ситуацию, то мальчишки вокруг меня относятся к рангу генинов, а их более зрелый командир должен быть в чине чунина.

Я понимаю растерянность и замешательство вожака в красном. После подобных речей меня так просто убивать нельзя. Придется мне подыгрывать, иначе малолетние подчиненные утратят веру в своего лидера и начнут сомневаться: а взаправду ли он "красный ниндзя"? (Знать бы еще, почему он одет в абсурдный красный балахон, было бы совсем хорошо.)

- Я... - начал было говорить вожак малолетних ниндзя и запнулся.

- Я хотел бы удостоиться чести и предстать перед вашим дзэнином, брат.

Хвала Будде! По глазам вижу - он разбирается в терминологии (а значит, и его подчиненные тоже) и сейчас соображает, как мне ответить и что предпринять.

Мои напыщенные речи - сплошной бред. Я почти не задумываюсь об их содержании. Главное сейчас - попасть в унисон с атмосферой патологического идиотизма ситуации.

Вокруг больные дети, это понятно, я должен притвориться таким же больным, прикинуться своим, обескуражить блестящей игрой на их родном поле по известным только им одним правилам. Моя неожиданная компетентность должна сработать.

- Жди меня здесь, - клейменый ниндзя разрешился наконец вполне осмысленной фразой. - А вы стерегите его. - Это он мальчишкам с саблями. - Я скоро вернусь.

Отдав распоряжения, он сверкнул глазами и побежал в сторону забора, окружавшего пионерский лагерь.

Стараясь не делать резких движений, я сел на укрытую мхом землю, переплел ноги, как это делают йоги, принимая асану "лотос", выпрямил спину, прикрыл глаза. Пальцы рук я сложил в наиболее замысловатую фигуру из набора специальных комбинации кунзи-ин и замер, будто каменное изваяние.

Из-под полуприкрытых век я видел интерес в глазах окруживших меня мальчишек, но также я видел и их страх, и презрение, и недоверие.

Наверное, я при желании мог бы их всех убить за несколько минут, но это не было бы избиением невинных младенцев. Если понадобится, они будут сражаться с полной самоотдачей и бесстрашием, так, как умеют сражаться только герои и фанатики.

Невольно вспомнился рассказ Коли Малышева про то, как он в 1989 году ездил в составе какой-то спортивной делегации на фестиваль у-шу в город Киев.

В ту пору у-шу цвела буйным цветом. Под ширмой у-шу (этот термин тогда трактовался как "китайская гимнастика") возрождались ранее запрещенные секции карате, кунг-фу, таэквондо и так далее и тому подобное. Мастеров - море. Занимающихся - океан. В Киев съехалась целая толпа любителей, профессионалов и сочувствующих, но Николаю запомнилась лишь группа черноволосых жителей Закавказья из безвестного маленького (ну прямо как Коржанск!) городка.

Кавказцы одевались исключительно в китайские национальные одежды, кушали только палочками и не расставались с потрепанными книжками-цитатниками философа Конфуция. Любопытный, как ворона, Малышев сумел влезть к кавказским неокитайцам в доверие и узнал, что они из "школы Орла". Их шифу (в переводе с китайского - отец) обучался стилю Орла, разумеется, в Китае. Он для них бог и властелин. Далекий горный городишко живет по законам школы (сейчас бы сказали - "под крышей"), и каждый мальчишка мечтает стать Орлом. Горные Орлы тренируются самоотверженнее шаолиньских монахов, блюдут субординацию и дисциплину и ежегодно проходят очередной "обряд посвящения", сдают экзамены на степени мастерства.