Чтение 23–й страницы книги ~Уплыть за закат~

голосом. - Что тебе предложить? - Тут я вышла из роли. - Брайни! Доктор
Рамси говорит, что все в порядке!

- Выражайся яснее, девочка. Что именно в порядке?

- Да все. Я снова признана годной. - И я сбросила пеньюар. - Иди ко
мне, Брайни, - выбьем чек.

В тот раз у нас дело, правда, не выгорело - я забеременела вновь
только в начале 1901 года. Но попытки были сплошным удовольствием, и мы
старались снова и снова. Как сказала однажды мама Делла: "Да ведь оно как,
девонька, бывает - сто раз подряд, и хоть бы что".

Что за мама Делла и откуда она взялась? Ее привел Брайан, когда я
слишком растолстела, чтобы самой управляться со стиркой. Наш первый дом -
крохотный домишко на Двадцать шестой улице - стоял неподалеку от
негритянского квартала. Делла ходила к нам пешком и работала за доллар и
трамвайный билет в день. То, что на трамвае она не ездила, значения не
имело - десять центов входили в уговор. Делла родилась рабыней и не умела
ни читать, ни писать, но была самой настоящей леди - я не встречала более
настоящей: ее сердце было исполнено любви ко всем, кто соглашался принять
ее любовь.

Ее муж работал грузчиком на пристани братьев Ринглинг, я его никогда
не видела. А Делла продолжала ходить ко мне - или к Нэнси, "своему
ребеночку", и тогда, когда мне уже не требовалась помощь, прихватывая с
собой своего младшего внучонка. Внучонка она оставляла с Нэнси, а сама
принималась делать за меня мою работу. Иногда ее удавалось усадить на
место с помощью чашки чая, но нечасто. Потом она работала у меня, когда я
ждала Кэрол, - и так с каждым ребенком вплоть до 1911 года, когда Господь
взял ее к себе. Если рай есть - Делла там.

Неужели рай для тех, кто верит в него, так же реален, как
Канзас-Сити? Это должно вписаться в космологию "Мир как миф". Надо будет
спросить об этом Джубала, когда я выберусь из этой тюрьмы и вернусь в
Бундок.

В лучших ресторанах Бундока очень популярен "картофель a'la Делла" и
прочие блюда по ее рецептам. Делла многому меня научила. Не знаю, научила
ли ее чему-нибудь я - она была гораздо опытнее и мудрее меня во всем, что
у нас было общего.

Вот мои первые пять "чековых деток":

Нэнси Айрин, 1 декабря 1899 г. или 5 января 1900 г.

Кэрол (Санта-Каролита), названная в честь моей тети Кароль, 1 января
1902 г.

Брайан младший, 12 марта 1905 г.

Джордж Эдвард, 14 февраля 1907 г.

Мэри Агнес, 5 апреля 1909 г.

После Мэри я забеременела вновь только весной 1912 года - и родился
мой любимчик, мой баловень Вудро Вильсон... он же мой любовник Теодор
Бронсон, а много позже - мой муж Лазарус Лонг. Не знаю, почему я не
беременела все это время - но уж точно не от недостатка старания: мы с
Брайни старались выбить чек при каждой возможности.

Нам было все равно, удастся нам это или нет: мы это делали ради
удовольствия. Если не получалось, тем лучше: не придется воздерживаться
несколько недель до и после родов. Наше воздержание, правда, было
неполным: я хорошо научилась действовать руками и ртом, и Брайни тоже. Но
в обычные дни мы все же предпочитали старый добрый вид спорта, будь то
миссионерский способ или восемнадцать других.

Можно было бы подсчитать, сколько раз мне не удалось забеременеть,
сохранись у меня календарь Шальной Декады, где я отмечала свои
менструации. Сам календарь - не проблема, но график менструаций, хотя я
аккуратно вела его, давно и безвозвратно утерян, почти безвозвратно:
потребовалась бы специальная акция Корпуса Времени, чтобы его отыскать. Но
у меня на этот счет своя теория. Брайни часто уезжал по делам - он
"выбивал чеки" на свой манер, как эксперт-экономист по горной
промышленности. Брайан считался талантом в своей области, и спрос на него
был постоянный.

Мы оба даже не слыхивали о том, что овуляция наступает на
четырнадцатый день цикла, что это можно определить, измерив температуру, -
и, уж конечно, не имели понятия о более тонких и надежных методах
проверки, разработанных во второй половине века. Доктор Рамси был лучшим
семейным врачом, которого можно было найти в то время, и его не стесняли
тогдашние табу - ведь нам рекомендовал его Фонд Говарда, - но о
календарном цикле он знал не больше нашего.

Если бы достать мой менструационный календарь 1900-1912 годов,
отметить на нем периоды возможных овуляций, а потом те дни, в которые
Брайни не было дома, то почти наверняка выяснится, что у живчиков и не
было шанса попасть куда следует в те числа, когда я не беременела. Почти
наверняка - ведь Брайни был призовой жеребец, а я - плодовитая
Мать-Крольчиха.

Но я рада, что не знала тогда о календарном цикле - ведь ничто не
сравнится с той сладкой щекоткой внутри, когда лежишь раскинув ноги и
закрыв глаза - и ждешь зачатия. Нет, это не относится к многочисленным
чудачествам Морин - я неоднократно проверяла это на других женщинах:
готовность забеременеть придает любви особую пикантность.

Я совсем не против контрацепции - это величайшее благо, дарованное за
всю историю женщинам: ведь эффективные средства предохранения освободили
женщину от векового автоматического порабощения мужчиной. Но наша
правековая нервная система не настроена на предохранение - она настроена
на беременность.

К счастью для Морин - когда я перестала быть распущенной школьницей,
мне почти никогда не нужно было предохраняться.

В один необычайно теплый февральский денек 1912 года Брайни повалил
меня на берегу Блю Ривер, почти в точности повторив 4 марта 1899 года на
берегу Лебединого Пруда. Оба мы обожали заниматься любовью на природе, с
легкой примесью риска. По случаю той вылазки 1912 года на мне были
длиннющие шелковые чулки и круглые зеленые подвязки - в этом туалете и
заснял меня мой муж: я стою голышом на солнышке и улыбаюсь в объектив. Эта
карточка сыграла решающую роль в моей жизни шесть лет спустя, и семьдесят
лет спустя, и две тысячи лет спустя.

Мне сказали, что эта карточка изменила всю историю человечества по
нескольким параллелям времени.

Может, и так. Я не совсем еще уверовала в теорию "мир как миф", хотя
и числюсь в агентах Корпуса Времени, и умнейшие из моих близких уверяют
меня, что тут все без обмана. Отец всегда требовал, чтобы я думала
самостоятельно, и мистер Клеменс побуждал меня к тому же. Меня учили, что
единственный смертный грех, единственное преступление против самого себя -
это принимать что-либо на веру.

У Нэнси два дня рождения: настоящий, в который я ее родила,
зарегистрированный в Фонде, и официальный, более соответствующий дате
моего бракосочетания с Брайаном Смитом. В конце девятнадцатого века это
делалось легко - институт регистрации актов гражданского состояния в
Миссури только зарождался. Большинство дат по-прежнему исходили, так
сказать, из семейных Библий. Регистратор графства Джексон вел учет
рождений, смертей и браков, о которых ему сообщали - а если не сообщали,
то и не надо.

Истинную дату рождения Нэнси мы сообщили в Фонд, за подписью моей и
Брайана и с подтверждением доктора Рамси, а месяц спустя доктор заполнил
свидетельство о рождении в канцелярии графства, проставив в нем фальшивую
дату.

Это было просто - Нэнси ведь родилась дома; я всех своих детей рожала
дома вплоть до середины тридцатых годов. Так что больничной записи,
способной нас разоблачить, не существовало. Восьмого января я оповестила о
фальшивой дате радостного события нескольких знакомых в Фивах и послала
извещение в "Лайл Каунти Лидер".

Зачем было так суетиться, чтобы скрыть дату рождения ребенка? Затем,
что нравы того времени были жестокими - беспощадно жестокими. Миссис
Гранди сосчитала бы по пальцам и разнесла повсюду, что мы поженились ради
того, чтобы дать своей незаконной дочке имя, которое она не имеет права
носить. Да-да. Это относится к ужасам мрачной эпохи Баудлера [шотландский
редактор, в первой половине XIX века издавший пьесы Шекспира, изъяв из них
"непристойные места"], Комстока [американский сенатор, по инициативе
которого был принят закон о "борьбе с безнравственностью" в литературе и
искусстве] и Гранди - бестий, исказивших то, что могло бы считаться
цивилизацией.

К концу века некоторые женщины стали открыто рожать детей, отцы
которых не всегда были в наличии. Но это было не проявление истинной
свободы, а просто другая крайность, и последствия такого поступка тяжко
сказывались и на матери, и на ребенке. Старые обычаи ломались, а новых
законов, которые могли бы их заменить, еще не появилось.

Наша уловка имела целью помешать кому-либо из Фив узнать, что малютка
Нэнси - "незаконная". Моя мать, конечно, знала, что дата фальшивая, но ее
уже не было в Фивах: она жила в Сент-Луисе у дедушки и бабушки Пфейферов,
а отец снова поступил на военную службу.

До сих пор не знаю, как к этому отнестись. Дочь не должна судить
родителей - и я не сужу.

После Испано-американской войны я стала ближе к матери. Видя ее
тревогу и горе, я решила, что она по-настоящему любит отца - просто она не
показывает своей любви при детях.

Потом, одевая меня в день свадьбы, мать дала мне напутствие, которое
по традиции все матери давали невестам перед свадьбой.

Знаете, что она мне сказала? Лучше сядьте, чтобы не упасть.

Она сказала, что я должна выполнять свои супружеские обязанности, не
выказывая отвращения. Такова воля Господа, изложенная в книге Бытия,