Чтение 23–й страницы книги ~В поисках Белой ведьмы~

чем это гнилое, прячущееся, горящее желанием мести?

Она была в два раза меня старше или, может быть, немного больше, но
выглядела, как я и подозревал, еще более старой. Ее лицо, как всегда, было
закрыто, но на этот раз по хессекским обычаям покрывалом из плотного
белого шелка, а руки и шея оставались обнаженными; жилистое, грубое, белое
тело присохло к костям, а под платьем обозначились две иссохшие груди,
которые никогда меня не кормили. Ее белые волосы были заплетены и уложены
при помощи серебряных заколок, а длинные ногти на руках окрашены в цвет
умирающего огня.

Я не мог вымолвить ни слова. Я поклялся убить ее, когда найду, но я
был беспомощен. Я таращил глаза, как идиот, а она говорила, эта ведьма, и
ее голос был юн, свеж и прекрасен, и он был тверже синего металла.

- Моя ненависть помогла мне избавиться от твоего отца. Тебя я тоже
могу убить. Если только ты не согласишься служить мне.

- Если тебе нужна моя служба, тебе следовало оставить меня при себе.

- Ты был его проклятием для меня, - сказала она.

- И сейчас то же самое.

- Хессек мой, - сказала она. - Повинуйся мне. Веди моих людей к
победе, и я сохраню тебе жизнь и вознагражу тебя.

Внезапно мой мозг ожил. Я понял.

- Отребье, - сказал я. - Они - о_т_р_е_б_ь_е_. Отбросы. Хессек -
ничто для Уастис, кошки-богини Эзланна. Это еще один трюк жрецов Шайтхуна.
- Прежде чем я успел договорить, моя рука дернулась к ней и сорвала
покрывало с ее лица. Я отскочил назад, мои глаза чуть не вылезли из орбит.
Это было совсем не женское лицо, а морда белой рыси, мех ее шкуры задел
мою ладонь, когда я срывал то, что ее закрывало; я почувствовал резкий
запах из ее рта. Бледно-зеленые радужки - как разбавленный нефрит, на
коричневых зубах - пятна старой крови.

Я знал, что это обман зрения, но все до последней детали выглядело
очень натурально. В панике я вытащил нож из-за пояса и воткнул его в
поблескивавший правый глаз. Реальность встретилась с нереальным, когда нож
вонзился в ткань, и она вскрикнула. И исчезла. Дрожащая сеть стала тем,
чем была: паутиной. Ничего не осталось от паука - колдуньи - кошки -
королевы. Нож валялся на полу, но он был в свежей крови.

Я вышел наружу под дождь и, пройдя вниз по залитой водой улице, легко
попал на берег к причалу. Так же легко я нашел и лодку - их было около
десятка, стоявших в тростниках на берегу. Я взял весла и выгреб в лагуну.
Густая вода разбегалась журчащими кольцами под дождевыми каплями. Гроза
отодвинулась на север. Я больше не боялся, что заблужусь в многочисленных
протоках дельты. К океану меня вел инстинкт, подобный тому, что с
наступлением холодов ведет рыбу в теплую воду. Кроме того, глупым,
необдуманным действием - ударом кулака испуганного дикаря - я разорвал
паутину Старого Хессека. Я уйду, прежде чем она будет связана снова.

Но дела между нами закончены не были.

Дождь перестал, папирусная лодка скользила к морю между гигантскими
стройными деревьями, а в опустевшем небе нарисовали красноватый охотничий
лук месяца.

Хотя карта, которую они мне показали, была только иллюзией Уастис, я
был в мрачном убеждении, что она где-то поблизости. Я видел ее руку в
коварстве Старого Хессека, отрава ее очарования - это тот источник,
которым они могли пользоваться. Конечно, ей были безразличны устремления
Бит-Хесси, но она могла воспользоваться ими, чтобы уничтожить угрозу,
которой для нее был я. Она знала, что я буду искать ее, и на моем пути она
расставила ловушки. Да, она дала мне урок.

А о Крысиной норе я вот что подумал: если она выжидала, что я
споткнусь, так пусть теперь сама бережется, эта сука.

Примерно через час тростники расступились, воздух дохнул запахом
соли, рыбы снова выпрыгивали из воды, а далеко на востоке драгоценным
инеем сверкал Бар-Айбитни.

Я пустился в обход города и порта так же, как это делали мои
хессекские проводники в предыдущем путешествии, так как любое судно,
идущее из Бит-Хесси, могло возбудить подозрение масрийской стражи. Чистые
мраморные стены, дворцовые парки, изысканно украшенные площадки масрийских
храмов протянулись вдоль всего берега к востоку от залива Храгона, и у
меня не было другого выбора, как выйти на берег в саду какого-то храма.
Там, вдыхая аромат ночных алых лилий, я продырявил папирусную лодку и
затопил ее в черной воде у пристани храма.

В саду я встретил священника в красном одеянии, который обратил на
меня не больше внимания, чем на крадущегося кота. Наверное, после заката
сюда часто приходили верящие, а еще чаще, похоже, любовники, назначавшие
свидания в кустах.

Было около полуночи, когда я добрался до своего дома и обнаружил, что
во двориках нет света. В любое время ночи в Пальмовом квартале это было
неестественно, поэтому я вошел с осторожностью. В этом не было нужды:
насилие побывало здесь до моего появления.

Наружные двери были сорваны с петель, над внутренними надругались
подобным же образом. Везде валялись содранные занавеси и черепки разбитых
сосудов, а черный пес, которого держал один из моих охранников-моряков, с
перерезанным горлом валялся в канаве на улице - забота уборщиков мусора.

Не осталось и следа от Кочеса и моих людей, а о судьбе женщин можно
было только догадываться.

У меня было столько врагов, что я не мог с уверенностью сказать, кто
были эти гости. Я стоял оглядываясь, когда услышал какой-то звук, а
обернувшись, увидел у своего локтя маленькую фигурку - одну из девушек с
кухни.

- Мой господин, - пролепетала она, - о, мой господин!

Ее заплаканное лицо было искажено слезами и страхом, она боялась даже
меня. Я усадил ее на широкий край фонтана и дал глоток куиса из серебряной
фляжки, которую проглядели погромщики; большинство других ценностей и
спиртные напитки исчезли. От изумления, что ей прислуживает хозяин дома,
девушка пришла в себя и без вступлений поведала мне о том, что случилось.

Беда явилась в предрассветные часы, когда она уже готовилась зажечь
огонь в печи и наносить из общественного колодца воды в чан для мытья.

Охранники-хессеки перешептывались и вообще вели себя странно (скорее
всего, подумал я, они прослышали, что меня увезли на болото). Однако
несмотря на возбуждение, а может быть, из-за него, часовые не были
настороже. Наружные ворота вдруг распахнулись, и двор был запружен чужими
людьми. Они звали меня, но, не получив ответа, выдернули перепуганных
домочадцев из постелей или из уголков, куда те попрятались. Девушка
многого не видела. Привыкнув к неприятностям с нежного возраста она нашла
укрытие в большом чане, который питал краны в ванной. Этот чан был ей
хорошо знаком - по утрам она должна была приносить девять кувшинов воды из
колодца, чтобы наполнить его. Ночью он был наполовину пуст, и она,
свернувшись в нем, прислушивалась к звукам погрома. Чужаки избили Кочеса и
хессеков и забрали их с собой, обыскали все комнаты, а потом обшарили и
соседние дворы. Не найдя меня, они обратились к моей собственности: выпили
спиртное, изнасиловали женщин из кухни, которые, как пуритански заявила
девушка, будучи все как одна шлюхами, недвусмысленно выражали одобрение и
удовольствие. Наконец, когда все стихло, моя девушка набралась храбрости и
вылезла из чана. Она нашла кругом хаос, как и я, и никого, кроме
нескольких перепуганных соседей, большинство из которых разбежалось. Она
осталась, чтобы предупредить меня.

Итак, она оказалась более храброй и проворной, чем все остальные
вместе взятые, и я отдал ей серебряную фляжку и еще немного денег, которые
у меня оказались с собой, - неравноценно наградив ее за отвагу. Но она
вспыхнула и вернула мне деньги, сказав, что любит меня и только поэтому
так поступила. Бедняжка, я едва ее замечал - тощую, маленькую, смуглую
девчонку из бедной масрийской семьи; ей было немногим больше тринадцати.
Фляжку, однако, она не попыталась мне вернуть. Я решил, что жизнь научила
ее ставить прагматизм выше яств.

Я спросил ее, не может ли она сказать, кто были эти захватчики, и она
сразу ответила:

- Они были одеты в желтое с черным - цвета гвардии Баснурмона
Храгон-Дата, наследника императора. Все знают эту осиную расцветку.

Я отправил девочку домой, после того как она удивила меня признанием,
что таковой у нее есть. Затем я подобрал более или менее ценные вещи,
вероятно, случайно пропущенные мародерами Баснурмона, и отправился, не
переодеваясь, как был, в грязи Бит-Хесси, прямо в ближайшие наемные
конюшни.

Человек, открывший мне, казался достаточно невинным, по он уже знал о
том, как солдаты обобрали мой дом, и нервничал, задавая вопросы, ответа на
которые не получил. За связку монет я взял у него лошадь и через час после
полуночного колокола уже пересек яркие улицы Пальмового квартала и
стучался в бронзовые Ворота Лисы на холме под названием Столб, у входа в
Цитадель.

Там было три или четыре приличных комнаты, центральная - большая,
хорошо обставленная, мало похожая на солдатскую казарму, скорее - комната
командира. Лампы светились таким же простым и приятным светом, как цвет
желтого вина в хрустальном графине. На желтоватых стенах висели мечи из
булатного алькума, коллекция щитов, а также луки и копья для охоты или
войны; а на одной стене висела шкура леопарда, которого Сорем убил сам и
гордился этим. Я и сам бы не стыдился, убив такого. Было что-то
немасрийское в отсутствии пестроты, но это не было неприятно. Лишь тканые