так низко, что дальнейшую часть изрытой оспинами поверхности Луны заслонял
от меня ее полюс. Я находился у нижней границы Зоны Молчания. Сюрпризов пока
что не было никаких, если не считать двух банок из-под пива, оживших при
маневрировании. Во время торможения эти банки, как обычно брошенные
техниками впопыхах, откуда-то выкатились и начали летать по кабине, время от
времени сталкиваясь с жестяным грохотом -- иногда в углах, иногда над моей
головой. Гринхорн, наверное, попытался бы их поймать, но я и не думал этого
делать. Я перешел на другую орбиту и пролетел над Тавром. Когда подо мной
распростерлось огромное Море Ясности, что-то ударило меня сзади в шлем так
неожиданно, что я подпрыгнул. Это была жестяная коробка из-под печенья --
оно, как видно, послужило закуской к пиву. На базе услышали треск, и сразу
же посыпались вопросы; но я мигом нашелся и объяснил, что хотел лишь
почесать голову, забыв, что она в шлеме, и ударил по нему рукавицей. Я
всегда стараюсь относиться к людям по-человечески и понимаю, что техники не
могут не оставлять в ракете всевозможные вещи. Так было, есть и будет. Я
миновал внутреннюю зону контроля без всяких хлопот -- спутникам слежения
приказали с Земли пропустить меня. Хотя программа полета этого не
предусматривала, я несколько раз довольно резко включал тормозной двигатель,
чтобы вытряхнуть отовсюду все. что могло еще остаться после монтажа и
осмотра ракеты. Огромной ночной бабочкой затрепыхал по кабине комикс,
засунутый кем-то под шкаф резервного селенографического модуля. Быстро
прикинув в уме: два пива, печенье и комикс,-- я решил, что дальнейших
сюрпризов надо уже опасаться всерьез. Луна была видна как на ладони. Даже
через двадцатикратную подзорную трубу она казалась мертвой, безлюдной,
пустынной. Я знал, что компьютеризированные арсеналы каждого из секторов
расположены на глубине десятков метров под морями, этими огромными
равнинами, созданными когда-то разлившейся лавой; а зарыли их так глубоко
из-за опасности падения метеоритов. И все же я пристально разглядывал Море
Паров, Моря Спокойствия и Изобилия (старые астрономы, окрестившие эти
обширные окаменелости столь звучными именами, отличались незаурядной
фантазией), а потом, на втором витке. Моря Кризисов и Холода, надеясь
заметить там хоть какое-нибудь, пусть крохотное, движение. Оптика у меня
была высшего класса, я мог бы сосчитать гравий на склонах кратеров, и уже
подавно -- камни размером с человеческую голову; но там ни малейшего
движения не было, и именно это тревожило меня больше всего. Куда подевались
те легионы вооруженных автоматов, те полчища ползучих бронемашин, те колоссы
и не менее смертоносные, чем они, лилипуты, уже столько лет порождаемые без
устали в лунных подземельях? Ничего -- только груды камней и кратеры, от
самых больших до игрушечных, величиною с тарелку, только лучистые борозды
старой магмы, поблескивающей на солнце вокруг кратера Коперника, уступы пика
Гюйгенса, ближе к полюсу -- кратеры Архимеда и Кассини, на горизонте --
кратер Платона, и повсюду все та же, просто невероятная безжизненность.
Вдоль меридиана, проходившего через кратеры Флемстида и Геродота, Пик
Рюмкера и Залив Росы, тянулась самая широкая полоса ничейной земли, и именно
там я должен был высадиться в обличий первого теледубля, после выхода на
стационарную орбиту. Точное место высадки не было заранее определено. Мне
предстояло выбрать его самому, на основании предварительной разведки всего
ничейного меридиана -- ничейного, то есть почти наверняка безопасного. Но о
разведке, которая дала бы хоть какие-нибудь интересующие меня сведения, не
было речи. Чтобы выйти на стационарную орбиту, мне пришлось высоко
подняться; я понемногу маневрировал, пока наконец огромный, весь освещенный
солнцем диск не стал перемещаться внизу все медленнее и медленнее. Когда он
совершенно остановился, прямо подо мной лежал кратер Флемстида, очень
старый, плоский и неглубокий, чуть ли не по самую кромку засыпанный туфом.
Так я висел долго, должно быть с полчаса, и, не отрывая взгляда от лунных
руин, раздумывал, что предпринять. Теледубль для высадки не нуждался в
ракете. Просто в ногах у него размещались гильзы тормозных сопел,
управляемых при помощи гироскопа, и я мог спуститься в его шкуре с любой
скоростью, регулируя силу реактивной струи. Сопла крепились к ногам так,
чтобы можно было одним движением отбросить их после высадки, вместе с пустым
резервуаром горючего. С этого момента теледубль под моим управлением был
предоставлен своей лунной участи -- вернуться он уже не мог. Это не был ни
робот, ни андроид, ведь ничего своего у него в голове не имелось, он был
всего лишь моим орудием, моим продолжением, не способным к какой-либо
инициативе: и все же мне неприятно было думать о том, что независимо от
результата рекогносцировки он обречен на гибель, брошенный мною в этой
мертвой пустыне. Мне даже пришло в голову, что номер шестой лишь симулировал
аварию, чтобы остаться целым и вернуться -- единственным изо всех -- со мною
на Землю. Предположение совершенно нелепое -- я знал ведь, что номер шестой,
как и все остальные ЛЕМы, не более чем человекоподобная скорлупа,-- но оно
свидетельствовало о моем состоянии. Больше, однако, ждать не имело смысла. Я
еще раз вгляделся в серое плоскогорье, которое выбрал в качестве посадочной
площадки, и прикинул на глаз расстояние до северного края Флемстида,
выступающего из груды камней; затем перевел корабль на автоматический режим
и нажал клавишу номер один. Мгновенная переброска всех ощущений -- хотя я ее
ожидал и столько раз уже испытал на себе -- была потрясением. Я уже не сидел
в глубоком кресле перед размеренно мигающими огоньками бортовых компьютеров,
у подзорной трубы, но лежал навзничь в тесном, как гроб, ящике без крышки. Я
медленно высунулся из него и в этом полусогнутом положении увидел
матово-серый панцирь туловища, стальные бедра и голени с притороченными к
ним кобурами тормозных сопел. Медленно выпрямился, чувствуя, как магнитные
подошвы прилипают к полу. Вокруг, в похожих на двухъярусные нары
контейнерах, таких же, как тот, из которого я только что выбрался, покоились
корпуса других теледублей. Я слышал собственное дыхание, но движения грудной
клетки не чувствовал. Не без труда отрывая попеременно то левую, то правую
ногу от стального пола грузового отсека, я подошел к поручню, огибавшему
люк, встал на крышку, обхватил себя руками, чтобы не задеть о края, когда
лапа выбрасывателя швырнет меня вниз, и стал ждать начала отсчета.
Действительно, через несколько секунд раздался бесцветный голос пускового
устройства, которое перед тем я включил у рулевого пульта. "До нуля 20... до
нуля 19..." -- считал я вместе с этим голосом, уже совершенно спокойно,
потому что пути назад не было. Все же я инстинктивно напрягся, услышав
"ноль", и в тот же миг что-то толкнуло меня -- мягко, но с такой огромной
силой, что я камнем полетел вниз через колодец открывшегося подо мной люка;
подняв голову, я успел увидеть темный силуэт корабля на фоне еще более
темного неба с редкими точечками еле тлеющих звезд. Прежде чем корабль
слился с черным небосводом, я почувствовал сильный толчок в ногах, и тотчас
меня овеяло бледное пламя. Мини-ракеты тор-мозиого устройства сработали; я
падал медленнее, но все-таки падал, и поверхность подо мной все ширилась,
как бы желая притянуть меня и поглотить. Пламя было горячее, хотя я
чувствовал это как равномерное пульсирование тепла через толстый панцирь. Я
все еще обнимал себя руками и, согнув шею как только мог, смотрел на груды
щебенки и песчаные складки -- теперь уже зеленовато-серые -- растущего на
глазах Флемстида. Когда же более ста метров отделяли меня от поверхности
полузасыпанного кратера, я протянул руку к поясу, к рукоятке управления,
чтобы точно регулировать выброс при все более медленном падении. Я взял
немного в сторону, чтобы не налететь на большой шершавый обломок скалы и
встать на песок обеими ногами, но тут что-то светлое мелькнуло вверху.
Заметив это движение уголком глаз, я поднял голову -- и оцепенел.
вертикально спускался человек в тяжелом скафандре, по грудь окутанный
бледным пламенем тормозных двигателей; держа руку у пояса на рукоятке
управления, он падал все медленнее, прямой, огромный,-- наконец поравнялся
со мной и стал на грунт в то самое мгновение, когда я почувствовал ногами
толчок. Мы стояли в каких-то пяти-шести шагах друг от друга, неподвижные,
как две статуи,-- он тоже будто остолбенел, обнаружив, что не один здесь. Он
был в точности моего роста. Тормозные двигатели у колен обвевали его
огромные лунные сапоги последними струйками седого дыма. Застыв, он,
казалось, смотрел мне прямо в глаза, хотя я и не мог видеть его лица за
противосолнечным остекленением белого шлема. В голове у меня все смешалось.
Сначала я подумал, что это дубль номер два, который был выброшен вслед за
мной из-за какой-то неисправности аппаратуры, но прежде, чем эта мысль меня
успокоила, я заметил на грудной пластине его скафандра большую черную
единицу. Но точно такой же номер был на моем скафандре, и другой единицы
среди дублей наверняка не было. Я мог бы в этом поклясться. Совершенно
бессознательно я двинулся с места, чтобы заглянуть ему в лицо сквозь стекло
шлема,-- он одновременно сделал шаг в мою сторону, и, когда между нами
оставалось не более двух шагов, я замер. Если бы не обтягивающая мою голову
оболочка, волосы встали бы у меня дыбом,-- за окошком шлема никого не было.
Только два маленьких черных стержня, нацеленных на меня,-- и ничего больше.
Я невольно отшатнулся, совершенно забыв, что при слабом тяготении нельзя
делать резких движений, потерял равновесие и едва не упал на спину, а он
также отпрянул, и тут меня осенило. Я все еще, как и он, держался за ручку
регулятора тяги. Правой рукой. Он держал ее левой. Я медленно поднял руку.
Он сделал то же самое. Я шевельнул ногой -- он тоже, и тут я начал понимать
(хотя, собственно, ничего не понимал), что он -- мое зеркальное отражение.
Чтобы в этом удостовериться, я двинулся к нему, а он ко мне, так что мы
почти соприкоснулись выпуклыми нагрудниками скафандров. С опаской, словно
собираясь коснуться раскаленного железа, я потянулся к его груди, а он к
моей, я правой рукой, он левой. Моя пятипалая массивная перчатка погрузилась
в него -- и исчезла, и одновременно его рука пропала по запястье,
углубившись в мой скафандр. Теперь уже я почти не сомневался, что стою здесь
один перед зеркальным отражением, хотя не видел и следа какого-либо зеркала.
Мы стояли неподвижно, и я смотрел уже не на небо, а на лунный пейзаж за его
спиной, и сбоку заметил большой камень, торчащий из сероватого грунта, тот
самый, столкновения с которым я избежал минуту назад, при посадке. Этот
камень находился сзади меня, я был в этом абсолютно уверен, а значит, я
видел отражение -- не только свое, но и всего, что было вокруг. Теперь я
принялся искать глазами то место, где зеркальная картина кончалась, ибо она
должна была где-то кончаться, переходя в неровности пологих лунных дюн, но
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Флинт Эрик
Каменистый Артем
Конан-Дойль Артур
Доценко Виктор