Чтение 23–й страницы книги ~Время перемен~

- Естественно. История любой планеты, на которой приходится бывать,
представляет огромный интерес. А вы там когда-нибудь были, ваша милость?

- Немногие из нас посещают этот материк, - неохотно вымолвил я.

- Но хотя бы изредка мечтали его посетить?

- Никогда.

- Есть такие, которые туда отправляются, - сказал Швейц и как-то
странно улыбнулся мне. Я намеревался расспросить его об этом, но в это
мгновение вошел секретарь с кипой бумаг, и Швейц начал прощаться.

- Не хочется отбирать драгоценное время у столь уважаемого человека,
- начал вежливо кланяться он. - Возможно, в какой-нибудь другой раз можно
будет продолжить этот разговор?

- Хотелось бы надеяться на это, - сказал я ему.

Когда Швейц ушел, я еще долго сидел за своим столом, откинувшись и
закрыв глаза, и повторял про себя сказанное во время нашей беседы. Как
легко ему удалось проникнуть сквозь мои защитные барьеры! Как быстро мы
начали говорить о самом сокровенном!

Правда, он - инопланетянин, и, общаясь с ним, я не был столь строго
связан нашими обычаями. И все же мы сблизились с опасной скоростью. Еще
минут десять - и я бы открылся перед ним так, как будто он был моим
побратимом. Я был поражен и напуган своим забвением благопристойности и
той легкостью, с какой он коварно принудил меня к откровенности.

Но разве он один в этом виноват?

Я послал за ним, я первый стал задавать скользкие вопросы. Я задал
тон нашей беседы. Он почувствовал какую-то мою шаткость, ухватился за нее,
быстро изменил ход разговора, и уже не я стал расспрашивать его, а он -
меня! И я всецело смирился с этим. Опасливо, но все же с готовностью я
открылся перед ним. Меня влекло к нему, а его - ко мне. Швейц -
искуситель! Швейц - человек, умело воспользовавшийся моей слабостью,
скрываемой так долго, скрываемой даже от самого себя! Каким образом
удалось ему понять, что я готов открыться?

Его быстрая эмоциональная речь, казалось, все еще отдавалась эхом в
комнате. Вопросы, вопросы, вопросы. А затем - откровения! "Вы - человек
верующий?.. Вы верите в богов в буквальном смысле?.. Если бы я только мог
обрести веру!.. Как я завидую вам!.. Но пороки вашего общества!..
Отрицание своего "я"... Вы бы позволили подобные вольности с жителем
Маннерана?.. Скажите мне, ваша милость... Откройтесь мне... Я здесь так
долго был одинок..."

Между нами зародилась какая-то странная дружба. Я пригласил Швейца к
обеду. Мы ели и разговаривали, щедро лилось голубое вино, изготовленное в
Салле, и золотистое из погребов Маннерана, и когда оно разогрело нас, мы
снова заговорили о религии, о неверии Швейца и о моей убежденности в том,
что боги существуют. Халум вышла к нам. Заметив способность Швейца
развязывать мой язык, она позже сказала:

- Ты тогда казался таким пьяным, каким никогда раньше не был,
Кинналл. Твои глаза горели огнем. А ведь вы выпили всего лишь три бутылки
вина. Должно быть, что-то другое разгорячило тебя и заставило так вольно
говорить.

Я тогда рассмеялся и сказал, что на меня находит безрассудство, когда
я остаюсь наедине с землянином, и что мне довольно трудно придерживаться
обычаев, разговаривая с ним.

Во время нашей следующей встречи, в таверне близ здания Судебной
Палаты, Швейц сказал:

- Вы любите свою названую сестру?

- Разумеется, каждый любит свою названую сестру.

- Здесь имелось в виду "любите" в совершенно определенном смысле, -
заявил он, понимающе усмехнувшись.

Я напрягся и невольно отпрянул от нее.

- Разве мы настолько опьянели в тот вечер? Что вы тогда услышали о
ней?

- Ничего, - пожал плечами Швейц. - Об этом говорили ваши глаза,
улыбка. Вам не нужны были слова.

- Может быть, лучше поговорим сейчас о чем-нибудь другом?

- Как будет угодно вашей милости.

- Это деликатная тема и... мучительная.

- Тогда извините, ваша милость. Просто хотелось получить
подтверждение своим догадкам.

- Такая любовь как раз запрещена нам.

- Хоть и нельзя утверждать, что она никогда не возникает, не так ли?
- спросил Швейц и, приблизив свой бокал, чокнулся со мной.

В то мгновение я твердо решил никогда больше с ним не встречаться. Он
слишком глубоко заглянул внутрь меня и говорил о сокровенном чересчур
свободно. Но дня через четыре, столкнувшись с ним на причале, я снова
пригласил его на обед. Лоимель была недовольна и отказалась выйти к столу.
Халум тоже не пришла, сославшись на то, что приглашена к друзьям. Когда же
я стал настаивать, она сказала, что в присутствии Швейца чувствует себя
как-то неловко. Правда, в Маннеране был Ноим, и он присоединился к нашей
трапезе. Мы понемногу пили, разговор поначалу не клеился. Постепенно мы
все же разговорились и рассказали Швейцу, как я бежал из Саллы, опасаясь
своего брата, а Швейц описал нам, как он покидал Землю. Когда в тот вечер
землянин ушел, Ноим сказал, причем не очень-то осуждающе:

- В этом человеке много сатанинского, Кинналл.

- Этот запрет на самовыражение, - сказал Швейц, когда мы в очередной
раз оказались вместе, - можете ли вы объяснить его, ваша милость?

- Вы имеете в виду, что запрещено говорить слова "я" и "мне"?

- Не только, поскольку при этом вам отказано в образе мышления,
сопутствующем употреблению таких слов, как "я" и "мне", - покачал он
головой. - Меня интересует заповедь, которая заставляет вас замыкаться в
себе, ограничивать круг доверительного общения побратимами и
исповедниками. Обычай возводить вокруг себя стены оказал влияние даже на
вашу грамматику.

- Вы имеете в виду Завет?

- Да, Завет, - кивнул он.

- Вы говорили, что знакомы с нашей историей?

- Довольно глубоко.

- Вам известно, что наши предки были людьми суровыми, привычными к
холодному климату, не боялись трудностей, недоверчиво относились к роскоши
и опасались праздности. Они прибыли на Борсен, чтобы избежать разлагающей
скверны на своей родной планете.

- Разве это так? Они были просто беженцами, которые удирали от
религиозных преследований.

- Беженцами от лени и потворству своим слабостям, - невесело сказал
я. - И очутившись здесь, они установили такие нормы поведения, которые
могли уберечь их внуков от морального разложения.

- Это и был Завет?

- Да, Завет! Обет, который они дали друг другу, обет, который каждый
из нас дает своим соплеменникам в День Поименования. Мы клянемся никогда
не взваливать свои неприятности на других, клянемся иметь сильную волю и
быть твердыми духом, чтобы боги продолжали улыбаться, глядя на нас... И
так далее, и так далее... Мы приучены ненавидеть демонов, которые прячутся
за нашим "я".

- Демонов?

- Так мы это расцениваем. Демоны-искусители побуждают нас
использовать других там, где мы должны полагаться только на свои
собственные силы.

- Там, где нет любви к себе, там нет ни дружбы, ни участия к судьбе
других!

- Возможно, что так...

- А поэтому не может быть и доверия.

- Мы определяем долю ответственности посредством соглашения, - сказал
я. - При этом нет нужды знать, что делается в душах других, раз уж правит
Закон. И на материке Велада никто не позволяет усомниться в господстве
этого Закона.

- Вы говорите о ненависти к своему "я", - произнес Швейц. - Однако
вы, скорее, возвеличиваете его.

- Каким же образом?

- Живя порознь, постоянно отдаляясь друг от друга. Каждое "я"
находится как бы в замке. Гордые. Несгибаемые. Равнодушные. Чужие друг
другу. Да ведь это настоящее царство своего "я", а не его подавление!

- Вы странно смотрите на жизнь, - постарался я усмехнуться. - Разве
не смешно, что вы выворачиваете наизнанку наши обычаи, якобы не замечая
этого?

Швейц немного помолчал, а потом задал вопрос:

- И так было всегда? С самых первых поселений на материке Велада?

- Да, - кивнул я. - За исключением недовольных, о которых вы слышали
и которые уплыли на южный материк. Остальные живут по заповедям Завета.
Наши обычаи со временем стали более суровыми: мы не имеем права теперь
говорить о себе в первом лице единственного числа, поскольку это считается
неприкрытым самообнажением, хотя в средние века это было вполне
нормальным. С другой стороны, кое-что смягчилось. Когда-то нам запрещалось
называть свои имена незнакомым людям. Мы заговаривали друг с другом,