Чтение 23–й страницы книги ~Княжич~

Здесь же все было совсем не так.

Когда убрали еду, Торбьерг достала из своего кошеля несколько мелких косточек. Потрясла их в кулаке и метнула на стол. Она взглянула на то, что у нее получилось, и вздохнула.

- Мне очень жаль, - сказала она, - но духи не желают мне открывать будущее.

Народ разочарованно зашумел. Вельва подняла вверх руку, призывая к молчанию, и добавила:

- Они хотят слышать песню.

- Какую песню? - спросил Торкель.

- Среди вас, - сказала Торбьерг, - есть женщина, которая знает песню вардлок128. Кто эта женщина? Назови себя.

Некоторое время в Длинном доме стояла тишина. Затем Гудрит, дочь Торбьерна, робко кашлянула и, смущаясь, подняла руку.

Все в изумлении уставились на девушку.

- Я не колдунья и не ворожея, - тихо сказала Гудрит, - но Халльдис, жена Орма, научила меня песне, которую она называла вардлок.

Тут настала очередь изумляться Орму.

- Я и не знал, - шепнул он мне, - что моя жена знает такие песни.

- Ваши жены, - словно услышав шепот викинга, сказала Вельва, - порой знают гораздо больше, чем вы можете себе представить. Твое знание, - сказала она Гудрит, - очень кстати.

- Но я хочу стать христианкой, - вдруг сказала девушка. - И я не знаю, пристало ли мне петь такие песни?

- Возможно, ты окажешь помощь людям и не станешь от этого хуже, - улыбнулась Вельва. - Но это - дело Торкеля позаботиться о том, что мне нужно, - добавила она.

Торкель, да и все, кто находился в доме, принялись уговаривать Гудрит. В конце концов смущенная всеобщим вниманием девушка согласилась.

- Хорошо, - сказала Торбьерг. - Пусть женщины станут кольцом вокруг меня.

Женщины исполнили повеление. Вельва закрыла глаза и прошептала:

- Пой, девочка. И Гудрит запела:

Ар вар альда

Фат эр экки вар,

Вар-а сандр не сор

Не сайлар юннир;

Еро фаннск ейги

Не юпфеминн,

Гап вар Гиннунга

Эн грае экки...129

Вначале ее голос звучал робко и неуверенно. Но потом она запела так хорошо и красиво, что мне показалось, будто колокольчики зазвенели под крышей Длинного дома...

- Многие духи явились теперь, - сказала Вельва тяжелым басом, когда Гудрит закончила петь. - Любо им было слушать песню, а раньше они хотели скрыться от нас и не оказывали нам послушания. Мне теперь ясно многое из того, что было скрыто и от меня, и от других. Я могу теперь сказать, что голод скоро кончится, и лучшие времена настанут весной. Болезнь, которая долго свирепствовала здесь, прекратится скорее, чем можно было ожидать, благодаря чудному трэлю, который знает благородный язык. А тебя, Гудрит, я сразу же отблагодарю за твою помощь, ибо я теперь ясно вижу твою судьбу. Ты вступишь здесь, в Исландии, в почетный брак, и от тебя произойдет большой и славный род, и над твоим потомством просияет яркий свет. Будь же здорова и счастлива, дочь моя!

Затем Торбьерг встряхнула головой, точно прогоняя наваждение. Открыла глаза и сказала уже своим обычным голосом:

- Теперь каждый поочередно подходите ко мне и спрашивайте то, что вы хотели узнать...

Когда черед дошел до меня, я робко шагнул к Вельве. Она посмотрела на меня и тихо сказала:

- Так ты и есть тот самый трэль, который знает многое, но не все?

Я кивнул.

- Как зовут тебя? - спросила она.

- Трэль, - ответил я.

- Нет, - махнула она рукой. - Как твое настоящее имя?

Мне вдруг стало не по себе. Впервые за долгое-долгое время кто-то поинтересовался моим именем.

- Добрын, сын Мала, - сказал я и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

- Ты станешь великим ярлом, Добрын, сын Мала. Не здесь. Там, далеко за морем. В стране-где-встает-солнце тебя любят и ждут. Скоро, очень скоро ты вернешься туда. У тебя будет долгая жизнь.

Полная радости и полная горя. Полная больших побед и жестоких поражений. Многих ты потеряешь на своем пути. Многое найдешь. Там, в стране-где-встает-солнце, рядом с тобой всегда будут гордые викинги. Одни будут помогать тебе, другие - стараться тебя убить. Но только пусть они знают, что, если тронут хоть один волосок на твоей голове, их ждет страшная гибель. Ворота Асгарда130 и чертоги Вальхаллы для них будут закрыты навсегда. И их души будут вечно бродить неприкаянными по земле. Но и ты должен будешь оберегать своих врагов. Ибо их преждевременная смерть от твоей руки принесет твоей земле и твоим людям немыслимые беды и страдания. А теперь иди, Добрын, сын Мала. Иди собирайся в дальнюю дорогу.

Я отошел от нее ошеломленный и некоторое время стоял неподвижно, точно меня облили ледяной водой и я превратился в ледышку. Потом слух стал возвращаться ко мне. Я услышал, как Вельва подозвала к себе Орма. Как она что-то быстро стала говорить ему. Я смог расслышать только несколько имен. Сначала Торбьерна. Потом какого-то Эйрика Рыжего. Затем что-то про Зеленую землю131. А потом я уловил и свое имя.

Сначала Орм слушал спокойно. Но когда мое имя было произнесено, он начал нервничать. Даже попытался возразить, но Вельва так взглянула на него, что он сразу замолчал и покорно склонил голову.

Потом Орм повернулся. Посмотрел на меня тоскливо и сказал:

- Я, Орм, сын Хальвдана, с Орлиной скалы, даю вольную своему трэлю. Отныне пусть все зовут его по имени...

- Добрый, сын Мала, - тихо подсказала ему прорицательница.

- Добрый, сын Мала! - громко повторил викинг и выбежал из дома на мороз, громко хлопнув дверью...

11 июня 944 г.

Новгородское торжище гудело не хуже пчелиного роя. Кто-то нахваливал свои холсты, кто-то торговался до хрипоты, кто-то ругался. А я сидел и улыбался, словно безумный. Слаще любой музыки мне был этот гомон толпы...

Я не встречал Орма с того вечера, когда Вельва сделала свое предсказание. Правда, Халльдис часто навещала меня, и от нее я знал, что викинг справляется обо мне, но не желает меня видеть. Я стал вольным, и все называли меня только по имени. Но почему-то это не слишком радовало. Может быть, потому, что и раньше со мной не обращались, как с трэлем, а может, скучал по своему бывшему хозяину?

Так я и жил в поселении Торбьерна. Потихоньку лечил людей и ждал, когда же появится обещанная Торбьерг возможность вернуться на родину. И вот однажды такая возможность представилась.

Эйнар, сына Торгейра, зашел на своем кнорре в бухту у Купального склона в конце месяца эггтид132. Его путь лежал в Гардерику. Ко мне домой. Он вез на продажу мечи, наконечники для стрел и копий в Хольмгард. Там он договорился с кем-то о крупной сделке, еще в прошлом году, и теперь спешил выполнить свои обязательства.

Он с удовольствием взял меня с собой в качестве толмача.

Накануне отплытия я не выдержал, побежал к Орлиной скале. Я знал, что Орм сильно рассердится, увидев меня, но уйти, не попрощавшись, просто не мог.

Но Орм не рассердился. Наоборот, встреча оказалась бурной. Было много выпито и съедено. Весь вечер Орм шутил, вспоминая, как впервые увидел меня. Как учил уму-разуму. Как перепугался, когда я вдруг заговорил. Как мы вместе слушали песню моря...

И Халльдис суетилась, точно мать, которая провожает сына в дальнюю дорогу...

А на рассвете, когда они с Халльдис вышли меня провожать, он вдруг обнял меня крепко. Постоял так немного, а потом сказал горько:

- Теперь меня навсегда оставит удача, - развернулся и, опустив голову, побрел к дому...

Больше я его никогда не видел. И уже никогда не увижу. Могучего Орма. Страшного видом, но чистого, как та слеза, которая на вкус, как море. Большого Человека с душой ребенка...

Я считал дни...

Я все время сидел на носу кнорра и смотрел вдаль...

Я ждал, когда же вдали появится желанный берег...

Нам снова везло. Ветер был попутным, и кнорр весело бежал навстречу восходящему солнцу. А мне казалось, что мы еле плетемся, что устье Нево-реки никогда не покажется. Только я напрасно переживал...

Сначала мы зашли в Неву. Затем прошли по Ладожскому озеру, которое мало чем отличалось от моря. Разве что вода в нем была не соленая да по берегам поднимались леса.

Я знал, что до моих родных пущей и боров еще очень далеко. Что в здешних краях живут не древляне, а словены. Но все равно с жадностью вглядывался в берега: а вдруг сейчас из чащи выйдет Белорев, который в поисках своих трав забрел так далеко на полночь. Но нет, не было видно знахаря. Только лоси да медведи выходили к озеру на водопой...

А потом была Ладога-град. И я чуть не закричал от счастья, когда услышал родную сердцу речь...

Крепкий мужичок, принимая от меня канат, прошелся по всей моей родне до пятого колена, когда я нечаянно засветил ему концом каната по лбу.

Каково же было его удивление, когда я ответил ему не менее заковыристым словцом, а спрыгнув на пристань, обнял его и расцеловал...

И вот теперь Нова-город. Или, как его называют викинги, Хольмгард. Красивый большой город. Больше нашего Коростеня будет.

И торжище шумное.

Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя - а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое...

А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться...

Вдруг слышу:

- Эй, есть кто живой?

И второй голос сквозь сон:

- А мы в ту лавку-то зашли?

- В ту, - отвечает первый. - Вон и рыба синяя над входом привешена.

- Батя, смотри, кажись, уснул варяжина.

- А может, помер?

- А ты проверь. За плечо потряси.

- Эй, - чувствую, как меня трясут, - добрый человек!..

- Да какой он тебе добрый? - не унимается второй. - Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится.

С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи...

Поднимаю голову...

Всматриваюсь...

Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться...

- Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! - и понимаю, что кричу по-свейски.

- Ишь, варяжина разорался, - говорит Ивиц.

- Сам ты варяжина, - говорю я ему на родном языке. - Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил?

- Погоди, - говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может.

- Жирот, ты тоже меня не признаешь?

- Нет вроде, - пожимает плечами оружейник. - Ты чей же будешь, малый?

- Не малый я, а Мала, - смеюсь.

- Добрыня?! - не верит своим глазам Ивиц.

- Княжич? - вторит ему Жирот.

- Так ты же сгинул! - Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными.

- Живой я, - говорю. - Живой...

Глава шестая

КНЯЗЬ-ВОЛК

12 сентября 945 г.

- Добрынюшка... Слышь, Добрынюшка...

- Что тебе, Малушка?

- Тебя батюшка кличет. Злющий...

- Ладно. Сейчас буду.

- Ой, а что это у тебя? Коник?

- Да. Коник.

- А для кого это, Добрынюшка?

- Для тебя, Малушка, делаю. Нравится?

- Для меня? Правда?! Ой, Добрынюшка, здорово как!

- Вот. Держи.

- Ой, Добрынюшка!

- Ладно, будет тебе.

- Добрынюшка, а к батюшке поспеши. Дюже он осерчал на что-то. Ты не проказил?

- Да нет вроде...

- Звал, батюшка?

- Да, сынко. Проходи.

- Чем провинился перед тобой?

- С чего ты взял?

- Малушка сказала - ты зол на меня.

- На тебя? Да нет, сынко. Твоей вины нет.

- Тогда...

- Ингварь к нам идет. Опять руги хочет.

- Так он же получил свое. Сполна отдали.

- Так-то оно так, только, видно, мало ему показалось.

- Что делать будем?

- Народ я созвал. К полудню на стогне вече собираю.

- А я...

- Вырос ты уже, сынко. Рядом станешь. Княжий сын как-никак. Да и умишком Белее тебя не обделил. Вон, в тавлеи самого Гостомысла обыгрываешь, а он ведун Даждьбогов - ему проигрывать не положено.

- Так то тавлеи, батюшка. То игрушка.

- Не скажи, сынок. Тавлеи нам самим Арием завещаны. В них вся мудрость Прави сокрыта. Так что - иди. Оденься в чистое. Вместе перед огнищанами выйдем.

- Как скажешь, батюшка...

Людей на стогне собралось много. Почти весь Коростень, да еще и с окрестных деревень пришли огнищане. Оно и понятно. Ругу полянам отдали немалую. По весне сороками и полюдье, и пожить, и рухлядь отмеряли. Жито подчистую выгребли. Только на посев и осталось.

- Ничего, - смеялись Свенельдовы отроки. - Скоро новое жито подойдет. Тогда вдосталь хлебушка наедитесь...

Прав оказался отец. Нельзя было откупаться, когда Свенельд с русью в первый раз за ругой пришел. Драться надо было. Только кто его тогда слушал? Гостомысл отговаривал, да и вече супротив было. А что может князь против веча поделать? Смирился он. А теперь, как он предсказывал, так и вышло. Но что-то нет радости от правоты в его глазах. Злость есть. А радости - нет.

Вышли мы с отцом на Большое крыльцо. Там уже старейшина, один он после позора трехлетней давности в живых остался, и ведун Даждьбогов стояли. А перед нами, на стогне, шумел народ древлянский. Удивился Гостомысл, увидев меня, да виду не подал. И сказал отцу тихонько:

- Не время, княже, о мести думать. Лучше о пользе земле Древлянской поразмысли. Тяжко тебе, но и Даждьбоговым людям не легче.

- Как вече решит, так и будет, - ответил князь. А ведун вздохнул.

- Полдень уж, княже, - сказал. - Начинать пора.

Отец кивнул.

- Древляне, люди вольные! - Гостомысл поднял руки к небу, и стих народ. - Собрали мы вас нынче не на праздник, не на пир, не на тризну... С дурными вестями прибежал наш разъезд от межи полянской. Ингварь снова к нам собирается. Мало ему того, что побрал он с нас...

Возмущенный гул был ему ответом.

- Что порешим, древляне? - тихо спросил ведун Даждьбога, но вопрос его услышали все.