Чтение 23–й страницы книги ~Львы Аль-Рассана~

На следующий день к ней подошел один рабочий-кожевенник, когда она вышла утром, чтобы купить новую накидку - ее старая шаль оказалась совсем ветхой.

Мужчина ждал ее прямо за охраняемыми воротами квартала. Как только она свернула за угол, он подошел к ней. Он вел себя почтительно и явно чего-то боялся. Не стал тратить времени зря, что Элиану устраивало. Он сказал то же самое, что вчерашняя девушка. Он тоже был пациентом Джеаны - или его юный сын. Из слов мужчины Элиана поняла, что прошлым летом микстура Исхака, проданная по минимальной цене, одолела опасную лихорадку. Этот человек испытывал чувство благодарности, он не забыл. И он сказал, что им благоразумнее будет на время покинуть Фезану, еще до конца весны. В тавернах идут разговоры, сказал он, насчет дел, которые не сулят ничего хорошего.

Люди сердятся, сказал он. А самых непримиримых ваджи на уличных углах больше никто не осаживает, как это было раньше. Она прямо спросила его, уехал бы он с семьей, если бы та же опасность грозила джадитам. Он ответил, что решил сменить веру, хотя много лет сопротивлялся. На первом же перекрестке он ушел от нее, не оглядываясь. Она так и не узнала его имени.

Элиана купила себе накидку в маленькой, надежной лавке на улице Ткачей, с ее владельцем она была знакома уже лет десять или больше. Возможно, у нее разыгралось воображение, но купец вел себя с ней холодно, почти неприветливо.

Может быть, у него просто плохо идут дела, старалась уговорить она себя. Фезана в тот год переживала горе и настоящие лишения, когда почти все те, кто стоял в центре жизни города, погибли во рву прошлым летом.

Но изгонять из-за этого киндатов?

Это не имело смысла. Налоги, которые платили неверные - киндаты и джадиты, - шли на поддержку ваджи и храмов, на укрепление стен и выплату дани, которую Фезана посылала в Вальедо. Несомненно, молодой король Картады это понимает или хотя бы его советники? Несомненно, они предвидят экономические последствия, если квартал киндатов в Фезане опустеет в результате миграции его жителей в другие города?

Или в результате чего-то похуже.

На этот раз она рассказала Исхаку об этих предостережениях. Ей казалось, она точно знает, что он скажет при помощи тех нечленораздельных звуков, которые Элиана научилась понимать с прошлого лета.

Но он ее удивил. После стольких лет он все еще мог ее удивлять. Это вести из Сореники, объяснил он, стараясь говорить четко. В них следует искать объяснение: новое настроение в мире, новый взмах маятника. Перемена в воздухе, в ветрах.

Они начали тайком готовиться к отъезду в Рагозу, к Джеане, вместе со всеми слугами.

Но слишком затянули с приготовлениями.

* * *

Их дочь на той же неделе, когда ее мать известили об опасности, - на той самой неделе, когда чуть не умерла Инес Вальедская, - готовилась к рагозскому карнавалу, который ждала с большим удовольствием, чем ей хотелось признать.

Альвар де Пеллино однажды утром сменился с дежурства и встретился с ней на людном углу улицы. Рядом с ним шагал Хусари, а поодаль следовал бдительный юный Зири. Альвар решил про себя, что Джеана еще никогда не выглядела более красивой. Хусари, которому он под влиянием минутного порыва однажды ночью признался в своих чувствах к Джеане, предупреждал его, что весна имеет обыкновение влиять на молодых людей подобным образом.

Альвар не думал, что виновато время года. Многое изменилось в его жизни с прошлого лета, и перемены еще не закончились, но то, что он почувствовал к Джеане к концу той первой ночи у походного костра к северу от Фезаны, не изменилось и не изменится. В этом он был совершенно уверен. Он понимал, что в этой уверенности есть нечто странное, но она оставалась.

Лекаря двора и военного отряда Джеану бет Исхак окружали блестящие и образованные мужчины. С этим Альвар мог смириться. Он почти ничего и не ожидал. До тех пор пока он может играть какую-то роль, находиться рядом, он будет доволен, говорил он себе.

В основном это было правдой. Но бывали ночи, когда все менялось, и он вынужден был признаться - но только не прагматичному Хусари, - что с возвращением весенних цветов и теплого ветра с озера такие ночи случались все чаще.

Теперь мужчины распевали песни по ночам на улицах, под окнами женщин, которых желали. Альвар лежал без сна и слушал эту музыку, поющую о страсти. В такие моменты он сознавал, как далеко забрался от фермы на севере Вальедо. Он также сознавал - да и как мог не сознавать? - что он когда-нибудь вернется на север, когда закончится ссылка Капитана.

Он старался не задумываться об этом.

Они подошли к Джеане и поздоровались с ней, каждый по-своему: Хусари улыбкой, а Альвар - придворным ашаритским поклоном, который получался у него все лучше. Он практиковался ради развлечения.

- Во имя лун, посмотрите на себя, вы, оба! - воскликнула Джеана. - Вы выглядите так, словно уже надели карнавальные костюмы. Что сказали бы ваши бедные матери?

Двое мужчин благодушно усмехнулись и переглянулись. Альвар был одет в полотняную верхнюю рубаху с широкими рукавами цвета слоновой кости, свободно подпоясанную у талии, поверх штанов в обтяжку немного более темного оттенка, и ашаритские городские туфли, вышитые золотой нитью. Голову прикрывала шапочка из мягкой ткани красного цвета, купленная на базаре неделю назад. Она ему очень нравилась.

Хусари ибн Муса, торговец шелком из Фезаны, носил простую коричневую рубаху воина-джадита под покрытым пятнами и сильно поношенным кожаным жилетом. За широким поясом с обеих сторон заткнуты кинжалы. Штаны для верховой езды заправлены в высокие черные сапоги. На голове он носил, как всегда, коричневую широкополую кожаную шляпу.

- Моя, к сожалению, уже ушедшая мать получила бы удовольствие, надеюсь, - сказал Хусари. - Она обладала чувством юмора, да хранит Ашар ее душу.

- А моя пришла бы в ужас, - с готовностью прибавил Альвар. Хусари рассмеялся.

Джеана старалась остаться серьезной.

- Что сказал бы любой здравомыслящий человек, глядя на вас? - вслух рассуждала она. Зири отошел в сторону; он охранял ее на расстоянии.

- Думаю, - пробормотал Хусари, - такой человек, если бы мы смогли найти его в Рагозе на этой неделе, мог бы сказать, что мы двое представляем то лучшее, что имеется на полуострове. Храбрый Альвар и я, бедный, стоя смиренно перед тобой, являемся доказательством того, что люди из разных миров могут смешать и слить воедино эти миры. Что мы можем взять друг у друга самое лучшее и сделать новое целое, сияющее и неразрушимое.

- Я не уверен, что твоя жилетка - самое прекрасное из всего, что может предложить Вальедо, - нахмурился Альвар, - но мы это замнем.

- Я не уверена, что хотела получить серьезный ответ на мой вопрос, - сказала Джеана. Ее голубые глаза задумчиво прищурились, она пристально посмотрела на Хусари.

Он снова улыбнулся.

- Разве я ответил серьезно? О господи! Я снова становлюсь педантом. Меня попросили прочесть лекцию по этике торговли в университете этим летом. Я тренируюсь, даю длинные, пространные ответы на все вопросы.

- Только не сегодня, - сказала Джеана, - иначе я никогда не сделаю то, что мы должны сделать. - Она зашагала дальше; мужчины шли по обеим сторонам от нее.

- Мне показалось, что ответ хороший, - тихо сказал Альвар.

Они оба посмотрели на него. Все помолчали.

- Мне тоже, - наконец произнесла Джеана. - Но мы не должны его поощрять.

- Поощрение, - величественно произнес Хусари, широко шагая в своих черных сапогах, - не имеет значения для истинного ученого, полного энергии и усердия в поисках истины и знаний, его единственного стремления на дорогах, по которым не ходят не столь великие люди.

- Видишь, что я имела в виду, - сказала Джеана.

- Давай попробуем найти ему жилет получше, - предложил Альвар.

Они свернули за угол, на улицу, которую им велели искать, а затем все трое резко остановились. Даже Хусари, который повидал в свое время множество городов.

Рагоза всегда была оживленным, живописным городом. Когда сияло солнце, а небо и озеро были ярко-синими, как плащ киндата, можно было сказать, что город сверкает на свету: мрамор и слоновая кость, мозаики и резьба арок и дверей. Но даже при этом полгода, прожитые здесь, не подготовили Альвара к такому зрелищу.

Вдоль узкой извилистой улицы поспешно установили временные прилавки, десятки прилавков, и они ломились от масок животных и птиц, реальных и сказочных, всевозможных цветов и форм.

Джеана рассмеялась от восторга. Хусари покачал головой и улыбнулся. По другую сторону улицы стоял юный Зири, открыв рот; Альвар сам едва удерживал челюсть на месте.

Он увидел головы волка, жеребца, ярко-желтой птицы-солнца, необычайно убедительную и страшную маску огненного муравья - и все они лежали на первом столе, в начале улицы.

Навстречу им шла женщина, прекрасно одетая и увешанная украшениями. За ней раб нес изящное творение: маску из кожи и перьев в виде головы горной кошки, ее ошейник был усыпан драгоценными камнями. На ошейнике имелось кольцо для поводка; этот поводок несла женщина, как заметил Альвар. Похоже, он был сделан из кованого золота. Этот ансамбль, должно быть, стоил целое состояние, чтобы создать его, наверняка потребовалось не меньше года. Когда женщина приблизилась к трем спутникам, она замедлила шаг, потом улыбнулась Альвару и посмотрела ему в глаза, проходя мимо. Альвар оглянулся и посмотрел ей вслед. Ибн Муса громко рассмеялся, Джеана подняла брови.

- Запомни эту маску, друг мой! - сквозь смех произнес Хусари. - Запомни ее на завтра! - Альвар надеялся, что не покраснел.

Они встретились в это теплое, душистое утро, чтобы купить себе маскарадные костюмы для этой ночи, когда на улицах Рагозы до рассвета будут гореть факелы. В эту ночь город будет встречать весну и праздновать день рождения эмира Бадира, с музыкой, танцами, вином и всеми прочими развлечениями, очень далекими от строгого аскетизма Ашара. И, кстати, от учения священников Джада и высших киндатских священников тоже.

Невзирая на ясно выраженные взгляды духовных лидеров, люди приезжали в Рагозу издалека, иногда недели тратили на дорогу из Фериереса или Батиары, - хотя на восточных перевалах еще лежал снег, - чтобы принять участие в карнавале. Всегда приятно праздновать возвращение весны. Да и эмир Бадир, который правил со времен падения Халифата, пользовался всеобщим уважением и даже любовью, что бы ни говорили ваджи о нем и его визире-киндате.

Они шли по запруженной толпой улице, лавируя на ходу. Альвар держался за кошелек у пояса. Такое место было раем на земле для воров. У первого же прилавка с масками, у которого они остановились, Альвар выбрал маску орла, как дань уважения Капитану. Он надел ее, и ремесленник, энергично кивая в знак одобрения, протянул ему зеркало. Альвар сам себя не узнал. У него был грозный вид.

- Отлично, - сказала Джеана. - Покупай.

Альвар поморщился под маской, услышав цену, но Хусари поторговался вместо него, и цена снизилась вдвое. Хусари в то утро был весел и блистал остроумием, он повел их вперед, расталкивая толпу локтями. Пройдя немного дальше, он с воплем прыгнул к роскошному изображению головы павлина с плюмажем. Не без труда надел ее на себя. Маска была великолепна, она поражала воображение.

- Никто, - сказала Джеана, делая шаг назад, чтобы получше разглядеть его, - не сможет даже близко подойти к тебе.

- Я смогу! - крикнула какая-то женщина из толпы зрителей. Раздался взрыв непристойного смеха. Хусари осторожно отвесил женщине поклон.

- Есть способы преодолеть подобные трудности, Джеана, - сказал Хусари, его голос странно гулко звучал из-под тесно прилегающей маски и живописных перьев. - Если правда то, что мне известно об этом празднестве.

Альвар тоже слышал такие истории. В казармах, тавернах и башнях ночной стражи неделями только их и рассказывали. Джеана безуспешно пыталась выразить порицание. "Трудно порицать Хусари", - подумал Альвар. Торговец шелком, по-видимому, был одним из тех людей, которые всем нравятся. И еще человеком, который полностью изменил свою жизнь в этот последний год.

Некогда тучный и малоподвижный и далеко не молодой, ибн Муса теперь был безоговорочно принят в отряде Родриго. С ним советовался Капитан, а старый, ворчливый Лайн Нунес - джадит до мозга костей, несмотря на все его непристойные богохульства, - считал его кем-то вроде приемного брата.

С помощью продавца Хусари снял маску. Волосы его растрепались, а лицо раскраснелось.

- Сколько, друг мой? - спросил он. - Эта штука мне почти подходит.

Пристально посмотрев на него, ремесленник назвал цену. Ибн Муса издал пронзительный вопль смертельно раненного человека.

- Мне кажется, - сказала Джеана, - что эти переговоры затянутся на какое-то время. Может, мы с Зири дальше пойдем одни, с вашего позволения? Если я собираюсь участвовать в маскараде, то нет смысла всем знать, что я надену.

- Мы не "все", - запротестовал Хусари, отрываясь от первых залпов торговой дуэли.

- И ты уже знаешь наши маски, - прибавил Альвар.

- Знаю, - сверкнула улыбкой Джеана. - Это полезно. Если мне кто-нибудь из вас понадобится во время карнавала, я буду знать, что искать надо в птичнике.

- Не будь такой самодовольной, - погрозил ей пальцем Хусари. - Альвар может оказаться в логове горной кошки.

- Он этого не сделает, - ответила Джеана.

Хусари рассмеялся. Джеана после недолгого колебания, бросив взгляд на Альвара, повернулась и зашагала прочь. Сжимая в руках свою маску орла, Альвар смотрел ей вслед, пока они с Зири не растворились в толпе.

Хусари, после оживленной перепалки по поводу цены, настолько бурной, что она привлекла еще больше людей, купил маску за цену, равную почти годовому жалованью профессионального солдата. Ремесленник согласился доставить ее позже, когда толпа поредеет.

- Кажется, мне необходимо выпить, - заявил ибн Муса. - Да простит святой Ашар наши грехи в этом мире.

Альвар, для которого это не было грехом, решил, что ему тоже надо выпить, хотя обычно не пил так рано. Они прикончили несколько бутылок, до того как вышли из таверны.

- Горные кошки, - задумчиво произнес в какой-то момент ибн Муса, - по слухам, совокупляются яростно.

- Не надо мне такого говорить! - простонал Альвар. Хусари ибн Муса - торговец шелком, солдат, ашарит, друг, - рассмеялся и заказал еще одну бутылку хорошего красного вина.

Шагая в одиночестве сквозь толпу мимо прилавков с масками, Джеана сурово убеждала себя в том, что ее обман невелик и она имеет полное право остаться одна. Тем не менее она не любила притворяться и очень любила обоих мужчин. Ее саму удивил тот укол ревности, который она явно ощутила, когда длинноногая ашаритка с маской горной кошки улыбнулась Альвару совершенно недвусмысленной улыбкой.

И все же Альвара и Хусари совершенно не касается то, что у нее уже есть карнавальная маска, любезно подаренная визирем эмира. Она устала от постоянных сплетен, которые окружали их отношения, они ее раздражали. Тем более после того как появление соблазнительной Забиры из Картады превратило ухаживания Мазура за Джеаной почти в исключительно ритуальные действия.

Глупо было также волноваться по поводу почти оставленных им попыток завоевать ее, как раньше по поводу его прежней уверенности в том, что ее капитуляция - всего лишь вопрос времени, но Джеана остро сознавала, что именно таковы ее чувства.

Она вздохнула. Она даже представить себе не могла, что сказал бы на все это сэр Реццони из Батиары. Что-нибудь насчет сути природы женской половины человечества. Бог и его сестры свидетели, как часто они спорили об этом в период ее жизни в Батиаре. Она написала ему после того, как пришли известия о Соренике. Но пока ответа не получила. Он жил по большей части там, но не всегда. Часто он увозил с собой на север семью, пока читал лекции в каком-нибудь из других университетов. Но возможно, он погиб. Она изо всех сил старалась не думать об этом.

Оглянувшись, Джеана заметила Зири, который пробирался сквозь толпу неподалеку от нее. Некоторое время после того как их с Веласом похитили убийцы, посланные к двум детям, Джеане приходилось подавлять в себе тревогу всякий раз, когда она выходила на улицу. Она довольно быстро поняла, что Зири всегда находится неподалеку. Он стал ее маленькой тенью, научился - в слишком юном возрасте - прятать на теле кинжал и использовать его убийственную силу. Он убил человека, чтобы спасти ей жизнь.

Однажды ночью ее вызвали в казармы к Зири. Сначала он показался ей смертельно больным: у него было очень бледное лицо, его сотрясали приступы рвоты. Но оказалось, что все дело в вине. Люди Родриго впервые взяли его с собой в таверну. Она гневно отчитала их за это, и они стерпели. Но, по правде говоря, Джеана понимала, что они знакомят его с жизнью, которая сулила ему гораздо больше того, что он получил бы в Орвилье. Сложится ли его судьба лучше, счастливее? Как может смертный знать ответ на этот вопрос?

Ты прикасаешься к жизням людей мимоходом, и эти жизни меняются навсегда. Иногда с этим трудно примириться.

Зири очень быстро поймет, если уже не понял, что она не собирается покупать сегодня маску. Это не имеет значения. Он дал бы четвертовать себя, прежде чем хотя бы одной живой душе проговорился о том, что знает о ней.

Джеана училась мириться с тем, что другие люди, кроме матери и отца, ее любят и поэтому совершают определенные поступки. Еще один трудный урок, как ни странно. В детстве она не была ни красивой, ни особенно милой; правильнее было бы даже назвать ее строптивой и дерзкой. "Таким, как я, в юности не удается научиться быть любимыми, - думала она. - У них мало практики".

Она пошла медленнее, чтобы полюбоваться некоторыми выставленными на прилавках изделиями. Удивительно, что даже самые невероятные маски - бобра, кабана, усатой серой мыши, сделанные из мягчайшей кожи, - были выполнены так, что выглядели чувственными и привлекательными. Как можно придать чувственность голове кабана? Она не знала, но она ведь не была мастером. "Маски будут выглядеть еще более соблазнительно завтра вечером, - подумала Джеана, - при свете факелов и лун, когда вино потечет по улицам и переулкам города, смешивая анонимность со страстью".

Мазур пригласил ее на ужин вчера вечером, в первый раз за долгое время, и в конце ужина преподнес этот подарок. Он был учтив и уверен в себе, как всегда.

Она открыла коробку. Даже сама коробка была очень красивой: из слоновой кости и сандалового дерева, с серебряным замочком и ключиком. Внутри, на ярко-красном шелке, лежала маска белой совы. Джеана знала, что сова - символ лекаря, священная птица белой луны и стремления к знаниям, луч бледного света, освещающего долгие дороги во тьме. Галинус, отец всех лекарей, ходил с посохом, рукоять которого была украшена резной совой. Немногие знали об этом. Очевидно, Мазур знал.

Это был щедрый, продуманный подарок от человека, который всегда проявлял по отношению к ней щедрость и вдумчивость.

Она посмотрела на него. Он улыбался. Проблема с Мазуром бен Авреном заключалась в том, решила Джеана в тот момент, что он всегда знает о своей проницательности; и когда он делает подарок, то всегда попадает в самую точку. Он не испытывал неуверенности и не ждал одобрения.

- Спасибо, - сказала она. - Маска очень красивая. Я почту за честь надеть ее.

- Она должна быть вам к лицу, - серьезно сказал он, непринужденно раскинувшись на диване напротив нее с бокалом вина в руке. Они остались одни; слуг отпустили, когда ужин закончился.

- Скажите, - прибавила Джеана, закрывая коробку и поворачивая в замке изящный ключик, - что вы выбрали для госпожи Забиры? Если это не слишком смелый вопрос.

Напротив, он был провокационным. Как можно ожидать, что человек изменится? И ей всегда доставляло удовольствие - такое редкое удовольствие - заставить этого человека заморгать и заколебаться, пусть всего лишь на мгновение. Это было почти ребячеством, Джеана это понимала, но ведь не всегда ребячество - это плохо?

- С моей стороны было бы неблагородно раскрыть тайну ее маски, не так ли? Так же, как и рассказать ей о том, что я подарил вам.

Он действительно умел поставить собеседника в глупое положение.

Но ее реакция на это была почти такой же, как на протяжении всей жизни.

- Наверное, - небрежно проговорила она. - Скольких из нас вы лично нарядили на этом карнавале, чтобы никто, кроме вас, не знал, кто скрывается под маской?

Он снова заколебался, но на этот раз не от смущения.

- Двоих, Джеана. Вас и Забиру. - В его бокале, наполненном светлым вином, играли отражения свеч. Он печально улыбнулся. - Я уже не так молод, как прежде, знаете ли.

В подобных вещах ему не чуждо было лицемерие, но на этот раз у нее возникло ощущение, что он говорит искренне. Джеана была растрогана и ощутила легкий укол вины.

- Мне очень жаль, - сказала она. Он пожал плечами.

- Не надо меня жалеть. Пять лет назад, даже два года назад, я бы этого заслуживал. - Он снова улыбнулся. - Хотя, должен сказать, ни одна из женщин, кроме вас, не задала бы подобного вопроса.

- Моя мать пришла бы в ужас, услышав ваши слова. Он слегка покачал головой.

- Думаю, вы на нее клевещете. Думаю, она была бы довольна, что ее дочь не уступает ни одному мужчине.

- Едва ли это так, Мазур. Я просто колючая. Иногда это мешает.

- Знаю, - сказал он, скорчив гримасу. - Это-то мне известно.

Она улыбнулась и встала.

- Уже поздно для практикующего лекаря, - сказала она. - Могу ли я еще раз поблагодарить вас и откланяться?

Он тоже встал, по-прежнему грациозный, разве что боль в бедре иногда беспокоила его в дождливую погоду. Совсем не такой старый и дряхлый, каким ему хотелось в тот момент казаться. В том, что говорил Мазур, всегда была какая-то цель. Аммар ибн Хайран, который и сам в этом был точно таким же, предупреждал ее об этом.

Иногда совсем не хочется прослеживать все уровни значения или последствий. Иногда хочется просто сделать то, что хочется. Она подошла к Мазуру и впервые нежно поцеловала его в губы.

И вот это его удивило, как поняла Джеана. Он даже не обнял ее. Так же она когда-то поступила с ибн Хайраном, в Фезане. Она - ужасная женщина.

- Спасибо, - сказала она визирю Рагозы. - Спасибо за маску.

Шагая домой в сопровождении телохранителя, она вспомнила, что забыла спросить, в чем он сам явится на карнавал.

Под утренним солнцем, среди толпы народа, вспоминая этот вечер, Джеана обнаружила, что она уже дошла до конца длинной улицы с прилавками. Она повернула налево, к озеру, где было спокойнее. Зная, что Зири незаметно следует позади нее, она шагала без какой-то определенной цели, неизвестно куда.

Она могла вернуться в больницу. Там у нее лежали трое больных. Можно было еще зайти домой к женщине, которой вот-вот предстояло рожать. Но сегодня утром никто из них особо не нуждался в ее заботах, и так приятно было бродить по весенним улицам, не имея срочных дел.

Ей пришло в голову, что единственное, чего ей действительно не хватает здесь, в Рагозе, - это подруги. Ее окружало так много достойных, даже выдающихся мужчин, но как раз сейчас ей так недоставало возможности выйти за городские стены в это ясное утро, наполненное пением птиц, и посидеть возле приземистой хижины вместе с Нунайей и другими уличными женщинами, выпить чего-нибудь прохладного и посмеяться над их непристойными, язвительными рассказами. "Иногда необходимо иметь возможность посмеяться над мужчинами и их миром", - подумала Джеана.

Она провела - сколько, большую часть года? - в мире мужчин, и вела себя серьезно и профессионально. Спала в палатке зимой среди отряда воинов. Они уважали ее за это, доверяли ее мастерству и ее суждениям, а некоторые из них даже любили ее, и Джеана это знала. Но не было другой женщины, с которой она могла бы просто посмеяться или, качая головой, поиздеваться над причудами солдат и дипломатов. И возможно, даже доверить ей свои ночные страдания, когда она лежала без сна, прислушиваясь к звону струн, которые пели для других женщин на темных улицах внизу.

Несмотря на все удовольствия и радости этой жизни вдали от дома, от людей, поведение которых она могла бы предсказать, у нее возникали и неожиданные стрессы. "Возможно, - думала Джеана, - не так уж и плохо, что приближается этот знаменитый карнавал и никто, кроме Мазура бен Аврена, не знает наверняка, кем она нарядится". При этой мысли ее охватило волнение и, что неизбежно, легкая тревога. Хорошо бы сегодня иметь возможность поговорить с Нунайей. Нунайа больше понимает в мужчинах, чем любой знакомый Джеане человек.

Сама того не замечая, Джеана характерным жестом слегка пожала плечами и пошла дальше. Она не умела бродить без цели. Она шла слишком быстро, словно у нее была назначена срочная встреча и она опаздывала.

Ей было двадцать восемь лет, и близились события, которые навсегда изменят ее жизнь.

Однако сначала, проходя по тихому переулку, она заглянула в открытый дверной проем и увидела там знакомого человека. Она заколебалась, а потом, отчасти потому, что они еще не разговаривали с ним наедине с тех пор, как пришли вести из Сореники, Джеана вошла. Родриго Бельмонте стоял спиной к двери, щупая образцы пергамента в лавке переписчика.

Он так сосредоточился на своем занятии, что не заметил ее появления. Но лавочник увидел и вышел из-за прилавка ей навстречу. Джеана жестом призвала его к молчанию. Тот понимающе улыбнулся, подмигнул и вернулся на свой табурет. Почему, удивилась Джеана, все мужчины улыбаются одинаково? У нее вызвало раздражение невысказанное предположение лавочника, и поэтому она заговорила более холодно, чем намеревалась.

- И для чего он вам нужен? - спросила она. - Изложить требования выкупа?

Родриго тоже принадлежал к людям, которых нелегко удивить. Он оглянулся и улыбнулся.

- Привет, Джеана. Разве не красиво? Посмотри. Пергамент из кожи газели, из овечьей кожи. А ты видела бумагу, которая имеется у этого замечательного человека? - Лавочник расцвел в улыбке. Родриго сделал два шага к следующей коробке и осторожно достал из нее свиток льняной бумаги кремового цвета.

- У него и полотно тоже есть. Посмотри. А некоторые куски окрашены. Вот красное. Вот что годится для требования выкупа! - Он улыбнулся. В его голосе звучало непритворное удовольствие.

- Картада заработает еще денег, - ответила Джеана. - Эту краску делают в одной долине к югу от нее.

- Знаю, - сказал Родриго. - Но не могу поставить им это в вину, если они создают с ее помощью такую красоту.

- Значит, уважаемый Капитан желает приобрести полотна? - спросил купец, поднимаясь со своего табурета.

- Увы, Капитан не может позволить себе ничего столь экстравагантного, - ответил Родриго. - Даже для требований выкупа. Я возьму этот пергамент. Десять листов и полдюжины хороших перьев.

- Не хотите ли воспользоваться моими услугами? - спросил переписчик. - У меня есть образцы моего почерка. Можете взглянуть.

- Спасибо, не надо. Я уверен, ваш почерк безупречен, судя по тому вкусу, который вы проявили в подборе материалов. Но мне нравится самому писать письма, когда выдается свободное время, а люди говорят, что мой почерк можно разобрать. - Он улыбнулся.

"Его разговорный ашаритский язык всегда был отличным, - подумала Джеана. - Его можно принять за местного жителя, хотя, в отличие от Альвара и некоторых других северян, Родриго сохранил свой собственный стиль в одежде. Он по-прежнему носил у пояса хлыст, даже когда выходил из дома без меча, как сейчас".

- Это действительно для требований выкупа? - спросила она.

- У твоего отца, - пробормотал он. - Я устал от лекаря, которая разговаривает со мной еще более резко, чем Лайн. Что он мне за тебя даст?

- Лайн?

- Твой отец.

- Боюсь, не очень много. Он тоже считает меня слишком резкой.

Родриго достал из кошелька серебряную монету и заплатил лавочнику. Подождал, пока завернут покупку, и пересчитал сдачу.

Джеана вышла на улицу вместе с ним. Она увидела, как он инстинктивно окинул оценивающим взглядом улицу и отметил присутствие Зири в дверном проеме поодаль. "Странно, должно быть, - вдруг подумала она, - иметь такой взгляд на мир, при котором подобная оценка окружения становится рутинной".

- Почему ты так сурова с теми, кто тебя искренне любит, как ты считаешь? - спросил он, поворачивая на восток.

Она не ожидала, что разговор сейчас же примет подобное направление, хотя оно совпадало с недавним ходом ее мыслей.

Она привычно пожала плечами.

- Способ справиться. Вы все вместе выпиваете, деретесь, тренируетесь, ругаете друг друга. У меня есть только мой язык и иногда, в придачу, манера поведения.

- Вполне справедливо. У тебя проблемы, с которыми ты не можешь справиться, Джеана?

- Вовсе нет, - быстро ответила она.

- Нет, правда. Ты - член моего отряда. Это вопрос командира, доктор. Хочешь, на некоторое время освобожу тебя от обязанностей лекаря? Должен тебя предупредить, что, когда погода наладится, возможностей отдохнуть будет немного.

Джеана удержалась от быстрого возражения. Это был действительно справедливый вопрос.