письма, в том числе пришло и последнее, у меня сохранившееся. Он давно вырос
из детдомовского возраста, получил профессию фотографа и работал по
оформлению витрин и залов калининградского универмага "Маяк". Борис писал
моей маме, что дела его складываются прилично, вот только иногда побаливают
почки, приходится полеживать в больнице, о детприемнике он и думать забыл, -
это, вероятно, в ответ на мамин вопрос в одном из ее писем. Все время, писал
Борис, уходит на работу и еще на славную девушку по имени Галя, ее выдвигают
на заведование секцией, а фамилию ее писать нет смысла, тем более что
продавщицы универмага зовут друг друга не по фамилиям, а по именам и
отделам, в которых они работают, и звучит это забавно, почти как у Фенимора
Купера: Джон Ястребиный Коготь, Таня Мужская Одежда, Вера Головные Уборы, а
вот его Галя - Хозяйственные Товары, и мне приписка: "Приезжайте, дядя
Валера, для вас тут найдется о чем писать".
"воспитателями". Майора Серова наконец сняли. Приемник был отдан в ведение
Министерства просвещения, хотя работники МВД с него тоже глаз не спускали.
Студенты педагогических вузов проходили теперь там практику. Карцеры
позакрывали. Ввели нормальную систему обучения по школьной программе.
Организовали труд: девочки шили на машинках, мальчишки делали ящики, малыши
клеили конверты. Немного улучшилось питание детей, но не потому, что
прибавили денег, а потому, что стали следить, чтобы меньше воровали.
"Отделения" переименовали в "отряды". Не скажу, чтобы картина стала
идеальной, что детприемник в результате этого косметического ремонта
превратился в санаторий, но дело явно сдвинулось с места, сдвинулось к
лучшему, да и я еще не поднял руки вверх.
правдой", меня вдруг догнал первый инфаркт и на месяц уложил в местную
больницу. Потом, в сопровождении медбрата, я отправился в Москву на
долечивание. В купе поезда нам достался сосед, о котором Юрий Карлович
Олеша, казалось, и написал в "Зависти", что по утрам он "пел в клозете":
примерно одного со мной возраста, физически очень сильный, высокий, с
жестким бобриком на круглой как шар голове и кого-то чем-то напоминающий, то
ли члена правительства времен первых пятилеток, то ли известного полярного
летчика, фотографии которого печатались до войны в газетах. Он был
невероятно деятельным, выбегал из вагона на каждой станции, шумно
распаковывал и вновь упаковывал кому-то или от кого-то подарки, напевал при
этом и заразительно посмеивался. Он был директором то ли треста, то ли
объединения в Свердловске, ехал в Москву выбивать какие-то лимиты, был
абсолютно уверен, что выбьет, - можно было завидовать его неиссякаемому
оптимизму. Говорил он без умолку и однажды спросил, кто я по специальности.
Лежа, почти не двигаясь на нижней полке, я сказал, что - журналист. Тогда
сосед не без гордости заметил, что был лично знаком с одним крупным
журналистом. Я спросил, с кем именно, и он ответил: "С "самим" Аграновским!"
Когда в моем присутствии хорошо говорят об Аграновском, во мне мгновенно
срабатывает комплекс младшего в семье, и потому я всегда, и теперь и прежде,
отношу похвалу на счет отца или брата. Короче, я уточнил: "С Анатолием?"
Сосед ответил: "3ачем? С Валерой!" Я смутился и пробормотал, что впервые
вижу собеседника, но "Валера" - это я. Он страшно возбудился, схватил меня в
могучие объятия, стал тискать и попытался зачем-то поднять с полки, медбрат
с трудом меня отстоял. Сосед требовал, чтобы я внимательней в него
вгляделся, ведь мы вместе спали с ним, как он выразился, "на одних нарах", и
только тогда, действительно вглядевшись, я сообразил: господи, да это же
Вася Блюхер, сын легендарного командарма, и мы в самом деле подружились в
том проклятом приемнике тридцать с лишним лет назад.
Даниловский вал, 22, предварительно созвонившись с новой начальницей,
которая называлась теперь директором. Меня встретила немолодая женщина с
университетским ромбом на лацкане по-мужски скроенного пиджака. Ее, как я
понял с первых же слов нашей беседы, более всего волновали причины, по
которым дети оказывались безнадзорными. К концу разговора она вдруг
спросила, может ли задать мне "личный" вопрос. "Разумеется", - сказал я.
"Простите меня, пожалуйста, - начала она, - Фаня Аграновская имеет к вам
какое-нибудь отношение?" - "Это моя покойная мама", - ответил я удивленно,
ничего еще не понимая. Тогда она молча вынула из старого своего ридикюля
блеклую фотографию, на которой неведомый мне любитель запечатлел двух
молодых и красивых женщин. На фоне серой стены, вероятно, прогулочного
дворика. В одинаковых полосатых одеждах. Одна была моей мамой, другая -
собеседницей.
подождал немного и сделал официальный запрос в дирекцию универмага "Маяк".
Но прежде чем мне ответили, пришло письмо от Галины. Девушка сообщала
каким-то совершенно отстраненным текстом, лишенным эмоций, что Борис,
оказавшись на операционном столе, прожил после резекции левой почки около
недели. Его похоронили в Калининграде.
назад его перевели куда-то в Подмосковье, а на месте "холодного дома" полным
ходом идут реставрационные работы: началось восстановление Даниловского
монастыря.
рассказал ее не столь академично, как того требовали обстоятельства, но что
поделаешь - рассказчик тоже человек.
детях): это общеизвестно. Но у каждой династии, будь то Ойстрахи,
Дыховичные, Бальзаки, Дунаевские, Пьехи, Штраусы (еще неизвестно, на ком
природа решила отдохнуть) - нет конца перечислению примеров, опровергающих
этот тезис, причем не только в искусстве и литературе. Оставим распри и
перейдем к реалиям.
случай полнейшего родственного согласия и доброжелательства. Природа на сей
раз предпочла сделать новый и благородный "ход" фигурами на шахматном поле.
Насколько удачно, судите сами.
же опубликован в "Известиях". Перестроечный "Огонек" вспомнил в 1988 году
эту работу и предложил написать к ней послесловие Н.П. Шмелеву.
я - литературой. Он уже совсем старый еврей, я еще молодой человек. Вся его
жизнь в прошлом, моя - в будущем. Он - философ, я - реалист. Он -
"внепартийный аполитик", я - коммунист. Он грамоту едва знает и имеет
"швистящее произношение", а я воспитался на классиках. Одним словом,
сплошные контрасты. Но если бы вы знали, какие мы с ним друзья!
мне друг.
завтра в макушку. Я тоже имел убеждение: хотел в Палестину. Сорок лет хотел
только в Палестину, но пришла революция, по всей стране подул ветер, и я не
попал в Палестину. Вот вам ваши убеждения. Вы еще совсем молодой человек,
чтобы так говорить...
беседуем. Как хорошо с другом, даже в Бобровицах! Дынькин излагает свой
взгляд на нэп. Он давно уже обещал поговорить со мной на эту тему.
тоже, ибо и дурак может высказать разумное слово". Так слушай-те головой и,
выбравши интересующих слов моей мысли, передайте гласности.
считаю нелишним объяснить историю нашего знакомства. Шая Дынькин попал
как-то на собрание торговцев при товарной бирже уездного городка. По
простоте душевной он смешал собрание с синагогой и выступил с чересчур
резкой по тому времени и по обычаям того города критикой налогового
аппарата. Дынькин сказал:
история. Наблюдается упадок в торговле. Я над этим раздумываюсь и думаю, что
следует над этим подзадуматься всем, не засорен ли в этом аппарате
какой-либо гвинт, что ввиду того торгово-промышленный аппарат начал плохо
работать. И я говорю: этот гвинт надо прочистить, поправить, а потом
помазать, и будет все хорошо. Какой же этот гвинт? Наверное, налоговый, на
который упирается весь упомянутый аппарат, если я не ошибаюсь, а если
ошибаюсь, то извиняюсь.
Дынькин попал под суд. Тут-то я и познакомился с Шаей Дынькиным. Он
обратился ко мне с письмом, я еще кое-куда - и Дынькина оставили в покое. С
тех пор я стал искренним другом Дынькина.
Билан на своем осле и выехал на пустопорожнее место. Стоит осел и не знает,
куда завернуть. А Билан взял палку и бьет осла. "За что ты меня бьешь? -
заплакал осел. - Я тебе верно служил". "Если бы у меня була сашка, - ответил
Билан, - я б тебе зарубал". Фининспектор Еремин - что тот Билан, а я - что
тот осел. Я хотел помочь хозяину и найти верную дорогу, а Еремин, если бы у
него была "сашка", он бы "мине зарубал".
что скоро все поймут, и тогда некультурный народ Советской Рассеи выпередит
и протерет дорогу всему надземному миру, и мы достигнем задуманную цель
дальновидного нашего великого вождя покойного Владимира Ильича. С
Нортон Андрэ
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Шидловский Дмитрий
Суворов Виктор
Каргалов Вадим