Чтение 23–й страницы книги ~325000 франков~

- Ты думаешь?

- Попробуй.

Брессанец переключил передачу и поехал с меньшим напряжением. На первом
же повороте Бюзар обошел его и остановился, поджидая своего товарища.

- На вираже ты должен был переключить на малую передачу.

- А разве у тебя не та же передача, что у меня? - спросил брессанец.

- Нет, сейчас меньше, ты же видишь, что я верчу педали с большим
напряжением, чем ты.

- Я сильнее тебя, - сказал брессанец.

- Конечно, - согласился Бюзар. - Но я лучше знаю велосипед.

Так, болтая, они поднимались к перевалу, а в пятистах метрах от него
сделали рывок, и Бюзар пришел первым благодаря своей сноровке.

Они уселись у подножия креста.

- На первом моем велосипеде не было переключателя скоростей, -
рассказывал брессанец.

- Сколько тебе было лет?

- Это было в феврале этого года.

- А прежде ты никогда не ездил?

- Нет.

- Ты чемпион.

- Верно... Знаешь, пожалуй, мне больше нравятся велосипеды без
переключателей. Все эти передачи сбивают меня с толку.

- А у твоего первого велосипеда сколько было зубьев на задней шестерне?

- Шестнадцать.

- И на нем ты одолел перевал Фосий?

- Да.

- Ты чемпион из чемпионов!

- Ты прав, - согласился брессанец.

- Если бы ко всему еще ты умел как следует пользоваться своим
велосипедом, ты бы стал чемпионом чемпионов из чемпионов.

Бюзар перевернул велосипед и принялся объяснять принцип устройства
переключателя скоростей и какие нужно выбирать передачи в зависимости от
подъема, от спуска, от ветра, от того как проходишь вираж - срезая или
нет, а также исходя из тактики противника и учитывая свой запас сил.

- А в общем бесспорных правил нет, - сказал Бюзар. - От слишком многих
вещей это зависит. Правда, кое-кто тебе скажет, что существуют бесспорные
правила. По-моему, это не совсем так. Хороший гонщик, кроме всего, должен
чувствовать, в какой момент ему следует переключить передачу и какую
именно выбрать. Но если даже в тебе развит инстинкт, все равно ты прежде
всего должен знать...

Брессанец задавал вопросы, повторял ответы. Ему захотелось сразу же
применить на практике вновь приобретенные знания, и он предложил
спуститься в Клюзо, а на обратном пути проделать подъем с тринадцатью
поворотами. Но было уже поздно. Солнце скрылось за горами.

- Ничего, поднимемся при свете фонарей.

- Никто не устраивает гонок при фонарях.

- Прошлой зимой я тренировался при фонарях.

- Ну ты же чемпион из чемпионов, - повторил Бюзар.

Но все же он настоял на немедленном возвращении в Бионну. К чему ему
тренироваться, раз он больше никогда не будет участвовать в гонках?

Спускались они медленно, чтобы растянуть удовольствие.

"Собственно говоря, почему это я больше никогда не буду участвовать в
гонках?" - спросил себя Бюзар.

Ему пришло в голову, что работа в снэк-баре не помешает ему остаться
гонщиком-любителем. И что есть даже возможность перейти в категорию
"независимых", промежуточную между любителями и профессионалами; Робик,
Антонен, Роллан и Дарригад начинали свою спортивную карьеру
"независимыми". И что, пожалуй, для "независимого" должность управляющего
самая подходящая. И что Мари-Жанна - женщина с головой и сможет управлять
заведением, пока он будет на тренировках.

Бюзар почувствовал такую же радость, как в тот день, когда нашел способ
заработать триста двадцать пять тысяч, необходимых, чтобы заполучить
Мари-Жанну и снэк-бар.

С тех пор, как он стоял у пресса, у него было время, даже слишком много
времени, во всех подробностях представлять себе будущее. И картина
близкого счастья потускнела, подобно контактам старого аккумулятора,
покрывшимся окисью. Ток перестал проходить. Честно говоря, снэк-бар -
самый обычный ресторан. Управлять им - это работа. "Кадиллак", "остен" или
"мерседес" - это всего-навсего автомобили. Утренний завтрак в постели -
это чашка шоколада с рогаликами. Деньги - это деньги. Мари-Жанна - просто
женщина.

Последние недели его воодушевляла только одна мысль: разделаться
наконец с прессом, с четырехчасовой сменой, с трехсменной работой,
дождаться сто восемьдесят седьмого дня. В цеху каждый рабочий прикалывает
на стенке рядом со своей машиной изображение того, чем он увлекается, или
чем, как кажется ему, он увлекается, или хочет увлекаться. У большинства
на стенке висит фотография какой-нибудь красотки, чаще всего
Лоллобриджиды. Но из стыдливости люди часто немножко кривят душой. За
Лоллобриджидой может на самом деле скрываться какая-нибудь худенькая
девушка, чье имя не решаются называть даже самому себе, так что
скульптурные формы Лоллобриджиды напоминают о той, у которой их нет.
Другие вешают снимок мотоциклетки или мотороллера, взятый из каталога;
Бюзар прикрепил вырезанную из календаря полоску начиная с 16 мая, где были
целиком июнь, июль, август, сентябрь, октябрь и часть ноября - до
воскресенья 18-го. Ежедневно он вычеркивал по одному дню.

Мысль, что он сможет принимать участие в гонках, и даже еще лучше, чем
раньше, как "независимый", придала смысл тем тринадцати дням, которые
осталось ему пробыть у пресса. Почему он не подумал об этом раньше? Из-за
Мари-Жанны, она не хотела, чтобы он сделал карьеру велогонщика. И вот,
выбрав снэк-бар, он отказался от спортивной славы. Но как же он не
вспомнил, что у него останется возможность выступать в категории
"независимых"? А как же до 1873 года никому не приходило в голову, что
можно сохранять равновесие на двух движущихся колесах? Но Бюзар отказался
размышлять над природой изобретений.

- Рванем? - предложил он и помчался вниз, но у Бионны брессанец его
опередил, и на этот раз не только потому, что был сильнее: он впервые стал
разумно пользоваться переключателем скоростей. Стемнело. Мари-Жанна
вышивала при свете свисавшей с потолка лампы с грузом, которую она могла
опустить или поднять, в зависимости от того, насколько тонка была работа.

Мари-Жанна угостила молодых людей пьяными вишнями. Вернулась с фабрики
ее мать и сказала:

- Вам не везет. Профсоюз только что принял решение объявить
забастовку... Сейчас заказов маловато, и старик Морель не собирается
уступать... это может продлиться до бесконечности, как в сорок седьмом
году. Мы тогда бастовали девять недель... Свадьбу придется отложить.

- Я должен внести задаток до двадцатого ноября, - проговорил Бюзар.

Он заплатил триста семьдесят пять тысяч наличными при подписании
контракта и выдал вексель сроком до 20 ноября. Ему до того не хотелось
затягивать свое пребывание у пресса, что он отказался продлить срок
векселя до 31 декабря, как предлагал владелец снэк-бара.

- Вы с ним договоритесь, в таких случаях всегда дают отсрочку, -
утешала его мать.

- А если он откажется отсрочить? - спросил Бюзар.

Никто не ответил.

- До чего же все это нелепо! - воскликнул Бюзар. - Мне оставалось
только тринадцать дней. А почему они объявили забастовку?

- Ты же знаешь, - ответила мать Мари-Жанны. - Новая система охлаждения
увеличивает производительность на пятьдесят процентов. Морель сам прибавил
десять франков в час, Профсоюз требует двадцать франков.

Бюзар повернулся к Мари-Жанне.

- Какое мне до этого дело? Ведь я-то не останусь на фабрике...

Мари-Жанна продолжала вышивать. На лице ее ничего нельзя было прочесть.

Бюзар обратился к ее матери:

- Даже если Морель и пойдет на эту надбавку, я не выиграю ни одного
дня.

- Ты уходишь, а другие-то остаются, - сказала мать.

Бюзар снова обратился к Мари-Жанне.

- Но я-то ухожу. Забастовка там или нет, я все равно буду продолжать
работать, пока не кончится мой срок. А потом смоюсь.

Мари-Жанна подняла голову.

- Так нельзя, - сказала она.

- Почему это нельзя?

- Ты сам прекрасно знаешь, что так нельзя поступать.

Бюзар не ответил. Он сел у стола, напротив Мари-Жанны, и обхватил
голову руками.

- Почему нельзя? - вмешался брессанец.

- Хватит того, что вы вдвоем выполняете работу троих рабочих, - сухо
сказала Мари-Жанна.

- А если наш заработок нас устраивает, имеем мы право поступать, как
нам вздумается? - проговорил брессанец.

- А если вам заплатят за то, чтобы вы стали шпиками, вы тоже имеете
право поступать, как вздумается, да?

- Не ругай его, - заступилась мать. - Он же крестьянин. Как он может
понять? Ведь он впервые работает на фабрике.

- А я вот никогда не работала на фабрике, - сказала Мари-Жанна, - и
наверняка никогда не буду работать. Но почему-то понимаю.

- Ты другое дело, ты дочь рабочих, - ответила мать.

- Мои родители тоже рабочие, - проговорил Бюзар. - И все равно я пойду
на фабрику, будет забастовка или нет, до тех пор, пока не отработаю свой
срок. А потом уеду.