предостерегла меня мадам, - обратившись за содействием, вы докажете, что
непригодны для этой работы.
пансионе было три больших классных комнаты, и в самой просторной мне
предстояло встретиться со вторым отделением - более многочисленным,
неугомонным и гораздо менее покорным, чем остальные. Впоследствии, когда я
глубже вникла в дела пансиона, мне иногда приходило в голову, что спокойное,
благовоспитанное и скромное первое отделение подобно (если такое сравнение
допустимо) британской палате лордов, а бойкое, шумное, необузданное второе -
палате общин.
девочками, а взрослыми барышнями. Я знала, что некоторые из них благородного
происхождения (насколько сие возможно в Лабаскуре), и была уверена, что
кое-кто проведал, какое положение я занимаю в пансионе. Ступив на возвышение
(площадку, приподнятую на одну ступеньку над полом), где стояли стол и стул
для учителя, я увидела перед собой множество сверкающих дерзостью глаз и
нахмуренных, но ничуть не порозовевших лиц - все предвещало бурю. Женщины и
девушки Европейского континента резко отличаются от своих, принадлежащих к
тому же кругу, сверстниц с Британских островов: в Англии мне не приходилось
видеть подобных глаз и лиц. Мадам Бек весьма лаконично представила меня,
выплыла из комнаты и оставила меня одну во всем моем великолепии.
человеческой души и характера, какие он мне открыл. Именно тогда я начала
понимать, как велико различие между образом идеальной jeune fille*,
создаваемым прозаиком или поэтом, и реально существующей "jeune fille".
решили не допустить, чтобы их учила английскому какая-то bonne d'enfants*.
Они отлично помнили, как им удавалось избавляться от неугодных учителей, и
великолепно знали, что мадам в любую минуту выбросит всякого учителя,
которого невзлюбили в школе, что она никогда не поможет подчиненному со
слабым характером сохранить место, и, если у кого не хватит сил бороться или
умения настоять на своем, тот погиб. И взглянув на мисс Сноу, они сразу
уверились, что победа над ней будет легкой.
перешептыванием, которые вскоре перешли в глухой шум и фырканье, а когда к
ним присоединились сидящие сзади, гул усилился. Этот нарастающий бунт
шестидесяти против одной становился невыносимым особенно потому, что я и так
еще плохо владела французским языком, а уж в состоянии столь сильного
нервного напряжения мне пришлось совсем худо.
вероятно, удалось заставить их выслушать меня: во-первых, хотя я выглядела,
не стану отрицать, жалким созданием и во многих отношениях таковым и была,
природа наградила меня голосом, который, стоит мне заговорить с волнением
или глубоким чувством, принуждает людей внимать ему; во-вторых, хотя в
обычных обстоятельствах речь моя течет не широким потоком, а тоненьким
ручейком, оказавшись в обстановке, насыщенной бунтарским духом, по-английски
я смогла бы внятно произнести веские слова, которые заклеймили бы их
поведение по заслугам; а затем, приправив сарказм презрительной горечью к
зачинщицам и легкой насмешкой над их более слабыми, но менее бессовестными
последовательницами, можно было бы обуздать это дикое стадо и в какой-то
мере укротить его. Но сейчас мне оставалось только подойти к Бланш
(мадемуазель де Мельси, юной баронессе) - самой старшей, высокой, красивой и
самой испорченной из всех, остановиться перед ее партой, взять тетрадь,
вернуться к своему столу, неспешно прочесть сочинение, которое оказалось
очень глупым, и на глазах всего класса столь же неторопливо разорвать надвое
усеянные кляксами страницы.
Лишь одна девица, в самом заднем ряду, продолжала бесчинствовать. Я
внимательно вгляделась в нее: бледное лицо, иссиня-черные волосы, широкие
выразительные брови, резкие черты лица и темные, мятежные, мрачные глаза. Я
заметила, что она сидит около небольшой двери, которая, как я знала, ведет в
маленький чулан, где хранились книги. Ученица встала, дабы получить большую
свободу действий. Я в уме прикинула ее рост и силы - она была высокой и
выглядела гибкой и крепкой, - но поскольку я вознамерилась провести
неожиданное нападение и мгновенную схватку, можно было рассчитывать на
успех.
только была способна, короче говоря, ayant l'air de rien* я легонько
толкнула дверь и обнаружила, что она не заперта. Тогда я внезапно и резко
подтолкнула ученицу, и в тот же миг она оказалась в чулане, дверь заперта,
ключ у меня в кармане.
выяснилось, боялись и ненавидели все соученицы, поэтому свершенный мною
скорый, но правый суд снискал общее одобрение и всем присутствующим в душе
было приятно наблюдать эту сцену. На секунду они все притихли, затем улыбки,
именно улыбки, а не смех, прошли по рядам, и, когда я степенно и невозмутимо
вернулась на место, вежливо попросила тишины и как ни в чем не бывало начала
диктовать, перья мирно заскрипели по бумаге, и остаток урока прошел в
спокойном труде.
измученная, вышла из класса. - Ca ira**, - добавила она. Оказалось, что она
все время подслушивала под дверью и подсматривала в глазок.
французской революции.
языка. Мадам повысила мне жалованье, но и при этом за полцены выжимала из
меня втрое больше работы, чем из мистера Уилсона.
приходилось не только учить других, но и усердно учиться самой, у меня не
оставалось почти ни одной свободной минуты. Мне это было приятно, ибо я
чувствовала, что не ржавею в стоячем болоте, а двигаюсь вперед,
совершенствую свои способности, оттачиваю их повседневной работой. Передо
мною явно открывались широкие возможности приобрести жизненный опыт в доселе
неведомой мне сфере. Виллет - космополитический город, и в нашей школе
учились девочки почти из всех стран Европы, принадлежавшие к самым разным
слоям общества.
равенство, поэтому юная графиня и юная мещанка сидели за партой пансиона
мадам Бек рядом. По внешнему виду далеко не всегда можно было определить,
кто из них благородного, а кто плебейского происхождения, разве что мещанка
зачастую держалась более искренне и учтиво, а дворянка превосходила ее в
умении тонко сочетать высокомерие с хитростью. В последней обычно текла
беспокойная французская кровь, смешанная с водянистой флегмой, и я с
сожалением должна признать, что действие этой бодрящей жидкости проявлялось
главным образом в плавности, с которой с языка соскальзывали льстивые и
лживые слова, а также в легкой и оживленной, но совершенно бессердечной и
неискренней манере себя вести.
Лабаскура тоже по-своему прибегали ко лжи, но делали они это так
простодушно, что мало кого могли обмануть. В случае необходимости они лгали
с беззаботной легкостью, не ощущая угрызений совести. Никого в доме мадам
Бек, начиная от судомойки и кончая самой директрисой, ложь не приводила в
смущение, они считали ее пустяком: конечно, лживость - не добродетель, но -
самый простительный из всех человеческих недостатков. "J'ai menti plusieurs
fois"*, - раз в месяц повторяли все они на исповеди, а священник невозмутимо
выслушивал их и без колебаний отпускал грехи. Зато пропустить мессу или не
прочесть заданную главу из романа считалось преступлением, которое
непременно влекло за собой выговор и наказание.
чреваты для меня, я чувствовала себя в новом для меня мире прекрасно. После
нескольких первых тяжких уроков, которые я давала как бы над кратером
вулкана, гудевшего у меня под ногами и выбрасывавшего искры и раскаленные
пары мне в лицо, вулканическая деятельность моих подопечных начала
ослабевать. Я склонна была поверить в успех: мне не хотелось думать, что
моим первым попыткам преуспеть помешают распущенная недоброжелательность и
безудержное непослушание. По ночам я долго лежала без сна, размышляя, как
Шилова Юлия
Белов Вольф
Херберт Фрэнк
Буркатовский Сергей
Посняков Андрей
Мацумото Сэйте