что все эти молитвы, обращенные к Богу, есть кликушество и мракобесие, что
только научный коммунизм и вера во всемогущество товарища Сталина могут
спасти страну и народ, вбивали Колю Рындина в еще большее опустошение, в
бесчувственность. Он согласно кивал головой товарищу капитану, поддакивал,
но слова Мельникова -- не его собственные слова, казенные слова, засаленные,
пустопорожние, в уставе и в газетах вычитанные, -- не достигали сознания
красноармейца. Поначалу споривший с многоумным человеком, обвинявшим
старообрядца в отсталости, толковавший капитану о том, что старая вера есть
истинная вера, все остальное -- бесовское наваждение, что лишь там, в лесу,
сохранились еще истину знающие, ход жизни и небесных сил ведающие чистые
люди, что сам он и его семья, как и многие старообрядческие семьи, давно
вышедшие с Амыла, Казыра, Большого и Малого Абакана да и с других таежных
рек и спустившиеся с гор, обмирщились, записавшись в колхоз, соединясь с
деревенскими пролетарьями, вовсе испоганились, но даже в сношении с самим
диаволом они не вовсе еще погрязли в грехах, многие, многие в миру диавола в
себя запустили, до безверья дойдя, сами себе подписали приговор на вечные
муки, и вот глядите, чем это кончилось, иначе и не могло кончиться, --
страшной казармой, озверением, -- ныне он вот, Коля Рындин, и пытается
вспоминать, Бога попросить о милости к служивым, но Тот не допускает его
молитву до высоты небесной, карает его вместе со всеми ребятами невиданной
карой, голодью, вшами, скопищем людей, превращенных в животных. Так это еще
не все. Не все. На этом Он, Милостивец, не остановится, как совершенно верно
сказано в Божьем Писании, бросит еще всех в геенну огненную, и комиссаров не
забудет, их-то, главных смутителей-безбожников, пожалуй что, погонит в ад
первой колонной, первым строем, сымет с их красные галифе да накаленными
прутьями пороть по жопе примется. И поделом, и поделом -- не колебайте
воздуху, не сбивайте народ с панталыку, не поганьте веру и чистое имя
Господне.
убеждения, понял замполит, что всего его марксистского образования,
атеистического лепету, всей силы не хватит переубедить одного красноармейца
Рындина, не может он повернуть его лицом к коммунистическим идеалам. Что же
тогда думать про весь народ, на его упования, а все кругом одно и то же,
одно и то же: партия -- Сталин -- партия...
своих, не толкуйте им о своем Боге. Это, уверяю вас, глубокое и вредное
заблуждение. Бога нет.
не обманывала никого, не врала никому, всем помогала, знала много молитв и
древних стихир, дак вот ей бы комиссаром-то, духовником-то быть, а не вам.
Знаете, какую стихиру она часто повторяла?
Мельников.
теперь отмолиться... А стихира та будто бы занесена в Сибирь на древних
складнях оконниками.
оконце на восход и на закат солнца, молятся светилу, звезде, дереву, зверю,
птахе малой. Икон оне с собой из Расеи не приносили, только складни со
стихирами. И на одной стихире, баушка Секлетинья сказывала, писано было, что
все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и
убиты.
отсталость, Господи!
тяжкий грех, Господь вас накажет за пустословие, за омман.
шапку и утратившим большевистскую страсть, угасшим голосом увещевал:
могут привлечь за антипартийную пропаганду к ответственности. Обещаете?
заблудший вы человек, хотя по сердцу навроде бы добрый. Вам бы в церкву
сходить, отмолить бы себя...
ездил с баушкой Секлетиньей из Верхнего Кужебара в Нижний Кужебар к тетке в
гости. Теткин муж на Сретенье как раз свинью заколол, и тетка нажарила
картошки со свежей убоиной в семейной сковородище. Мужики пиво домашнее
пили, потом на вино перешли, капустой, огурцами, груздями и рыбой
закусывали. Коля допхался до картошки со свежатиной и налопался же-е! Но
сковородища что ушат, Коля в силу и тело еще не вошел, жаренину не одолел,
съел картошек всего с половину сковороды и шибко страдал ныне: почему он не
доел жареную картошку, со дна и по бокам сковороды запекшуюся, хрустящую,
нежным жиром пропитавшуюся? Зачем, зачем вот он ее, картошку-то, дурак
такой, тогда оставил?
Рындин изо дня в день, из вечера в вечер повторял и повторял рассказ о
жареной картошке. Слушая его, и другие бойцы вспоминали о еде: как, чего,
когда и где они ели. Жизнь этих людей в большинстве была убога, унизительна,
нища, состояла из стояния в очередях, получения пайков, талонов да еще из
борьбы за урожай, который тут же изымался в пользу общества. Поведать о
чем-то занятном, редкостном ребята не могли, выдумывать не умели, поэтому
просили Васконяна рассказать о его роскошной жизни, и он охотно повествовал
о себе, о еде, какую имел: "Кекс и пастивка, тогт "Наполеон", кагтофель фги,
гыба с польским соусом, шашвык с подпочечной баганиной..."
не повествовал больше про жареную картошку, и Васконян засыпал на полуслове.
Коля Рындин плачет ночами, громко втягивая казарменный тухлый воздух
носищем, ежится от страха надвигающейся беды. Соседи по нарам, слыша тот
плач угасающего богатыря, утыкались в шинели, грызли сукно. Васконян иной
раз двигался ближе к Коле, нашаривал его в потемках рукой, гладил по шинели:
пегемениться.
Рындин. -- Смеются все. Комедь имя.
облегченье?
Попцова пгостить не может.
Рындиным на полевых занятиях, отчего старообрядец путался еще больше, не мог
исполнить точно повороты направо и налево. Ему кричали: "Сено-солома!" С
сеном-соломой старообрядец разбирался скорее, команды воспринимал
доходчивей. Еще большее удовольствие ребята получали, когда младший
лейтенант Щусь учил Колю Рындина встречному штыковому бою.
на себя. Коля Рындин, открыв рот, растерянно внимал. -- Фашист идет в атаку.
Если ты его не убьешь, он убьет тебя. Н-ну!
Шумно дыша, раздувая ноздри, Коля Рындин несмело двигался на командира с
макетом винтовки, в его руках выглядевшей лучинкой. Шаг красноармейца
замедлялся, бесстрашие слабело, он останавливался, в бессилии опускал свою
винтовку.
тобою. Я жа вижу, свой ты, русскай, советскай афыцер.
друга встретил ты", -- припоминал кто-то из веселых изгальников стих из
школьного учебника.
пытался разозлить Колю Рындина, но тот никак не мог поднять в себе злобы, и,
глядя на совсем обессилевшего, истощавшего великана, командир уныло говорил:
Петьки Мусикова, живо говорящий: а я что, рыжий, что ли?.. -- отпускал и его
да и Васконяна заодно, поясняя бойцам свою слабость, чтобы строй не портили:
-- Перехватят у штаба, сами знаете...
какие-то чины -- что за строй? Что за чучела волокутся в хвосте войска? В
боевом подразделении Советской Армии разве допустимо такое? И непременно
заставляли маршировать допоздна, добиваясь единства шага, монолитности
строя. Ругались же потом изнуренные, перемерзшие парни, кляли навязавшихся
на первую роту орясин, начинали их поталкивать, кулаками тыкать в спину.
Стоило Коле Рындину тряхнуться -- и, считай, полторы этой мелкоты сшиб бы,
но он покорно гнулся под тычками. Булдакова бы вон, филона, ширяли, так тот
сам кого угодно зашибет либо толкнет так, что весь строй с ног повалится.
занятий, по-черному, злобно завидовали, зная, что в казарме они не усидят,
что тот же Булдаков начнет смекать насчет провианта. Коля Рындин и Ашот
Васконян на стройке стружек и щепок соберут, печку растопят, картошки
напекут, может, и супец спроворят. Булдаков по добыче провианта такой дока,
Акунин Борис
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Прозоров Александр