Чтение 23–й страницы книги ~Большая руда~

В тот день, когда серый почтовый вездеход-"фургон" увозил Пронякина в
прозекторскую белгородской больницы, в тот день пошла наконец большая руда.
Ближе к рассвету подул сильный восточный ветер, который подсушил глину
и разогнал облака. Ранним утром показалось солнце, впервые за эти дни
предосенних дождей оно заискрилось в огромных лужах, подернутых мельчайшей
рябью, и склоны карьера покрылись толстой потрескавшейся корой. К забою, где
работал Антон, приползли еще четыре экскаватора, которые два часа кряду,
наступая, расширяли пятачок открытого рудного тела. Шпур, заведенный на
глубину в пять метров, выбросил взрывом чистую руду.
Тогда в карьер по бетонке, старательно расчищенной бульдозерами,
спустилась первая смена самосвалов. А еще через полчаса первая машина -
самосвал Мацуева - показалась в выездной траншее. За ним шли Косичкин,
Меняйло, Выхристюк, Федька Маковозов и водители других бригад, которые пока
оставили вскрышу и перешли на вывоз руды. Их провожали глазами тысячи
жителей поселка, облепивших берега и склоны карьера, крыши экскаваторов и
фермы кранов. Маленький самодеятельный оркестр ударил во всю мощь молодецких
легких, и на радиаторы первых машин посыпались охапки цветов.
Выехав из траншеи, Мацуев по привычке повернул было к отвалу, но ему со
смехом указали новый путь сотни людей, стоявших шпалерами вдоль шоссе. И
машины повернули к лесу, за которым высились корпуса дробильной фабрики. В
одиннадцать часов была разрезана ленточка, и загрохотала щековая дробилка.
Шла большая руда, брызнувшая фонтаном из вспоротой вены земли. Она
переполняла ковши экскаватора и кузова машин и неслась, летела по шоссе
бесконечной вереницей ревущих самосвалов. С двух сторон подъезжали они к
опускному колодцу, упираясь колесами в деревянный брус и поднимая кузова, и
руда, разом дрогнув, срывалась и падала, падала в разверстое жерло бункера.
Она высекала искры из стальной обшивки, и в темной глубине медленно
подскакивали многопудовые глыбы, прежде чем улечься на зубья транспортеров.
Солнце, пробиваясь в щели навеса, сияло на оловянных медведях, и
кузова, испачканные бурой пылью, горели, будто кованные из червонной меди.
Шла большая руда, и где-то внизу, на глубине в десять метров, попадала
в щековую дробилку, которая с хрустом размалывала и перетирала многопудовые
глыбы, двигая справа налево гигантскими челюстями. Оттуда, из темной пыльной
глубины подземелья, резиновая лента, похлестывая на катках, несла ее наверх,
на галерею, откуда она должна была трижды низринуться в конусные дробилки и
трижды подняться снова, чтобы в последний раз просеяться мелкой бурой крупой
в подставленную платформу эшелона.
А в четыре часа пополудни паровоз, украшенный цветами и кленовыми
ветками, дал торжествующе-долгий гудок и потащил первые двенадцать вагонов
лозненской синьки. Люди шли за ними вдоль полотна, а потом и по шпалам, и
бросали цветы и ветви, расставаясь с вагонами, пропадавшими за поворотом в
лесу.
Впереди толпы шел молодой и высокий парень в бостоновом пиджачке
внакидку, в кепке, надетой козырьком назад, и пел, выкрикивая слова, нещадно
мучая струны покоробившейся гитары на лбу и на шее у него, напрягаясь,
багровели жилы:

Двери славы! Ах вы, дверцы узкие...
Но как ни были бы вы узки,
Все равно войдем мы все, кто в Курске,
Ах, добыва-ал железные куски!..

Девчата висли у него на локтях и подпевали, смешливо заглядывая ему в
лицо:

А судьба моя -
Судьба завидная.
Притянула меня
Земля магнитная!..

Маленький паровоз непрестанно гудел утробным басом и мчал руду в
южнорусскую степь, мимо тенистых рощ, перелесков и хуторов, мимо полей,
речек и лугов с задумчивыми коровами и собаками, подбегавшими к насыпи с
бесшумным лаем, мимо шлагбаумов и дорог с пыльными навьюченными машинами и
девчат, спевающих песни в деревнях, настоянных предвечерним покоем.
Шла большая руда, и шофер, который вез Пронякина в прозекторскую
белгородской больницы, очень торопился. Он должен был сдать тело, а потом
еще заехать на фильмобазу и заполучить картину поновее, пока не расхватали
другие рудники и заводы. А дорога была вся в рытвинах и величавых лужах,
обыкновенная "грунтовая средней проходимости". Иногда машина застревала в
грязи, и тогда он вылезал, брал лопату и, стараясь не глядеть в кузов,
швырял под колеса подсохшую землю с обочины. При этом ругался он почти
шепотом.
На повороте к Симферопольскому шоссе ему повстречалась старая кофейная
"Победа" с шахматным ободком, тяжко переваливающаяся с боку на бок. Они
поравнялись и стали дверца к дверце.
- Друг, - сказал водитель такси в фуражке с "крабом". - Лозненский
рудник знаешь?
- Сам оттуда.
- А далеко ли?
- Гляди прямо, - сказал водитель "фургона", не оборачиваясь. -
Деревушку на горушке видишь? С церковью.
- Ну?
- Ну так это Лозня. До нее по-человечески восемь, а по спидометру все
пятнадцать. Чуешь? А до рудника еще семь. Там покажут добрые люди. Четыре
кирпичных блока, десять бараков, остальное - "шанхай". Это и есть
Рудногорск.
- Дорожка, значит, того?..
- Скатерть! - сказал водитель "фургона". - Обрати внимание на мои
борта.
В машине сидела женщина. Сквозь стекло ему видно было, что она едет с
вещами и что ей тесно среди этих вещей.
Женщина опустила стекло и выглянула. Она была красива бойкой красотой
парикмахерш и продавщиц. Но если бы он посмотрел внимательнее, он бы заметил
усталость в ее глазах и морщинки вокруг чуть припухших губ, какие бывают у
добрых женщин.
- На работу? - спросил водитель "фургона". Женщина ему нравилась. Он с
удовольствием сел бы на место водителя такси и уступил бы ему свое место.
- Да еще не знаю, - сказала женщина. - Пока к мужу. Он у вас на "МАЗе"
работает.
- К мужу? - спросил водитель "фургона". - Тогда другое дело. Везет же
кому-то!
Он совсем не хотел ей польстить, он просто очень хотел работать на
самосвале. Но женщина кокетливо улыбнулась и тронула рукой мелко завитые
волосы.
- Праздничек сегодня у вас? - спросил водитель такси. - По радио-то
нынче объявляли.
- Ага, праздничек. - Он, не отрываясь, глядел на женщину. Она опять
улыбнулась ему.
- Шумят небось? - спросил водитель такси. - Гуляют?
Водитель "фургона" пожал плечами, холодно заметил:
- Кто и погуляет...
И отпустил педаль сцепления. Шла большая руда, и он торопился и не
хотел вдаваться в подробности.

11

Подробностей этой истории не было и в газете, которая как раз поспела к
митингу. На первой полосе был помещен большой снимок бригады. Они улыбались.
И Пронякин улыбался тоже. Но он улыбался другой улыбкой и был неловко
подверстан к плечу Мацуева, потому что клише пришлось изготовить со старой
фотографии Пронякина, которую Антон разыскал в его тумбочке. На этой
фотографии он был в новой шляпе, которую, конечно, отрезали, а вместо нее
подретушировали прическу, отчего он и вышел на снимке жгучим брюнетом. Этот
номер хранится у многих в Рудногорске, и очень юный брюнет в модном
галстуке, с папироской в углу рта, странно выделяется среди комбинезонов и
ватников.
И мало кто помнит его таким, каким он был в тот сентябрьский ветреный
день, когда он стоял на поверхности земли, над чашей карьера.

1961

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Эта повесть написана 29-летним автором в лучшую пору "оттепели"
перечитывая ее сейчас совсем другими глазами, я не нахожу, что в ней
поправить, обогатить последующим опытом запечатленная в ней иллюзия
времени, на мой взгляд, не менее ценна и поучительна, нежели мудрость
позднейшего отрезвления.
"Через двадцать лет никто за здорово живешь не станет ломать себе шею",
- так говорит один из персонажей, подводя итог жизни и смерти Пронякина. И,
подумав, добавляет: "А впрочем, черт его знает..."
Двадцать четыре года спустя я точно знаю - не станут.
Участь Пронякина тогда представлялась отчасти и жалкой: ну можно ли
ставить голову на кон ради ковша руды, пусть даже и самой богатой в мире,
пусть даже и первой на всей Курской Аномалии? И отчего с такой страстью