этой целью в Москву были стянуты дополнительные силы КГБ и МВД. Было усилено
милицейское патрулирование и объявлена готовность номер один в
Кантемировской и Таманской дивизиях. И все эти усилия оказались совершенно
напрасны. Народ, еще недавно поголовно обожавший товарища Сталина,
откликнулся на проведенную акцию полным и равнодушным молчанием. Ему это
было, как говорилось в самом народе, до фени. И чего ждать от народа, когда
даже партийные вожди от высших рангов до низших, которые еще недавно
превозносили Сталина до небес, клялись ему в вечной любви и верности,
обещали жизнь за него отдать, как только подвернется малейшая необходимость
или возможность, тут же стали торопливо снимать портреты своего любимца,
убирать с книжных полок и выкидывать на помойку тома его сочинений,
освобождая место для уже растущего собрания сочинений Никиты Сергеевича
Хрущева, "нашего дорогого и любимого".
острова Свободы, как тогда называли Кубу. Марат, окончив Институт
международных отношений, был направлен туда помощником пресс-атташе в
советском посольстве. В своем первом письме он без лишних подробностей писал
о своей новой жизни, о невыносимой жаре, о местных обычаях, сигарах,
напитках, танцах и музыке. Письмо заканчивалось сообщением, что Зоя в
гаванской больнице родила сына, которого молодые родители назвали в честь
покойного отца Андреем. "Мальчик, - писал Марат, - родился большой, четыре с
половиной килограмма, но беспокойный. Ночами не спит и плачет. Отдавать его
в ясли доктор не советует. Пришлось нанять домработницу, которую посольство
оплачивает лишь частично". Но несмотря на скромную зарплату и большие
расходы, Марат надеялся скопить денег на "Волгу" и на дом в деревне, поэтому
отказывать себе приходится буквально во всем.
Аглая, посмотрев на фотографию, положила ее в ящик письменного стола и
написала в ответ, что проклинает Дору Лазуркину и ее слушателей. Она,
конечно, имела в виду Хрущева и всех участников съезда КПСС, но, считаясь с
вероятной перлюстрацией, ограничилась словом "слушателей". Слушателей, не
проявивших принципиальности и единогласно одобривших навязанные сверху
решения, включая, как она намекнула, "разрушение того, что не ими было
построено". Стараясь упрятать свои главные мысли в подтекст, Аглая выражала
возмущение современными вандалами и разрушителями святынь, для которых ничто
не дорого: ни родина, ни народ, ни история, ни люди, которые творили эту
историю. При этом она выразила уверенность, что гробокопатели просчитаются.
Тело великого человека можно зарыть где угодно, но память о нем не
закопаешь. Вооруженная историческим оптимизмом, Аглая обещала сыну, что он
еще доживет до полного и безоговорочного восстановления справедливости,
доживет до того дня, когда, как когда-то предвидел великий вождь, "будет и
на нашей улице праздник".
отправилась на почту.
сыпался беспросветно недели полторы или две, отчего вся природа поблекла,
посерела, набухла и растеклась жидкой кашей по улицам. Грязь под ногами
чавкала мучительно и со вкусом, всасывала в себя Аглаины резиновые сапоги.
Чтобы не остаться босой, приходилось выдирать сапоги из грязи после каждого
шага, подтягивая голенища руками.
вдоль заборов и заборчиков и вдруг увидела трактор ЧТЗ, который, утопая по
радиатор в грязи и натужно урча, плыл ей навстречу и волок за собой на тросу
крупногабаритный продолговатый предмет, показавшийся Аглае поначалу бревном.
Но присмотревшись, она разглядела на одном конце бревна носок сапога, а на
другом - нос, ус и козырек фуражки, торчавшие крайне нелепо.
чувством, Аглая сумела обогнать трактор, выскочила на середину улицы и, не
обращая внимания на жижу, потекшую в левый сапог через край голенища,
картинно раскинула руки и закричала:
не оказалось в тот момент какого-нибудь ваятеля или живописца, способного
запечатлеть эту незабываемую картину: тупо прущий напролом трактор ЧТЗ и
хрупкая женщина с широко раскинутыми руками, в съехавшем на затылок
капюшоне, с выбившимися из-под него волосами (уже с проседью), в глазах
которой застыла решимость умереть, но не сойти с места. Нет, не было на
месте действия ни скульптора, ни живописца, но был чуть поодаль поэт Серафим
Бутылко с авоськой, полной стеклотары. К тому времени он давно оставил планы
широко прославиться, но еще не потерял надежды на удачный гешефт. А именно:
что удастся ему сдать все шесть бутылок из-под жигулевского пива и приемщица
не заметит на одном из горлышек маленькую щербинку. Тогда он к имеющимся у
него двум рублям мелочью добавит вырученное, и ему хватит как раз на бутылку
"Кубанской", да еще и на пачку "Памира" и на коробку спичек. План скромный,
но зато рассчитанный до последней копейки и исполнимый. В мешковатом пальто
с заштопанными локтями, цепляясь за штакетник, пробирался поэт к пункту
приема стеклопосуды и увидел Аглаю, вылезшую с раскинутыми руками на
середину дороги. Однако никакого героического жеста в ее порыве не усмотрел,
решил, что баба надумала нанять технику для перевозки дров, о чем надо бы
позаботиться и ему. А может, и усмотрел, но, пребывая в творческом кризисе,
не превратил свое наблюдение в стихи. Во всяком случае каких бы то ни было
упоминаний об этом событии ни в его стихах, ни в дневниковых записях
впоследствии не обнаружилось. Тем более что он вообще никаких дневников не
вел.
кулаки. Трактор остановился. Водитель его Слава Сироткин высунулся из кабины
и, прикрывая лохматую голову от дождя брезентовой рукавицей, поинтересовался
у Аглаи, не из дурдома ли она часом сбежала. Аглая подошла сбоку и, кивая на
волочимое трактором, спросила:
заложенную туда про запас папиросу.
должно, отправят на переплавку. Металл стране ужасно нужон для космоса.
товарищу Сталину. Мы его всем народом возводили. Мы его ставили, когда у
людей не было хлеба и нечем было кормить детей. Мы себе во всем отказали,
чтобы его поставить сюда. А ты его волочишь по грязи, как чушку какую. И не
стыдно тебе?
же этот... ну как... ну, тракторист же. Мне скажут- тащи, я тащу. Не скажут,
пойду в курилку, вот так буду во, - он показал, как он будет курить, - и
никаких вопросов.
да. А я тракторист. Шестьдесят шесть рублей в месяц, ну и подкалымлю, если
кому там вспахать огород или чего. А кого цеплять и тащить, это, мамаша, у
нас бригадир Дубинин решает. Он говорит, допустим, ты, Сироткин, должен это
туда. А я что же скажу? Он мне скажет туда, а я не туда? Что я не это или
чего? Так что, мамуль, подвинься и поедем далее.
Сироткин отпустил рычаги, откинулся назад и расслабился.
тот зашуровал рычагами, трактор двинулся вперед, широко развернулся и
поволок свою чушку в обратную сторону.
странным. Проделав длинный и извилистый путь вместе с волочимым
произведением искусства, он оказался на северной окраине города у ворот
автобазы треста Межколхозстрой. Там Сироткин, оставив Аглаю в работающем
тракторе, бегал и искал своего друга водителя автокрана Сашку Лыкова. Сашки
на месте не оказалось, сказали, что он на вокзале участвует в перевеске
портретов к предстоящей годовщине Октябрьской революции. Там на фронтоне
вокзала висели Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, а теперь остались Маркс и
Ленин. Энгельса убрали ради симметрии.
калякал о том о сем с буфетчицей Антониной. Его отвлекли от буфетчицы,
взяли, поехали теперь уже к дому, где жила Аглая. Впереди шел трактор, за
ним волоклась статуя, за ней двигался автокран. Дотащили статую до окна,
бросили. Сбежались, конечно, жильцы, стали смотреть, что будет. Оказалось,
речь идет о внесении монумента в квартиру Аглаи. Габариты позволяли. У
статуи рост два с половиной метра, а потолки у Аглаи - три метра десять
сантиметров. Сашка как более сообразительный осмотрел рабочее место, сказал:
переверну. Так что вот... Подвантажим, подвируем, поднатужимся и втемяшим.
Если с умом, мамаша, так я тебе даже слона втащу.
представить, но во второй половине того дня чугунный генералиссимус с
помощью автокрана, четырех рук и за четыре бутылки водки был поднят, втащен
через окно и установлен в гостиной Аглаи Ревкиной, в углу между двумя
окнами, из которых одно выходило на юг во двор, а второе смотрело на восток
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Бажанов Олег
Суворов Виктор
Земляной Андрей
Орловский Гай Юлий