которую, прорезая траншеи, выбрасывали лопатами бойцы, - желтоватая
глинистая земля Подмосковья.
выдавала расположение огневых точек, ее следовало тотчас убрать,
расшвырять по полю, но в те Минуты, в волнующей нервной тишине, я смотрел
на нее - на эту землю, на полоски суглинка, - смотрел, навсегда запоминая.
Взбегая по береговому подъему, она - эта дорога, отмеченная телеграфными
столбами, - пересекала линию батальона и мимо темных от дождя домиков
села, мимо кирпичной приземистой церкви вела туда, куда стремился враг, -
к Волоколамскому шоссе, к Москве.
я на мгновение уловил, когда Лысанка легкой рысью шла через село,
протянувшееся вдоль реки. Осталось в памяти лицо - немолодое, на котором
прорезались морщинки, почерневшее от солнца, от ветра, от труда, с чуть
выцветшими светло-синими глазами, - лицо русской крестьянки, русской
женщины. Она будто спрашивала: "Куда ты? Какую весть несешь? Что с нами
будет?" Она будто просила: "Скажи словечко, успокой".
котелком, наклонившегося к карапузу-мальчугану. Красноармеец выпрямился, я
узнал лукаво-добродушную физиономию пулеметчика Блохи: его пулеметный
расчет был расположен вблизи. Став сразу серьезным, сдвинув едва
намеченные светлые брови, Блоха торопливо отдал мне честь. Вслед за ним с
таким же серьезным видом отдал честь и малыш.
тем утром и этот мальчик, "мужичок с ноготок", доверчивый к воину, к
солдату, волновал, щемил душу.
штакетник, стояла девушка. С кем-то разговаривая, она смеялась. От
крыльца, улыбаясь, к ней подходил политрук пулеметной роты Джалмухамед
Бозжанов. У обоих играли глаза, играла молодость. Увидев меня, Бозжанов
сконфузился и, став "смирно", четко козырнул. Ко мне повернулась и
девушка. Ее взгляд мгновенно стал другим - таким же тревожным,
вопрошающим, как и у женщины, что осталась позади.
как и в других взводах, прорезали в земле ходы сообщения. Кто-то рубил
грунт мотыгой, голый до пояса, несмотря на промозглую, стылую погоду.
Блестели, как лакированные, выпуклые потные плечи. Это был Курбатов,
помощник командира взвода.
пособить. Да и поразогреться.
обнаженную грудь. Я часто любовался и гордился этим моим воином, который
был красив особой солдатской красотой. Но тут я сказал:
быстро раскидайте, разровняйте это все. Где лейтенант?
стянутой шинели - уже бежал ко мне. Он без запинки отрапортовал. Я сказал
ему:
этим, товарищ лейтенант. А потом бегом ко мне, в штаб батальона.
выполнения задачи, намеченной на карте карандашом генерала.
начальник штаба лейтенант Рахимов и мой младший адъютант лейтенант
Донских.
по-прежнему не высылает даже разведывательных групп. С Рахимовым я занялся
некоторыми срочными делами. Схема ложной позиции была у него вычерчена уже
несколько дней назад. Я приказал немедленно копать ложную позицию, а
работы на переднем крае прекратить, за исключением маскировки.
смышленые быстрые глаза обежали блиндаж и остановились на мне с
любопытством, с ожиданием. Донских что-то писал за столом.
другого усиленного взвода.
чуть необычным, чуть таинственным. Но они - Брудный и Донских - еще не
участвовали ни в одном бою.
некоторое время в военной школе, стали лейтенантами.
смещен за мягкосердечие. Застенчивый, легко краснеющий, он не умел строго
спросить с провинившегося. Требовательность, взыскательность, обязательные
для командира, были ему не по натуре. Однако после того как у Донских
отобрали роту, он надолго погрустнел. Я понимал - ему мнилось: "Эх, не
доверили тебе, комсомольцу Донских, вести роту в бой!" Его гордость, его
самолюбие были задеты.
для ночного набега. Донских подошел ко мне и, потупясь, сказал: "Разрешите
и мне, товарищ комбат, с отрядом". Но туда, в дерзкую ночную атаку, был
уже снаряжен мой старший адъютант, он же начальник штаба, Рахимов. Я
коротко ответил: "Нет". Донских не сразу отошел. Может быть, следовало
сказать: "Подожди, Донских, понадобишься, повоюешь". Но я промолчал.
Промолчал и Донских.
гордость, его молчаливость, серьезность, с какой он исполнял поручения.
видеть лицо, видеть взгляд того, кому ставишь задачу. Мы жили в одном
блиндаже, и все-таки я не мог удержаться, чтобы не вглядеться еще раз в
лицо своего адъютанта, очень чистое, с тонкой, будто девичьей,
неогрубевшей кожей.
взвода. Очень смышленый, ловкий, он успевал раньше других раздобыть
поблизости разный подручный материал; в его взводе лопаты, топоры и пилы
были всегда хорошо наточены; в работах его взвод обгонял соседей, и
Брудному всегда хотелось - кто не грешен? - чтобы я это заметил. В
подобных случаях этот маленький хитрец был очень простодушен; его
черненькие глазки, казалось, так и просили: похвали меня.
были закончены у него раньше, чем в других взводах. При осмотре мне
показалось: лобовые накаты слабы. Я спросил Брудного: "Это, по-твоему,
готово?" - "Да, товарищ комбат". Я взял у одного бойца винтовку. "Брудный,
лезь туда!" Он понял, он побледнел. Я сказал: "Ты хотел туда, под пули,
посадить людей. Лезь сам. Я буду стрелять". Еще мгновение поколебавшись,
он повернулся на каблуке и спрыгнул во входную траншею. Я крикнул: "Стой!
Отойди в сторону!" Он отошел. Я выстрелил. Пуля не прошла, не взяла накат.
Брудный имел право гордиться. Его торжествующий взгляд, казалось, опять
говорил: "Ну что? Похвали же!" С той поры, с того четкого воинского
поворота, мне полюбился этот черненький бойкий лейтенант.
проверил себя по карте. Потом разъяснил задачу: притаиться у дорог,
вцепиться и держаться там, не давая ходу немецким автоколоннам, немецкой
артиллерии по дорогам; мелкие разведочные группы пропускать без выстрела,
а колонну встретить залпами, встретить пулеметами. Ошарашив врага
неожиданным огневым налетом, засада сможет легко уйти.
подождать, пока противник не оправится, пока не вступит в бой. Держитесь!
Держите дорогу. Заставьте его развернуть против вас боевые порядки. Это
первое. Понятно?
сосредоточенной. Донских молчал.
Затем выждать. Пусть противник развернется, вступит в бой, отрядит силы,
чтобы окружить вас. Тогда надо выскользнуть и опять в другом месте выйти
на дорогу, упредив врага, вновь встав на его пути.
Махров Алексей
Корнев Павел
Прозоров Александр
Грабб Джеф
Афанасьев Роман
Апраксина Татьяна