где в вестибюле над пролетом виднелась голова Александра.
следующее:
жизней, и единственно, о чем я жалею, что я ценой своей жизни и даже
вашей, еще более дорогой, конечно, их гибели приостановить не могу. О
портретах, пушках и винтовках попрошу вас более со мною не говорить.
Малышевым, - от моего лица и от лица офицеров, которых я толкнул на
безобразную выходку, прошу вас принять наши извинения.
стояли у Александровского плаца без замков, винтовки и пулеметы,
развинченные и разломанные, были разбросаны в тайниках чердака. В снегу, в
ямах и в тайниках подвалов были разбросаны груды патронов, и шары больше
не источали света в зале и коридорах. Белый щит с выключателями разломали
штыками юнкера под командой Мышлаевского.
уходящие последними - Мышлаевский и Карась.
Карася.
ответил Карась.
квартиру.
туман.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
8
темный, а потом предрассветный снег, за Городом в далях маковки синих,
усеянных сусальными звездами церквей и не потухающий до рассвета,
приходящего с московского берега Днепра, в бездонной высоте над городом
Владимирский крест.
разгорался, обещал быть серым, с непроницаемой завесой не очень высоко над
Украиной.
на рассвете, когда кисленький парный светик пролез в подслеповатое оконце
хаты в деревне Попелюхе. Пробуждение Козыря совпало со словом:
даже хотел отстранить рукой, как холодное слово. Но слово распухло, влезло
в хату вместе с отвратительными красными прыщами на лице ординарца и
смятым конвертом. Из сумки со слюдой и сеткой Козырь вытащил под оконцем
карту, нашел на ней деревню Борхуны, за Борхунами нашел Белый Гай,
проверил ногтем рогулю дорог, усеянную, словно мухами, точками кустарников
по бокам, а затем и огромное черное пятно - Город. Воняло махоркой от
владельца красных прыщей, полагавшего, что курить можно и при Козыре и от
этого война ничуть не пострадает, и крепким второсортным табаком, который
курил сам Козырь.
зевнул и забренчал сложной сбруей, перекидывая ремни через плечи. Спал он
в шинели эту ночь, даже не снимая шпор. Баба завертелась с кринкой молока.
Никогда Козырь молока не пил и сейчас не стал. Откуда-то приползли ребята.
И один из них, самый маленький, полз по лавке совершенно голым задом,
подбираясь к Козыреву маузеру. И не добрался, потому что Козырь маузер
пристроил на себя.
четырнадцатом году попал на войну в драгунский полк и к 1917 году был
произведен в офицеры. А рассвет четырнадцатого декабря восемнадцатого года
под оконцем застал Козыря полковником петлюровской армии, и никто в мире
(и менее всего сам Козырь) не мог бы сказать, как это случилось. А
произошло это потому, что война для него, Козыря, была призванием, а
учительство лишь долгой и крупной ошибкой. Так, впрочем, чаще всего и
бывает в нашей жизни. Целых лет двадцать человек занимается каким-нибудь
делом, например, читает римское право, а на двадцать первом - вдруг
оказывается, что римское право ни при чем, что он даже не понимает его и
не любит, а на самом деле он тонкий садовод и горит любовью к цветам.
Происходит это, надо полагать, от несовершенства нашего социального строя,
при котором люди сплошь и рядом попадают на свое место только к концу
жизни. Козырь попал к сорока пяти годам. А до тех пор был плохим учителем,
жестоким и скучным.
произнес Козырь и перетянул хрустнувший ремень на животе.
Козыря сабелюк на четыреста. В рядах над строем курилась махорка, и нервно
ходил под Козырем гнедой пятивершковый жеребец. Скрипели дровни обоза, на
полверсты тянулись за полком. Полк качался в седлах, и тотчас же за
Попелюхой развернулся в голове конной колонны двухцветный прапор - плат
голубой, плат желтый, на древке.
Царскую водку любил. Не было ее четыре года, а при гетманщине появилась на
всей Украине. Прошла водка из серой баклажки по жилам Козыря веселым
пламенем. Прошла водка и по рядам из манерок, взятых еще со склада в Белой
Церкви, и лишь прошла, ударила в голове колонны трехрядная итальянка и
запел фальцет:
всадник у прапора. Закачались пики, и тряслись черные шлыки гробового
цвета с позументом и гробовыми кистями. Хрустел снег под тысячью кованых
копыт. Ударил радостный торбан.
винтом соловей по снежным украинским полям.
зачернело, зашевелилось, захрустело. У Гая на скрещении дорог пропустили
вперед себя тысячи с полторы людей в рядах пехоты. Были эти люди одеты в
передних шеренгах в синие одинакие жупаны добротного германского сукна,
были тоньше лицами, подвижнее, умело несли винтовки - галичане. А в задних
рядах шли одетые в длинные до пят больничные халаты, подпоясанные желтыми
сыромятными ремнями. И на головах у всех колыхались германские разлапанные
шлемы поверх папах. Кованые боты уминали снег.
полковник Торопец, еще в ночь послал две батареи к Городскому лесу. Пушки
стали полукругом в снежном море и с рассветом начали обстрел.
Шестидюймовые волнами грохота разбудили снежные корабельные сосны. По
громадному селению Пуще-Водице два раза прошло по удару, от которых в
четырех просеках в домах, сидящих в снегу, враз вылетели все стекла.
Несколько сосен развернуло в щепы и дало многосаженные фонтаны снегу. Но
затем в Пуще смолкли звуки. Лес стал, как в полусне, и только
потревоженные белки шлялись, шурша лапками, по столетним стволам. Две
батареи после этого снялись из-под Пущи и пошли на правый фланг. Они
пересекли необъятные пахотные земли, лесистое Урочище, повернули по узкой
дороге, дошли до разветвления и там развернулись уже в виду Города. С
раннего утра на Подгородней, на Савской, в предместье Города, Куреневке,
стали рваться высокие шрапнели.
жители домишек уже с утра сидели в погребах, и в утренних сумерках было
видно, как иззябшие цепи юнкеров переходили куда-то ближе к сердцевине
Города. Впрочем, пушки вскоре стихли и сменились веселой тарахтящей
стрельбой где-то на окраине, на севере. Затем и она утихла.
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Корнев Павел
Каргалов Вадим
Вронский Константин
Перумов Ник