Чтение 23–й страницы книги ~Сладкий вкус огня~

ни случилось..." Помнишь? Мы говорили, что у нас будет большой дом на
юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка.

- Зачем ты об этом?

- Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.

- С тобой тоже могло такое случиться.

- Не знаю, может быть... Но... Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю
нет.

- Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.

- Ты можешь вообразить, что будет со мной?

- Мир полон Ланжеров...

- Ублюдков!

- Не надо, Ким.

- Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.

- Ким, довольно.

На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя
не очень уверенно. Но Ким держалась превосходно, безукоризненно исполняя
тщательно продуманную роль обманутой, но гордой супруги. Нам нечего было
делить - никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на
развод.

- Получается то же самое.

- Что? То, что вся вина лежит на мне?

- То, что я должна просить развода.

- Ну не мне же его просить.

- А что, если я не стану?

- Ведь мы обо всем договорились!

- Итак! - сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой
человек с твердым как сталь взглядом, золоченой оправой очков, короткой
стрижкой и тонкими губами, постоянно кривившимися с выражением явного
пренебрежения. - Ваш супруг написал эти три письма. В них он выражает свое
желание прекратить вашу совместную жизнь. Вам нужно лишь облечь это
желание в форму ходатайства - и мы получим быстрое решение без лишних
осложнений и взаимных обвинений; развод двух честных, благонамеренных
людей, двух личностей, которые - м-м - уважают друг друга и которые -
э-э...

В этот момент Ким взглянула на меня. В ее взгляде, полном неизмеримой
боли, промелькнул оттенок иронии. Внезапно я увидел нас троих, ее, себя и
этого адвоката, словно в объективе телекамеры, установленной в потолке.
Звуки еще можно было как-то переносить, но зрелище оказалось слишком
гнусным.

- Хватит, - я взял Ким за руку. - Пойдем отсюда...

Мэтр Селье застыл с открытым ртом, вопросительные знаки исходили из его
близоруких глаз. Мы очутились на улице, прежде чем он успел что-либо
произнести.

Мы шли по авеню Виктор Гюго. Я еще держал ее за руку, почти тащил за
собой.

- Что с тобой? Куда мы идем? - Мы почти бежали, пересекая дорогу. -
Серж, остановись. Мне больно.

Я отпустил ее руку, когда мы оказались возле церкви Сент-Оноре-д'Эйло.

- Встретимся дома, - сказал я и вошел в церковь.

Конечно не для того, чтобы излить душу Богу. Я сел и стал просто ждать,
когда это пройдет. Но что должно пройти? Обстановка в церкви была лишена
какой-либо мистики. Люди разгуливали по приделам и довольно громко
разговаривали. Не было даже полумрака, который мог бы принести мне немного
покоя. В поперечном нефе появилась большая группа детей. Они толкались и
кричали. Кстати, кто говорил, что помолится за меня? Ах да, старина
Бонафу. Я попытался сосредоточиться на Терезе. Статуя тезки немного
напоминала ее. Мимо прошел пожилой каноник, волоча ноги. Каноник, дай мне
отпущение грехов. Только отпущение грехов не может остановить мысли.

Когда я вышел из церкви, уже смеркалось.

Я пошел по набережной Сены. И тут со мной случился приступ. Сияли
церковные свечи, взмывали в небо яркие ракеты, катились огромные колеса,
летучие мыши испуганно метались под сводами подземелья. Мой двойник трижды
прыгал в воду за какими-то огнями, когда мы проходили по Понт-де-Гренель.
Прах еси и во прах отыдеши...

Я вернулся около полуночи, совершенно разбитый. Ким в халате бродила из
комнаты в комнату с чашкой в руке.

- Пожалуй, я перееду отсюда, - заявила она.

- Зачем?

- Хочу снять комнату. Это будет для тебя дешевле. И где-нибудь поближе
к работе. Хотя, наверное, я куплю машину, какой-нибудь подержанный
"фиат-500". Ты помнишь те деньги, которые мы вложили в государственные
облигации? Я ими воспользуюсь. В конце концов, от тебя мне ничего не
нужно. Знаешь, у меня будет комната в индийском стиле: драпировки на
стенах, толстые ковры и большой диван.

Ну-ну, давай позли меня, раз не удалось разжалобить. Я прямо-таки
видел, как этот придурок Давид Ланжер восседает на индийских подушках, и
его рука под музыку Рави Шанкара небрежно скользит за корсаж Ким.

Я опустился в кресло.

- Давай сегодня не ссориться.

На следующее утро я полчаса занимался физическими упражнениями. Стойка
на руках, стойка на голове, ножницы, велосипед и так далее. Потом бодрящий
холодный душ. За завтраком я завел разговор о Канаве и его новой
ежедневной газете. Мы проговорили полчаса, прежде чем поняли, что
опоздали. Она опоздала. Мне весь день нечего было делать. Мы уговорились
встретиться за ленчем.

Но она не пришла.

- Ой, прости пожалуйста, - сказала она, когда я позвонил ей на работу в
три часа. - Я совсем забыла, у меня назначена встреча.

Мы расставались на всю жизнь, а у нее была встреча. Я повесил трубку
вне себя от ярости.

Вечер я провел в кино. "Чего ты еще ждешь? Надо просто взять и уехать.
Собери чемоданы, сядь в машину. Здесь тебе больше нечего делать".

В семь часов я встретил ее возле работы, как обычно.

- Это очень мило с твоей стороны, - заметила она.

Тот же столик в Сан-Жене, за которым мы сидели каждый вечер в течение
двух лет. И те же напитки. Виски для меня и джин с тоником для Ким.

- Ну? - спросила она внезапно.

- Ну... Я не ухожу.

- Ты не что?

- Я... Я думаю, нам лучше забыть про это.

- Ты смеешься надо мной?

- Я говорю совершенно серьезно.

- Не верю! - Она одним махом осушила свой стакан. Из глаз ее сыпались
искры жгучего фосфора, каждая из которых прожигала дыру в моем черепе. -
Объяснись.

- Тут нечего объяснять. - Что я мог ей объяснить? Что она -
единственная на свете.

- Ты так считаешь?

- Тебе хочется объяснений типа: я понимаю, что был глуп.

- Нет. - Она наконец рассмеялась. - Конечно нет. Придумай что-нибудь
Другое.

- Дорогая, будь милосердной.

- А ты милосерден?

- Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга
на части?

- А ты, значит, не рвешь людей на части?

- Послушай... остановись... мы вылечимся... Мы вернемся назад и начнем
все сначала.

- Кого ты жалеешь? Меня или себя?

- Обоих.

- Налей мне еще джина.

Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым,
как бритва.

- Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь
посмотри на меня хорошенько: я посторонняя. - Она встала и положила
сигареты в сумочку. - И для начала будь добр, ночуй в отеле. - Она снова
смягчилась. - Пожалуйста, Серж, - и быстро вышла.

13

Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось
вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его
ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной
фотографией). Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на
Марка. Во-первых, потому, что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он
знал Терезу и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.

- Ты написал ей? - спрашивал он каждый вечер.

- Я пытался.

Но никогда не переписывал свои черновики. Я не знал, что сказать
Терезе. На третий день Марк подал идею: нужно написать Бонафу. Конечно,
это было бы великолепное решение. Жених, приятный молодой человек из
Парижа, через третье лицо уведомляет о разрыве помолвки - прелестная
галиматья, но я пытался объяснить Марку, что мое прошлое значило здесь
больше, чем мое будущее. Тут речь шла скорее о письме человека, который
завершил свой испытательный срок в монастыре и после должного размышления
сообщает настоятелю, что не имеет призвания к монашеской жизни. Слишком
силен зов мира... И еще я спрашивал тоном моралиста: имеем ли мы право
строить свое счастье на несчастье других? Ким была путеводной нитью во