боясь остаться в одиночестве среди темной ночи, над темной рекой, на которой
редко помигивали огни бакенов и где-то далеко, еще за поворотом реки,
занималось шлепанье плиц и пыхтенье буксирного парохода.
огоньки, дочка, смотрит и не заблудится в потемках...
травянистом взлобке, рядом с матерью. Работает она теперь в большом
учреждении, за чертежной доской и, забывшись иногда, тоненько и грустно
запевает:
чертежных досок и с улыбкой поглядывают на эту беленькую, всегда почему-то
молчаливую и грустную девушку, о которой мало кто знает, как она жила, где
выросла, о чем думает.
смотрит на реку, на мигалки-бакены с поплавочными железными туловищами,
провожает глазами многооконные светлые пароходы с веселой музыкой и чего-то
ждет. Она ждет, когда один из этих пароходов подойдет к ней, возьмет с
собой, увезет туда, где ей пристать захочется. Может быть, там, в темноте,
светится, горит тот единственный огонек, живой и теплый, о котором она
мечтает так давно и терпеливо.
Ей хотелось, очень хотелось отделить жуткую приставку "до", выбросить ее
вон. Зачем к такому замечательному, всеобъемлющему слову какие-то приставки?
И все-таки она была, эта приставка, и все время, как биение сердца,
отдавалась эхом в груди, в голове, в каждом мускуле, в каждой клеточке "до",
"до", "до"...
может, и не так много, но уже столько, что ее нельзя было обмануть. А ее
пытались обмануть. По каким-то, еще в древности рожденным законам медицины,
ей не говорили, что она обречена и скоро умрет...
отец-инвалид, научившийся чертить одной рукой и заново сделавшийся
конструктором, узнали о том, что их дочь смертельно больна, раньше ее. Они
тоже пытались таиться и держаться бодро. Зачем? Разве можно это скрыть? Они
были жалки и несчастны еще больше, они ничего не могли скрыть.
выставили зимние рамы, Лина встала и, шлепая, как в детстве, босыми ногами,
отправилась к родителям в спальню, легла между ними и они, напуганные,
освободили ей место, потом придвинулись оба, разом обняли. Первая заплакала
мать, отец со скрипом сглатывал и сглатывал слюну, обрубок его правой руки
больно тыкался Лине в бок.
от слез, отец перестал скрипеть горлом.
любому ее капризу. Они не могли иначе.
родителям, что будет лечиться. И они обрадовались, поверили ей, ждали чуда.
А она хотела только смотреть, дышать и ни о чем не думать.
каждой драме показывали смерть. Мир вечно разделен на два полюса: жизнь и
смерть. В эти понятия, между этими полюсами в два коротких слова вмещалось
все.
самые потрясающие книги, создали самую великую музыку, сняли до озноба
жуткие кинокартины, написали еще более жуткие полотна.
часами стояли возле царя, убившего сына, возле верещагинской панихиды, возле
утопленницы, возле безумной княжны Таракановой и умирающего безвестного
арестанта; люди часами в длинной очереди медленными шажками продвигались к
Мавзолею, чтобы взглянуть на умершего человека; толпами ходили по
Ваганьковскому и Новодевичьему кладбищам меж густо и тесно сдвинувшимися
могилами.
мерещилась близкая смерть, не знали, когда умрут? Может быть. Лина уже
устала глядеть на смерть, устала думать о ней и однажды пошла в зоопарк. Но
и тут ей не понравилось, жалко было попрошаек медведей, зады у которых были
вытерты и голы оттого, что они часто на потеxy людям усаживались и "служили"
за конфетку, за кусок. булки; жалко сонных, полуоблезлых хищников, которыx
она никогда нигде но видела, но с детства привыкла бояться. Они были
совсем-совсем не страшны -- эти засаженные в клетку клыкастые звери. Еще
больше не понравились ей змеи, приклеивающиеся к стеклянным стенам,
шевелящие раздвоенными языками и зло плюющие ядовитыми зубами через стекло в
посетителей. Какая-то женщина сказала явную глупость, глядя на ящериц,
крокодилов и змей: "Я никогда не смогла бы жить там, где живут такие гады".
-- "А я хоть в клетке согласна", -- поддакнула той глупости Лина и быстро
побежала по дорожке вон из зоопарка.
тетки, разомлевшей под солнцем, упала на скамью, отдышалась и стала
оглядываться. В последнее время ее все больше и больше охватывала усталость.
Она уже не могла бродить целыми днями по Москве. Ее тянуло полежать. Но она
боялась постели, пересиливала себя, бродила, бродила, и так ей хотелось
крикнуть, остановившись среди площади, в толпе:
спутников. Лина догадалась -- она попала в ограду планетария.
вовнутрь здания, купила билет. Экскурсоводы рассказывали о метеоритах, о
смене дня и ночи, времен года на Земле, ребятишки глазели на макеты
спутников и на ракету. Вдоль карнизов тянулись изображения звезд, и Лина
содрогнулась, увидев звезду с тем же названием, как и болезнь, от которой
она должна была умереть. Нелепая звезда, нелепое изображение. Кто его
придумал? Стиснув зубы двинулась она наверх, очутилась в куполе планетария.
лекции.
сиденьях шумели и возились ребятишки. Невидимый в темноте, лектор призвал
посетителей к порядку и продолжил свое дело.
строении мира, портреты Галилея, Джордано Бруно, фигура церковника,
преградившего путь науке и познанию.
то же: за смелость, за то, что люди не хотели подчиняться законам и говорили
то, что они думали, их сжигали на огне, ломали им ребра, бросали в темницы.
Властители никогда не терпели тех, кто был умнее и смелее их. Они придумали
слово: выродки. И вместо того, чтобы бороться против войн, страданий,
болезней, люди сами плодили смерть, тысячелетиями насильственно умертвляли
друг друга.